Три ночи с повесой - Тесса Дэр

Джулиан молча кивнул и, зажмурившись, прижался лицом к руке жены.

— Ты расскажешь, что случилось тогда с тобой? Я имею в виду, когда твоя мать вдруг заболела? Прошу тебя, — взмолилась она. — Я ведь твоя жена, Джулиан. Ты можешь рассказать мне все. Ты должен мне рассказать.

— Да, ты права, — неохотно согласился он. — Ты имеешь право знать.

Он помог ей подняться, и они уселись лицом друг к другу.

— Ты говорил, что тебя бросили в тюрьму, — шепотом напомнила Лили. — За то, что ты досаждал кому-то из лордов.

— Все началось задолго до этого.

Лили хорошо знала эту позу — она означала, что Джулиан настроился на долгий разговор. Руки свободно лежат на коленях, мышцы лица расслаблены, однако Лили знала, что стоит ему заговорить, как они тут же придут в движение, и на этом подвижном лице она сможет прочесть все, что он хочет сказать, если слова вдруг окажутся бессильны. Наконец Джулиан решился. Он говорил медленно, сопровождая каждое слово, жестами, постоянно останавливаясь и повторяя, если, видел по лицу Лили, что она чего-то не поняла.

— Это случилось в кофейне, — начал он. — Ты уже знаешь, что там служили только глухонемые. Так уж повелось. Там собирались джентльмены, которые занимались благотворительностью, чтобы обсудить свои дела, и постепенно заведение приобрело популярность — особенно среди знати. Но помимо благотворительности там частенько велись разговоры, которые не были предназначены для посторонних ушей — считалось, что это безопасно, ведь служанки не могли их подслушать. В кофейне даже имелась особая комната для подобных встреч. На меня никто не обращал внимания — посетители считали, что я тоже глухой, как и остальные.

— Значит, ты слышал все, о чем они говорили между собой?

Джулиан кивнул.

— Вообще-то я старался пропускать их разговоры мимо ушей. Все эти политические интриги и торговые сделки не особо меня интересовали. Но однажды — мне тогда только-только сравнялось четырнадцать — меня послали отнести поднос в ту особую комнату. Собравшиеся там джентльмены решили заранее отметить завтрашнюю победу на скачках, на которой они должны были сорвать неплохой куш. Как я понял, они подкупили кого-то из жокеев, и лошадь, на которую они поставили крупную сумму, должна была прийти к финишу первой, обогнав фаворита, что в результате принесло бы им целое состояние.

— Выглядит не очень красиво, — скривилась Лили. — Не говоря уже о том, что это незаконно.

— Согласен. Но тогда меня это не слишком волновало. Я понял, что могу на этом подзаработать. — По губам Джулиана скользнула кривая усмешка. — Мне было известно, где мать прячет деньги, отложенные на черный день. Я пересчитал монеты — два фунта и три шиллинга — и помчался в букмекеру, где принимали ставки. Они в тот день были двенадцать к одному. Можешь себе представить? Это означало, что я могу выиграть двадцать пять фунтов — больше, чем мать зарабатывала за год. Мне в то время эти деньги казались настоящим богатством. Первым делом, решил я, куплю себе новые башмаки. Я тогда быстро рос и постоянно мучился оттого, что башмаки были мне тесны. А матери — теплый плащ. И непременно что-нибудь красивое — может, гребень в волосы. — В глазах Джулиана блеснули слезы. — Мне так хотелось хоть чем-нибудь ее порадовать.

— И что случилось?

— А ничего. Вернее, случилось то, что должно было случиться. Меня подвела глупость. И жадность. Я бежал к букмекеру, зажав в кулаке свои жалкие два фунта. И вдруг мне в голову закралась одна мысль. А почему бы не поставить не два фунта, а, скажем, четыре, вдруг подумал я. Помнишь, я рассказывал, что раньше частенько просил подаяние на улицах. Я еще тогда упоминал, что научился неплохо подражать голосам других людей.

Лили молча кивнула.

— Именно так я в свое время и научился говорить, — продолжал он. — А как иначе? Ведь моя мать была глухонемой. Поэтому я прислушивался к тому, как говорят окружающие. Мальчишкой я часами бродил по Стрэнду в компании уличных музыкантов, передразнивая прохожих у них за спиной. Люди вокруг смеялись и частенько мне удавалось заработать монетку-другую. — Джулиан умолк. Он будто снова вернулся в те дни, и лицо у него стало грустное.

— Но в тот день что-то пошло не так?

— Нет-нет, все шло, как надо — во всяком случае, поначалу. Вокруг меня собралась небольшая толпа, прохожие смеялись, швыряя в мою шляпу монетки. Но потом увлекся и не сразу сообразил, что выбрал для насмешек не ту мишень. Человек, которого я передразнивал, оказался знатным лордом — я и глазом не успел моргнуть, как его здоровенный лакей схватил меня за шиворот и принялся трясти. Я, конечно, твердил, что просто пошутил, но не тут-то было. Этот чванливый индюк разобиделся и велел лакею тащить меня на Флит-стрит, в магистратуру.

— Как уличного попрошайку?

Джулиан мрачно кивнул.

— Конечно, это было незаконно. И тут я вдобавок совершил ужасную глупость — достал из-за пазухи кошелек, вытряхнул монеты на ладонь и сунул ему под нос. — «Смотрите», — хвастливо заявил я. — «У меня есть два фунта и три шиллинга. Стал бы я попрошайничать, когда у меня имеются деньги? Так какого дьявола вы ко мне привязались?»

— О нет! — Сердце у Лили ухнуло в пятки. — Зачем?!

— Да уж. Никогда не забуду глумливую усмешку этого парня. Конечно, он заявил, что я их украл.

— Но ведь ты их не крал! — возмутилась Лили.

— Да, конечно. Но кому бы, по-твоему, поверил суд — жалкому уличному попрошайке или знатному лорду? Мир, к несчастью, устроен так, что слово бродяжки ничего не стоит — естественно, любой судья принял бы его сторону. Я понимал, что у меня нет ни малейшего шанса доказать, что не лгу. — Лицо Джулиана исказилось от гнева. — И прекрасно понимал, что за кражу больше фунта меня попросту вздернут.

— И что же ты сделал?

— Единственное, что мог сделать в такой ситуации. — Джулиан устало пожал плечами, признавая свое поражение. — Я безропотно отдал мерзавцу свой кошелек и смирился с тем, что меня сунут в тюрьму за попрошайничество. Суд приговорил меня к месяцу исправительных работ в тюрьме Брайдуэлл. Мне даже не позволили послать весточку матери. Уже потом я узнал, что она снова заболела, но у нее не было денег на доктора.

Голос его оборвался. Лили незаметно смахнула слезы. Глаза Джулиана тоже подозрительно блестели.

Больше всего ей хотелось утешить его, но она сдержалась, понимая, что Джулиану нужно выговориться.

— Я не знаю и теперь, наверное, уже никогда не узнаю, — дрогнувшим голосом продолжал он, судорожно глотнув, — что моя мать думала обо мне, умирая. Я не говорил, но накануне мы поссорились. Так, не из-за чего, как уже не раз бывало до этого. Кто из мальчишек в таком возрасте не ссорится с родителями? Я рос довольно строптивым, и матери со мной бывало нелегко. Сейчас я все отдал бы, чтобы этой ссоры не было. Собственно говоря, именно поэтому мне так и хотелось удивить ее каким-нибудь подарком! А вышло так, что я попросту удрал из дома, да еще прихватив с собой последние деньги. Я пытался передать ей записку — договорился с мальчишкой, которого должны были выпустить из тюрьмы через неделю. Он обещал сходить к ней. Но одному Богу известно, отнес ли он ей записку. А даже если и отнес, кто знает, смогла ли она найти кого-нибудь, кто бы согласился прочитать ее вслух.