Линка (СИ) - Смехова Ольга

Ты меня любишь, Лекса? Я глажу его по щеке — пухлой такой, колючей, родной. Он смущенно моргает, словно не зная, что ответить. Он, наверно, говорил это сотню раз — ночью, днем, перед обедом и ужином, шептал на ухо в страстном шёпоте, а сейчас будто бы забыл, как это произносится. Проглотил язык — и хлопает глазами. Гладит меня в ответ — по волосам, предплечью, груди. Улыбается.

Рыжая чашка в белый горошек очень горячая, не дотронешься. Я обожгла палец и тут же сунула его в рот. Пенится, пышет дымом коричневый, горьковатый напиток, а мне он нравится. Я пью его первый раз в жизни, моё новое тело, кажется — в стотысяча первый, и наслаждаюсь. Тепло разливается по мне, остаётся внутри, заставляет сделать глоток. Ещё глоток. Не обожги язык, подмигнул мне писатель, неловко орудуя ножом. Казалось, он никогда ещё не готовил самостоятельно, но ему неловко было будить маму. Белые бока булок дразнили и звали поскорее впиться в них зубами. Колбаса, отрезанная воистину сиротскими кусками, умоляла подождать. Сыру, лежащему рядом на тарелке квадратными ломтиками, кажется, было абсолютно всё равно.

Что я пью, спрашиваю у самой же себя и понимаю — кофе. Лекса вновь смотрит на меня. Но на этот раз в его глазах я замечаю тревогу. Смотрит, словно на чужую девчонку, словно не признаёт во мне свою Мари. В нерешительности оправляю одежду, отвожу взгляд, тону в смущении. А что, если он обо всём догадался, додумался? Он ведь писатель, он ведь умный. Не пори ерунды, девка. До такого если только безумец и додумается. Дурачок твой Лекса… голоса откликаются. Голоса стучатся в мой рассудок — воспоминаниями возникают в голове и растут вопросами, прорастают корнями сомнений. Встаю — словно бы мне весело, словно почуяла прилив небывалый бодрости, хватаю писателя за руку — и тащу за собой. На улицу, кричу я самой себе, скорее на улицу!

Мороз кусается, щиплет неприкрытее щеки, красит красным нос. Хочется высморкаться. Хлопья снега — мелкие и пушистые, белым покрывалом оседают повсюду. В глазах рябит от белизны, неприязненно щурюсь. Ветер — нахал и хулиган играется с моими волосами, подхватывает, развевает. Лекса смотрит на меня и снимает свою шапку — не барским жестом, а символом заботы, надевает мне на голову. Улыбаюсь, дышу облачками пара, молчу. Слова, слова, тысячи слов, которые люди произносят столь бездумно, оседают в этом мире, умирают, исчезают, оставляя после себя лишь отзвуки — воспоминаний, чувств, жизни. Мы говорим — смотрим друг на дружку и понимаем.

Мы ведь будем вместе, правда, спрашиваю я. Только ты и я, больше никого, правда-правда? Обещаешь? Повисло в воздухе необъяснимое ожидание чуда. Как когда-то я ждала, что он скажет мне, будто бы не бросит там, в гостинице, а возьмёт с собой. Он кивнул мне в ответ. Лицо на пару с улыбкой и невысказанными словами пряталось за большим, серым шарфом. Мне, почему-то, хотелось точно такой же.

Вокруг нас гремели колесами машины, уличная ругань обращалась в брань, буднично завывал мальчишка, которого тащили за руку — не от обиды кричал, а так, для порядку. Нету никого вокруг. Мы будем вместе? Мне хочется слышать его ответ годами, слышать его каждый день, каждую минуту. Словно полюбившаяся песня, на миг превращающаяся в наркотик — так и хочется напеть из неё мотив. Пусть он говорит «да»! Пусть говорит и моё счастье будет безгранично.

Твоё счастье? А кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива? Сарказм на пару с сомнением выступили против охватившего меня восторга. Ударили враз, разбили на осколки, рассыпали в уличном снегу. Сейчас кто-то пройдет — и измарает. И снег и мою разбившуюся мечту…

Кто тебе сказал? Почему счастлива должна быть ты, а не он? Он-то будет счастлив? Будет, упрямо твердила я, обязательно будет! Мы будем вместе и… Вместе-вместе-вместе, слово веселым чёртиком скакало у меня в голове бездушной насмешкой.

Тебе повезло и не повезло одновременно. Ты родилась в теле куклы. Это хорошо — ты ближе к людям. Это плохо — куклы жестоки и ограниченны. Слова Трюки и тогда-то звучали обидным упрёком, а сейчас и вовсе обратились чудовищным приговором. Я ограниченная. Все мои мысли — только об одном, они никуда не движутся, они топчутся на месте ленивыми детьми. Мне вспомнилось, как я с утра злорадно разглядывала страх в глазах куколки, которой, видимо, стала Мари — и мне стало чудовищно стыдно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я резко схватила писателя за плечи. Он удивленно посмотрел на меня, никак не ожидая ничего подобного. Поцелую его — прямо в губы, и тогда… что тогда, я не знала. Сомненья рассеются, а на меня снизойдет прощение? Знать бы ещё за что.

Лекса отстранился. Непривычно выскользнул их моих объятий, увернулся от моих губ. Прости, сказали мне его глаза. Ты сегодня какая-то… какая-то не такая. Прости.

Кукла, хохотала Диана. Куклой была, куклой и останешься, хоть в какое тело тебя не сели. Ты вправду верила, что он всю жизнь мечтал…

Глава 28

Возвращаться не хотелось. Темнота сомкнулась у меня над головой, как только я сделала шаг назад, попятилась. Мир схлопнулся. Исчез белый снег, будто его никогда и не было, умолкли шагающие в праздничном кураже люди, две девочки больше не спорили, что должно быть вместо носа у снеговика. Черная ненасытная утроба проглотила их всех разом, а потом съела и меня. Закричать?

Я не закричала. Темнота подхватила меня, потащила за собой, как на поводке, чтобы грубо швырнуть обратно — в объятия Страха. Черныш ждал моего пробуждения, как ворон крови. Если он только рассмеётся, я…

Он не рассмеялся. Рушились шаблоны в моей голове относительно поведения злодеев. Злодеев ли?

— Что это было?

— Понравилось? Вижу, тебе понравилось, малыш. Хорошенькое тельце, мягкая кожа, морозный воздух, бутерброды на завтрак. Тысяча ощущений, которых ты никогда не испытывала. Тысяча возможностей, которое могли тебя даже не коснуться. Тебе выпала козырная карта.

Лекса отстранился от меня. Оттолкнул — не грубо, но настойчиво, ясно желая понять, что я обрыдла ему. Словно он раскусил меня, увидел в своей Мари кого-то другую. Ты сегодня какая-то… какая-то не такая…

Выть в голос было бы хорошим занятием, окажись всё увиденное — просто сном. Сон забывается, сон уплывает, стирает границы, размазывает детали, оставляет лишь голый скелет себя самого. Образность без общности, рисунок без деталей, книга без мизансцен и диалогов. Что-то сухое и неудобоваримое.

Вот только это был вовсе не сон. Черныш рядом, Черныш жмётся ко мне чернотой своего тела, мурлыкает где-то поблизости, давая время мне отлежаться. Он намекнул, поняла я. Намекнул, показал, на что способен, подарил пару часов счастья — чтобы отнять. Меня тянуло — на этот раз не в бездну черноты, а в мир людей. Только вот быть мне уже хотелось не куклой — можно ли желать оставаться куклой после того, как успел побывать человеком?

Твой человек тебя обязательно полюбит. Он учуял фальшь в тебе — даже когда это было всего лишь глупым видением. Учуял, а ты должна знать, что ему нужно, в конце концов, тебе он нужен или мне? Черныш вился вокруг, осыпая вопросами. Я прижала колени к животу, сжалась в позе эмбриона.

— Ты… ты можешь сделать меня человеком? Навсегда?

Могу, хихикнул он. Конечно же могу. Вот только для этого нужно постараться. Однажды ты подарила мне возможность жить и расти, а я, в ответ, предлагаю тебе такую же возможность. Вот только за неё нужно бороться.

Он словно спрашивал, готова ли я прямо сейчас перейти от слов к действию? Обман, шептал мне здравый смысл, тот ещё обман. Ловушка для простачков, скажи ему да, пусть отпустит — и беги со всех ног к Трюке, рассказывай ей…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

К Трюке? И что мы ей расскажем? Что Страх овладел нами? Что мы, простите за выражение, расслабились, как последняя портовая девка, и как оная же скинули с себя всю одежду и отдались ему в объятия? Сомнения плескали ядом, обжигая душу. И не скидывала я вовсе одежду, Черныш сам…

Что, если рассказанное и показанное им — правда? Вкус кофе до сих пор стоял у меня во рту, щекотал ноздри дурманящим запахом, дразнил. Ты больше никогда меня не попробуешь, убеждал зловредный напиток. Я тебя больше никогда не обниму, отрицательно качал головой Лекса, на лице — маска смертной тоски, будто бы он только всю жизнь об этом и мечтал, что…