Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика - Маргарита Бычкова

Как показали современные украинские исследователи, после присоединения Киевщины и других древних русских княжеств к Литве, на ее юго-восточных границах формируется особая система землевладения, приспособленная к эффективной обороне этих границ от набегов кочевников. Административным центром здесь становится замок с помещенным в нем гарнизоном; землей, находящейся при таком замке, наделяются лица, несущие военную службу[1059].

К таким лицам, очевидно, и принадлежал Дмитрий Божедар. Правда, до 1370 г., когда (по легенде) Божедар умер, король Людвик Венгерский не мог ему ничего пожаловать в Польше, как сообщает легенда, так как Людвик стал польским королем после смерти своего дяди Казимира Великого (1370 г.), сам же Людвик умер в 1382 г.

С именем Людвика Венгерского связано и пожалование Боратынским герба Корчак. Согласно истории герба Корчак, изложенной польским хронистом XV в. Яном Длугошем, этот герб король Людвик пожаловал своему слуге, «русскому пану» Дмитрию с Горайя; у Дмитрия был брат Иван Горайя, который стал маршалом Королевства Польского[1060]. По официальному описанию герба Корчак он представляет «в красном щите три горизонтальные полосы одна над другой, не доходящие до края щита», то есть они не связаны с победами Боратынского на трех реках, которые, якобы, совершили предки семьи. Скорее всего, новое объяснение символики герба появилось именно при создании русской легенды Боратынских, которые, находясь на службе в Польше и Литве, действительно принадлежали к гербам Корчак и Топор.

Однако совсем не обязательно эти гербы были непосредственно пожалованы предкам Боратынских. По условиях Городельской унии 1413 г. литовские семьи были адоптированы в польские гербы; это было политической акцией, способствовавшей сближению феодалов двух недавно объединившихся государств – Польши и Литвы[1061]. Возможно, появление у Боратынских польского герба связано именно с этой акцией.

На «Русинских землях», откуда, по легенде, происходили Боратынские, не было должности канцлера, которую якобы занимал Дмитрий Божедар. Канцлер в Литве – высшая придворная и государственная должность: он возглавлял великокняжескую в Литве, или королевскую в Польше канцелярию. Однако русские генеалоги XVII в. любили употреблять этот термин; в частности, в их легендах предки думного дьяка Емельяна Ураинцева названы «канцлерами» – это для них соответствовало понятию «думный дьяк». Еще А. И. Рогов, изучая русские переводы Хроники Матвея Стрыйковского, указал, что и в них на полях рукописей встречается объяснение слова «канцлер» в значении «думный дьяк»[1062]. Употребление слова «канцлер» в родословной легенде Боратынских скорее надо рассматривать как дань русской генеалогической традиции последней четверти XVII в.

Служба Боратынских в Литве и Польше по официальным документам прослеживается со второй четверти XV в. К 1436 г. относится первое упоминание об одном из них: «Волчек с Боратына» был помощником судьи (podsędek) в Пшемысле[1063]. С того времени служба членов семьи Боратынских связана с городами, входившими в состав Галицко-Волынской земли – Пшемыслем и соседними Бэлзом и Рогатиным. Ян Стечко Боратынский – хорунжий в Пшемысле (1518–1546 гг.) и староста рогатинский (1534 г.) – умер в 1546 г.[1064]

Согласно родословной, Ян Стечко, принявший католичество, был сыном Ивана Дмитриевича Боратынского и его племянницы – Марии Васильевны, опекуном которой был «Крез, староста Пшемысла»[1065]. По спискам литовских чиновников известен Миколай Креза с Боболиц, староста львовский в 1497 и 1502 гг., староста пшемысльский в 1502 и 1504 гг.[1066] Судя по этим датам службы, Миколай Креза принадлежал к более старшему поколению, чем Ян Стечко.

По родословной Боратынских, Ян Стечко и его брат Андрей служили польскому королю и великому князю литовскому Сигизмунду Старому (правил с 1506 г.), отличились в войне с Москвой; Ян – «староста Боратына и правитель Пшемысла»[1067]. Кроме того, в родословной имя Яна связано и с венгерским королем: он «пошел на помощь» к королю с отрядом в 400 человек. Во время боя Ян, «храбро сражаясь, был тяжело ранен», и король принял в нем большое участие и поручил его заботам своих лучших лекарей»[1068]. В этом фрагменте можно заметить отзвук русских генеалогических традиций XVII в. В родословиях, составленных в 80-е гг. XVII в., неоднократно встречаются аналогичные сюжеты, а в росписи Нарбековых это записано стихами: раненого при взятии Казани предка семьи «Благочестивый убо царь (Иван Грозный – М. Б.) милосерд его призирает / И врачевати его с тщанием повелевает»; далее идет подробное описание «врачевания»[1069].

Среди Боратынсхих в XVI в. наиболее значительным лицом был сын Яна Стечко – Петр, секретарь короля Сигизмунда Августа, староста Самбора, каштелян Пшемысла (умер в Кракове в 1558 г.). В списке чиновников он упомянут как староста Самбора (1531 г.) Бэлза (1554–1556 гг.); как каштелян Пшемысла в 1553–1556 гг.[1070] Возможно, Петр умер молодым, ибо все упоминания о его службе польскому королю ограничиваются шестью годами. Но по родословной легенде Петр долгое время жил заграницей. Его сын Иван Петрович по родословной умер в 1584 г., а Петр Иванович, внук королевского секретаря, в 1620 г. Об их службе в Литве известий нет.

В источниках XVI в. упоминаются еще как минимум два Боратынских. Ян, староста рогатинский (1579 г.) и хорунжий в Пшемысле; умерший в 1609 г.[1071] Судя по занимаемым должностям, он несомненно принадлежит к этой семье, возможно являясь племянником Яна Стечко. Кроме того, в 1561–1562 гг. упоминается некий Михаил Боратынский, хорунжий и королевский дворянин, который отвозит королевские документы («листы») местным администраторам, преимущественно в Гродно, то есть, служа королю, он ездит с поручениями в регион, где находятся владения семьи. Однако в связи с тем, что в документах Литовской Метрики XVI в. близки написания фамилий «Боратынские» и «Борятинские» этот вопрос нуждается в специальном исследовании[1072].

На Русь приезжает «из-за разногласий с королем на сейме» Иван Петрович Боратынский, он получает во владение село Голощапово в Бельском уезде Смоленской губернии, и умирает в 1708 г.[1073] Судя по этим владениям, приезд И. П. Боратынского скорее надо связывать с Андрусовским миром 1668 г., когда к Русскому государству окончательно перешел Смоленск. Тогд а, после заключения мира, в Москве на службе появляется много поляков. Вряд ли переезд произошел позднее, так как уже с 70-х годов XVII в. появляется ряд царских указов, ограничивающих прием «иноземцев» на русскую службу. Возможно, здесь в росписи утрачено поколение, так как промежуток в 88 лет между датами смерти отца и сына слишком велик (но этот вопрос также требует специального изучения).

Можно отметить, что легенда о происхождении Боратынских содержит черты, присущие русским родословиям последней четверти XVII в., и скорее всего, была составлена в это время, т. е. вскоре после выезда Боратынских из Польши в Москву. Вместе с тем указания на их службу в Польше, (подтверждаемые независимыми источниками) – редкое явление в генеалогической традиции того времени.

Генеалогия в общественном сознании допетровской Руси[1074]

Понятие «генеалогия» у современного исследователя ассоциируется прежде всего с изучением истории семей, родственных связей. Соответственно методика анализа генеалогических источников (родословные росписи и таблицы, документы семейных архивов и др.) ориентирована преимущественно на проверку достоверности зафиксированной в них родословной схемы и записанных с таких документах биографических сведений.

Но генеалогические источники прежде всего отражают представление создавшего их общества о роли семьи в его – общества – жизни, нормальном функционировании.

Это тем более характерно для Руси допетровского времени, где система родства играла важную роль при формировании административного аппарата управления, если говорить о классе феодалов, то при назначении на службу (административную или военную), выборе в Думу и т. д. Основную роль играли происхождение семьи и место человека в структуре родственных связей, а продвижение по служебной лестнице в значительной степени регулировалось местничеством. Законы, устанавливающие отношения между сословными группами, отсутствовали, давность службы семьи правящей династии, ее происхождение играли ведущую роль при регулировании сословных отношений. Возможно, что такая система сословных отношений способствовала тому, что в России XVI–XVII вв., как нигде в соседних европейских странах, генеалогические документы носили официальный характер: положение семьи в обществе определялось после официального утверждения в государственном аппарате родословной росписи, составленной сородичами. Необходимость доказывать давность службы членов рода при дворе вела к тому, что в России особенно были распространены росписи нисходящего родства, устанавливавшие степень родства между всеми мужскими потомками какого-либо лица (родоначальника).