МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1989. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов - Сергей Абрамов

Пингвин недовольно повел красноватым носом, брезгливо сморщился и перевел взгляд на дверь. Гримаса его говорила, что он не намерен задыхаться в этой душегубке и приказывает ее открыть. Джордж, не спускающий напряженного взгляда с начальства и продолжающий держать правую руку за пазухой, кинулся выполнять его молчаливое приказание, но в этот момент движок еще раз чихнул и остановился. А еще через мгновение из фургона выпрыгнул успокоенный и довольный инженер.

— Ол райт, — сказал он, переводя дыхание. Его серое лицо покрылось сплошной рябью счастливых морщинок и стало похоже на комическую губчатую маску кукольного театра. — Все в порядке, — еще раз с видимым удовольствием повторил сияющий инженер, и, прежде чем он успел захлопнуть дверцы фургона, Невелинг разглядел внутри кузова какое-то громоздкое оборудование, поблескивающее приборной доской, увитое разноцветными проводами. Успел Невелинг разглядеть и кузов фургона — он был изнутри бронирован, и у правой стенки от пола до потолка шла толстая труба, похожая на перископ подводной лодки, с такими же, как у перископа, рукоятками наведения.

— Что ж, — бесстрастно сказал Пингвин и поднес к глазам запястье с морским хронометром, — осталось набраться терпения, джентльмены!

Глава 3

Полено в камине треснуло, стрельнуло искрой, пламя вскинулось, отразившись языкастой багровой тенью на черной копоти дымохода, и Невелинг вздрогнул, словно тело его пронзило током. Круглый воротник тонкой шерстяной рубашки тянул, и он непроизвольно дернул и повертел шеей, потом, морщась, сунул за воротник указательный палец правой руки и несколько раз провел им взад-вперед между воротником и шеей, ощутив неожиданное блаженство от того, что шея освободилась от соприкосновения с шерстяным воротником. И сейчас же вспомнил это ощущение, вернее, точно такое же — испытанное сорок пять лет тому назад. Тогда, зимней ночью, на затерянной в пустынных полях старой ферме, он почти так же водил пальцем по шее, освобождая ее от давящего воротника грубошерстного военного свитера, отсыревшего от ночной непогоды и почему-то пахнущего псиной…

— Спокойнее, сэр, — покосившись на него, вполголоса сказал все замечающий Пингвин, и Невелинг понял, что он нервничает и не может скрыть этого.

Впрочем, и в голосе Пингвина слышалась непривычная хрипотца, и Пингвин время от времени коротко прокашливался, словно стараясь освободить от чего-то горло.

Они стояли в промозглой тьме у высокого колеса выгнанного во двор и выбеленного мокрым снегом фургона и изо всех сил вслушивались в ночь, надрывно постанывавшую ветром и то и дело швыряющуюся в них тяжелыми зарядами мокрого липкого снега. Даже в ночной тьме чувствовалось, как низко над землей ползут тяжелые, набухшие ледяной водой тучи, плывут, тягуче движутся сплошной массой, густой и вязкой. Еще недавно лондонцы радовались такому гнусному ненастью — оно надежно защищало их от налетов люфтваффе, но с некоторых пор бомбардировщики с черными крестами стали летать и в непогоду, которая мешала теперь разве что лишь противовоздушной обороне.

Инженер сосредоточенно колдовал у аппаратуры, установленной в освещенном изнутри синим светом кузове, над которым выдвинулась толстая, коленчатая мачта, увенчанная корзиной радара, облепленная снегом и потому хорошо различаемая во тьме. В кабине машины что-то бубнил радист — тот самый крепыш, что отпирал двери конюшни. Рация его подвывала, потрескивала, попискивала, ведя таинственную жизнь, понятную только посвященным.

Два других солдата и Джордж стояли возле кабины, задрав непокрытые головы и всматриваясь в черноту неба, холодного и непроницаемого даже для самого упорного человеческого взора.

Пингвин чуть слышно чертыхнулся, чего Невелинг никогда раньше за ним не замечал, — теперь и он уже не мог справиться с волнением.

— Если сегодня не… — начал было высказывать мысль, терзающую всех присутствующих, не совладавший с собою Невелинг.

Но радист в этот самый момент распахнул дверцу кабины и высунул наружу голову, сжатую черными кругами больших наушников.

— Сэр, — негромко и многозначительно обратился он к Пингвину. — Они идут, сэр…

Пингвин дернулся и кинулся к распахнутым настежь задним дверцам фургона.

— Есть! — стараясь сдержать себя, ломающимся голосом сказал он с ожиданием глядевшему на него инженеру. — Давай, парень! Давай!

Тот неожиданно озорно улыбнулся, заговорщически подмигнул, бросился к пульту своей установки и защелкал тумблерами. На панели пульта зажглись и замигали зеленые и красные лампочки индикаторов. Выбеленная снегом корзина радара стала поворачиваться, медленно, размеренно, настороженно, с педантичной тщательностью прощупывая, просверливая лучами-невидимками ночную мглу.

Все молчали, завороженно уставившись на медленно вращающуюся корзину радара и напряженно вслушиваясь в завывания все больше набирающего силы, все больше свирепеющего пуржистого ветра.

— Летят, — вдруг неуверенно произнес Джордж и обвел всех растерянным вопросительным взглядом. — Я их… вроде бы… их слышу? И он ткнул пальцем вверх и в сторону, туда, куда были обращены распахнутые дверцы фургона.

Ему никто не ответил, но все вокруг напряглись, окаменели.

— Слышу! — неожиданно вырвалось у Невелинга. — Я тоже слышу…

Но теперь уже все уловили дальний гул приближающихся самолетов.

Они шли где-то в глубине ночного неба, и в гуле их двигателей слышалось характерное подвывание: у-у-у, у-у-у, у-у-у.

Невелинг затаил дыхание, словно, боялся спугнуть этих незваных гостей. Впрочем, почему незваных? Званых. Именно званых!

Пингвин непроизвольно похлопал себя руками-крылышками по толстым бокам: что бы там дальше ни произошло, это уже был успех, еще одна победа, результат трудной и сложной работы, который уже сегодня, сейчас, не дожидаясь возвращения его группы в Лондон, кем-то наверняка доложен начальству — на самый верх, ибо он, человек с дурацким прозвищем Пингвин, нашел путь к спасению от немецких бомб всего самого ценного, что только есть в Великобритании. И дело было совсем не в очередном ордене, который он получит за это, — к орденам Пингвин был равнодушен, — высшей наградой было то удовлетворение, которое он сейчас испытывал, удовлетворение профессионала результатом своей работы. Он смотрел в ночную темноту, обратив разгоряченное лицо к небу, и снежинки таяли у него на лбу, на щеках, на подбородке, задерживаясь легкими кустиками на бровях и ресницах, и он смахивал их, как смахивают слезы радости. Он знал, что трудяга инженер уже выключил свою мощную аппаратуру, впервые испытанную здесь, сейчас, и самолеты уже проходят у них над головами, и вражеские штурманы приготовились к бомбометанию, уверенные, что они вышли этой ненастной ночью точно на цель.