Сомнамбулист - Джонатан Барнс

Конечно, я готов услышать обвинения. Но почему эти люди ожидали милосердия, когда сами ни чуточки не жалели свои бесчисленные жертвы? Они слишком долго угнетали город. Их время прошло, вокруг наступал новый век, и самая топография Лондона словно менялась согласно ему.

Великие храмы алчности и стяжательства были преданы огню. Банки спалили дотла, дорогие рестораны и бары, цирюльни для богатых джентльменов и галантерейные магазины — все охватил очистительный огонь. Золотовалютные резервы Банка Англии были разграблены, и мои люди беспечно швыряли золотые слитки в черные воды Темзы или в глубокие сливы канализации.

Одного богатея забили насмерть таким золотым бруском. Воздух пропитался чадом горящих купюр.

Голос старика звучал хрипло и глухо. Он булькал, словно говорил из-под воды, но все же умудрился произнести пару стихотворных строк — не его собственных, увы, но не совсем неуместных.

Король сидел считал казну в каменном подвале,А королеве хлеб и мед на блюде подавали...

Я сжал его руку, он сжал мою (« Нэд », — прошептал он), а под дами бушевал ужас.

Мун прокладывал себе путь сквозь толпу, отбиваясь от нападений верных, переступая по возможности через окровавленные трупы убитых. Он ни разу не остановился, чтобы помочь, но шел вперед, выискивая в свалке только одкого человека.

— Шарлотта! — звал он.— Шарлотта!

Наконец он нашел ее, скромно стоявшую перед каким-то исполнительным директором крупной брокерской фирмы, которому выворачивали руки из суставов. Мун предоставил его судьбе и схватил сестру.

— Шарлотта! Ты что делаешь?

Она одарила его своей очаровательной улыбкой.

— Привет, Эдвард.— Она помолчала.— Ты сам понимаешь, не надо было врать нам.

— Что с тобой случилось?

— Ты не поймешь.

— Ты права. Я не понимаю.

Несчастный брокер испустил последний жалкий стон, прежде чем упасть в расползающуюся алую лужу. Шарлотту этот вид привел в восторг.

— Это начало чего-то волшебного! Нового века! Второй шанс!

Мун показал на убитого.

— Для него второго шанса не будет.

— Но он будет у тебя, — настаивала Шарлотта. — Ты все еще можешь спастись.

Мун с отвращением оттолкнул ее.

— Где Сомнамбулист?

— Под землей. Мы связали его. Мун не сдавался.

— Ты знаешь, что я спасу его. Она пожала плечами.

— Пытайся на здоровье. Сейчас это уже вряд ли имеет значение.

— Где Тан?

Шарлотта показала наверх, на Монумент, на вершину, где стояли мы с председателем, и наши силуэты рисовались на фоне неба. Мы — императоры Пантисократии. Мун оставил сестру и побежал к нам, казалось, готовый к очередной схватке.

Он вынырнул через несколько минут, сипя, хрипя, задыхаясь. Он ожег меня бешеным взглядом.

— Эдвард! — поманил его я. — Вы как раз вовремя. — Мы с председателем смотрели вниз через парапет.— Похоже, прибыла кавалерия.

Под нами к денежным мешкам прибыла помощь. Несколько десятков полицейских во главе с грозным инспектором Мерривезером и с горсткой лжекитайцев Директората хлынули в финансовый район.

Хотя я и сказал «хлынули», это описание не подходит. Мои люди, «Любовь, Любовь, Любовь и Любовь», эти войска действительно хлынули на улицы. Это был гигантский прилив, наконец накрывший город, сносящий дамбы, вырывающийся на свободу после долгих лет заточения. Но полицейские силы, люди Директората не хлынули. Они просочились, как жалкий ручеек, в схватку, капая на булыжник, словно вода из текущего крана.

Но тут Мун недовольно сказал, вдруг снова проникшись лицемерием.

— Они обречены.

— По моим оценкам, наше превосходство примерно десять к одному,— мягко сказал я.— Вы правы. Их перебьют.

Под нами полицейского в синем накрыл неудержимый потоп « Любви ». Его вопли донеслись до нас на высоту двухсот двух футов над землей. Мун, конечно, был чувствителен до занудства,

— Эта кровь на ваших руках!

— Напротив. Это вы предали меня.

— Я не мог позволить вам совершить такое преступление против города!

— Это естественный процесс,— укорил его я.— Разве не сказано, что должно отделить агнцев от козлищ? Скромные, слабые, обездоленные и забытые — нас слишком долго угнетали. Это наша месть.

— Но почему она должна быть такой? За нами старик пробормотал:

Во тьме ночной огонь дурнойТо здесь, то там горел,Как в лампах ведьм,— и океанБыл зелен, синь и бел[34].

— Вы узнаете? — спросил я, словно горделивый отец.— Это его собственная работа.

Мун повернулся ко мне.

— Думаете, он рад? Думаете, ему приятно то, что вы сделали?

— Так спросите его,— просто сказал я.

Мун оттащил председателя от парапета, грубо приволок его ко мне и поставил лицом к лицу. Я попятился от дурного, какого-то электрического запаха изо рта старика.

— Эта тварь — неживая,— сказал Мун.— Это труп, едва оживленный твоей извращенной наукой!

— Сейчас он почти как ребенок. Он растерян. Мун заставил старика посмотреть вниз на бойню и

глумливо ухмыльнулся:

— Скажите, сэр, вы одобряете это? Это достойное воздаяние?

Проснувшийся смотрел остекленевшим, застывшим взглядом на улицы.

Лежат красавцы моряки:О, сколько, сколько их!А слизни мерзкие живут,И я среди живых.

— Все это,— продолжал Мун,— сделано ради вас! Впервые старик заметил нас и проявил более-менее

настоящее осознание того, что происходит вокруг.

— Ради меня? — прошептал он.— Меня? Со слезами на глазах я бросился к его ногам.

— Да! — всхлипнул я.— Все это ради вас! Ради Пантисократии!

— Подумайте как следует,— сказал Мун.— Все, что происходит внизу, все эти страдания и муки совершаются вашим именем!

Председатель покачал головой.

— Нет-нет,— прошептал он.— Нет, нет, нет. Не так!

— Прошу вас, сэр. У вас есть власть. Вы можете прекратить это!

Старик словно бы вырос у нас на глазах, стал выше ростом и шире в плечах, будто его поддерживала какая-то незримая опора.

— Председатель! — воскликнул я.

Он посмотрел на меня, словно я был чужим ему.

— Я не ваш председатель.

Разъяренный словами Муна, он словно ожил от собственного гнева.

— Нет! — крикнул он (действительно крикнул, а не что-то маразматически пробормотал, как до того).— Это не моя вина!

— Ваша,— прошептал Мун, словно Клавдий, вливающий яд в ухо человека, превосходящего его во всем.— Вас будут винить в этом.

И тут случилось нечто невероятное. С учетом того, что день вообще был не совсем обычный, вы, наверное, понимаете, что я не просто так это говорю.