Небеса ликуют - Андрей Валентинов

Годы? Века?

Каждый шаг труден. Груз тяжел, прижимает к земле. С каждым биением сердца Черная Книга становится все неподъемней, все тяжелей. Бумага давно истлела, распалась обложка, но Книга все равно со мной, она стала больше, в ней теперь десятки тысяч страниц.

Туман все гуще, все плотнее.

Иду.

Скоро, уже скоро. Что там, в конце? Обещание Той, что смотрела на меня с Нерушимой Стены, неотменимо, но неотменимо и слово Церкви. Я умер, но я жив, я грешен, но я святой. Что дальше?

Туман твердеет, выгибается высокими сводами, черными от давнего огня, распадается дробным стуком…

— Открывай! Открывай!

Стучат в дверь. Нет, не в дверь — в церковные врата. Они уцелели, хотя храм давно сгорел, иконостас рухнул, обратившись в кучу черных углей.

— Открывай, сволочь!

Я подхожу к вратам. Моя рука…

Сутана? Почему я в сутане? Терпеть не могу сутану!

— Ага! Вот ты где, гад! Товарищ капитан, тут поп! Спрятался, контра!

— То не поп, товарышу сержант. То ксендз.

— Один хрен.

Трое — ландскнехты в уродливой зеленой форме с короткими мушкетами на ремнях. На странных шляпах без полей — красные пентаграммы.

— Стой, где стоишь, сволочь! Руки! Подними руки! Медленно, медленно!

Я не подчиняюсь. Приклад бьет в грудь.

— Гордый, падла! Пристрелить, товарищ капитан?

— Погоди! Надо узнать, что он тут делал. Здесь, говорят, у аковцев явка[26]. Черт, всех попов еще пять лет назад выселили! Этот-то откуда?

— А вот сейчас и выясним! Встать! Встать, сволочь? Вставать трудно. Тысячи страниц Черной Книги давят, прижимают к земле.

— Откуда-то вы, гражданин? Из Берестечка? Отвечайте, быстро! Что вы тут делаете?

— Да из Армии Крайовой он, по всему видать! Молчу. Отвечать незачем, мой путь подошел к концу.

— А, зрозумив! Товарышу капитан, у них свято! У католыков! Десятэ лыпня, дэнь святого Адама Горностая. Цэ ж його костел.

«Десятэ лыпня» — десятое июля.

Костел Святого Адама — великомученика, убитого за дело Церкви. Мой костел.

— И что за святой такой? По водам ходил? Они смеются, небритые лица скалятся. Только сейчас я понимаю, что означают красные пентаграммы на их шляпах. Войско Армагеддона! Черный Херувим не забыл обо мне.

— Да був такый, товарышу капитан. Под Берестэчком його наши вбылы, якраз трыста рокив тому. Десятого лыпня — його дэнь.

«Трыста рокив» — триста лет.

Три века.

Святой Адам Горностай погибнет десятого июля под Берестечком. Слово Церкви неотменимо.

— Ага, значит, службу решил отправить? Ну что, товарищ капитан, заберем попа в Дубно?

— Зачем?

— Ну що, лях, не думав, що тебе такая доля чекае?

Моя доля — моя судьба.

Странно, что они не думают о своей. Эти трое напрасно тратят время у сгоревшего костела. Эти минуты — их Ночь ва-ль— Кадар. На дороге в Дубно они попадут в засаду и погибнут — все трое. Капитана привяжут к дереву, обложат сушняком…

Им надо было уходить сразу — и разминуться со смертью. Но они не знают, что Ночь Предопределения уже наступила. И для них. И для меня.

— Ладно! Кончайте!

Короткие мушкеты смотрят мне в лицо. В глаза бьет пламя — темное адское пламя…

…И распадается клочьями тумана.

Исчез сожженный храм, сгинули озверевшие личины ландскнехтов в нелепых шляпах с красными пентаграммами, сменившись ярким солнцем и пестрыми красками осеннего леса, недвижно застывшего на пологих склонах Высоких Кордильер.

Кордильеро-де-лос-Альтос. Каакупе — За Высокой Травой…

…Благословляющая длань вздымается над огромной молчаливой толпой. Это она — Milagrossa Virgen Azul, строгая заступница и судья грехов наших.

Моих грехов…

Но груз уже сброшен. Я — на самой вершине Кургана.

И Она подает мне руку.

Где-то далеко, еле слышно, смеется Черный Херувим…

— Дядя! Просыпайся, дядя!

Почему я лежу на кровати? Почему на Анне-Станиславе черная шапка — та, что была на ней в Риме? Почему?..

— Дядя! К тебе пришли двое — пан и какая-то панна. Пан, кажется, француз…

Вскакиваю, накидываю камзол…

Почему камзол? Ведь я же теперь ношу черкеску, племянница настояла!

Лестница кажется бесконечной.

Зала… Странно, куда-то исчезли золоченые амуры!

— Ma foi! Наконец-то я вижу вас, дорогой друг! Дю Бартас улыбается, улыбается Франческа. Но отчего на шевалье его старый камзол? Почему на Коломбине белое платье — то, что я видел в доме Дзаконне?

— Извините, Гуаира, что я взял на себя смелость и привел синьорину сюда. Мы случайно встретились, и она сказала, что желает вас видеть…

Его голос становится тише, меркнет свет…

И громко хохочет Черный Херувим.

— Дядя! Просыпайся, дядя!

Я открыл глаза. В ушах все еще стоял его смех. Я тоже улыбнулся — горько, безнадежно. Мой враг знает, куда наносить удар!

— Вставай, дядя! Тебе придется срочно уехать!

В глазах Анны-Станиславы — тревога. Надо проснуться.

— Тебя хотят арестовать. Король прислал приказ.

— Да, конечно…

А чего я ждал? Нунций Торрес не дремлет. Застегнул рубаху, сорвал со спинки кресла штаны, накинул черкеску, взялся за плащ…

— Я приказала седлать коней. Тебя отвезут в Ейшишки…

…Считать шишки. И объясняться с панной Ружинской.

— Да, совсем забыла! — Анна-Станислава усмехнулась. — У нас гости. Какой-то француз и девушка. Они спрашивали тебя, и я велела оставить их на ночь. Я правильно поступила?

Через год я вернулся в Рим, где был вновь арестован и отправлен в Замок Святого Ангела, откуда смог выбраться только через десять лет. Мой отец и старший брат были заживо сожжены в Толедо. Погибли и все мои друзья.

Но не это главное. Нас с отцом Гуаирой рассудила сама жизнь.

Дело великого гетьмана Богдана Зиновия Хмельницкого победило, и теперь Русь, называемая чаще Малороссией, вкушает блаженство под скипетром московского царя Петра, начавшего в своей державе поистине великие преобразования.

Все планы иезуитов рухнули. Их изгоняют из Азии и Америки, и даже в католической Европе остается все меньше места для их интриг. Теперь можно просто посмеяться над опасениями отца Гуаиры. Человеческий прогресс неостановим, и впереди нас ждет не Армагеддон, как считал помешавшийся на мистике автор, а великое будущее, в котором не будет места ни иезуитам, ни бредовым прожектам, подобным фантазиям Мора и Кампанеллы. Они — лишь печальная память о человеческих заблуждениях.

Вместе с тем враг не сломлен до конца. На берегах Парагвая все еще продолжается трагедия несчастных индейцев, вынужденных строить иезуитский Город Солнца. Недавно стало известно, что наследники Адама Гуаиры объявили о введении обязательного семилетнего обучения для «инфлиес». Надо ли искать иной пример цинизма и лицемерия, столь характерных для Общества Иисуса Сладчайшего?..

В 1665 году состоялся процесс беатификации, и Адам Горностай был официально признан Святым. Его память отмечается 10 июля. Говорят, где-то возле Берестечка в его честь уже построен костел.

Отец Гуаира не ошибся: его житие составлено именно так, как и описано в книге. Можно, конечно, посмеяться над очередной ложью Ватикана, но в этой истории есть поистине что-то страшное, непонятное даже мне, участнику и свидетелю.

На процессе беатификации основные показания давал человек, назвавшийся отцом Азинием. Я не видел его, но мои знакомые уверяют, что он очень походил на нашего спутника, каким я его помню. Мученическая смерть отца Гуаиры была подтверждена десятью свидетелями.

Ложь?

Ни в Киеве, ни в Варшаве, ни в Вильно никто не слыхал о кнеже Адаме Горностае. После смерти его племянницы Анны-Станиславы огромные владения Горностаев перешли к дальним родичам — Драгойским.

Все эти годы я считал отца Адама мертвым, поэтому можно представить мое удивление, когда какой-то неизвестный прислал мне эту рукопись.

Могу добавить, что в бумагах римского подесты девушка, убитая в доме Дзаконне, названа Франческой, капокомико бродячей труппы.

Либо все это — утонченная иезуитская хитрость, либо нечто, о чем мне не хотелось бы и думать.

Конец

Автор благодарит своих друзей:

КРАВЧЕНКО Владимира Васильевича, доктора исторических наук

СОРОЧАНА Сергея Борисовича, доктора исторических наук

ГРОМОВА Дмитрия Евгеньевича, писателя ЛАДЫЖЕНСКОГО Олега Семеновича, писателя

ВИНОГОРОВА Владислава Александровича, писателя, инженера-гидравлика, — за помощь при работе над этой книгой.

Игорь Витальевич Черных, доктор филологических наук