Журналист - Андрей Константинов

Рыжова в ответ только раздраженно фыркнула, но вообще Обнорский отметил, что настрой у нее боевой — стенографистка, похоже, уже прикидывала, как потратит деньги, которые посулил ей Андрей…

Весь следующий день Обнорский думал только об одном: получится или не получится? Вечером Андрей уже просто не находил себе места, метался по квартире так, что Шварц, смотревший в гостиной телевизор, удивился:

— Ты что мечешься? Вроде пар стравливал недавно… Давай, Андрюха, кости покидаем — это хорошо нервы успокаивает…

Приятели играли в нарды часов до двух ночи — Кирилл не приходил, и Обнорский постепенно успокаивался: похоже, он все-таки решил заночевать у Рыжовой.

Ночь прошла отвратительно — Андрей просыпался каждый час, курил, думал, снова проваливался в недолгое забытье…

Но все имеет свой конец, ночь прошла, рабочий день, как обычно, пролетел незаметно, а там и вечер наступил. В назначенное время Обнорский ворвался к Рыжовой и, еле сдерживая себя, выдохнул:

— Ну?!

Марина встретила его в строгом брючном костюме без малейшего намека на интимность:

— Не нукай, не запряг…

Она сердито дернула плечом и ушла на кухню ставить чайник на плиту. Обнорский бросился за ней:

— Марина, лапушка, ну не тяни, у меня ведь тоже нервы не железные… Получилось?

— Нервы у него… — усмехнулась Рыжова. — «Мы пахали…» Иди в комнату — можешь на видаке посмотреть. По-моему, вполне качественно получилось. Кстати, знаешь, оказалось, что это даже возбуждает — я кончала как сумасшедшая вчера…

Андрей метнулся в гостиную и включил видеоплейер, подсоединенный к большому телевизору ливийской сборки «Гарьюнис». Порнуха и впрямь получилась славная — искренняя такая, можно сказать, с огоньком. Музыкальным фоном шла музыка из «Эммануэли», гармонично сочетавшаяся со стонами совокуплявшейся пары. Кирилл был вполне узнаваем, хотя в основном он отфиксировался в профиль, но и этого было, как говорится, за глаза и за уши…

— Ну как? — спросила Рыжова, внося в комнату поднос с чашками.

— Отлично, лапушка, — искренне ответил Обнорский, которого просмотр даже немного возбудил. — Ты, Маришка, просто порнозвезда какая-то… В случае чего не пропадешь — всегда верный кусок хлеба есть… Нет, серьезно, мать, все нормально получилось. Теперь Киря — наш.

— А когда ты собираешься с него деньги снимать?

Рыжовой уже не терпелось пошуршать баксами, однако Андрей был вынужден ее разочаровать:

— Не знаю, может быть, на днях… Мне подумать надо.

— Чего тут думать? — возмутилась Рыжова. — Все уже сделано — нужно только ему кассету показать и цену назвать… Опять хитришь? Один все получить хочешь?

Обнорский, который уже устал от ее подозрительности и жадности, ответил достаточно сухо:

— Да уймись ты! Куда торопиться-то: у нас у всех контракты еще не скоро закачиваются — и у меня, и у тебя, и у Кирилла, — куда мы денемся с этой подводной лодки? Сейчас важно все сделать по уму — во-первых, надо с пленки на всякий случай копию снять, во-вторых, дождаться удобного случая, чтобы спокойно и без свидетелей поговорить с Кириллом… Это же психология, надо же понимать… Вдруг он взбрыкнет? Или — от ужаса кондратий его хватит? Мне надо как следует все продумать. Такие вещи с бухты-барахты не делаются… Обидно ведь будет, если все, что так хорошо начиналось, вдруг из-за какого-нибудь пустяка сорвется…

Андрею и в самом деле было над чем подумать. Очередной прилет Лены должен был состояться только через неделю, и он не знал, как лучше поступить — ничего не делать до появления в Триполи стюардессы, которой можно было передать копию кассеты, чтобы она спрятала ее где-нибудь в Союзе, или попытаться расколоть Выродина сразу же… Логика подсказывала, что первый вариант, конечно, разумнее, но ведь кроме разума были еще и чувства: ему не хотелось подвергать Лену лишнему риску, к тому же Андрей был настолько вымотан трехмесячной погоней за разгадкой гибели Ильи, что хотел уже только одного — скорее бы все закончилось. Очень трудно было жить в таком постоянном нервном напряжении, которое не отпускало Обнорского ни днем, ни ночью. Андрей чувствовал инстинктивно приближение финала, и каждые новые сутки ожидания были для него настоящей мукой.

Впрочем, дилемма — ждать или не ждать Лену — разрешилась вскоре сама собой, причем довольно неожиданно. Один день Обнорский потратил на «подбирание хвостов» — исправил индикатор на видеокамере и вернул ее с благодарностью Завьялову, притащил домой взятый все у того же Завьялова видеомагнитофон и сделал копию видеокассеты (один видеомагнитофон у него в блоке уже был — Андрей забрал его у Шварца, сказав, что хочет переписать для себя фильм «Однажды в Америке», который с русским переводом ходил по советскому контингенту в Триполи), уничтожил исходную аудиокассету с записью своего интервью с Рыжовой… А на следующий вечер Обнорского неожиданно вызвал к себе на беседу полковник Радченко, особист из Аппарата.

Андрея этот вызов чрезвычайно удивил и напугал — что могло понадобиться от него особисту? Несанкционированных контактов с иностранцами в Триполи у Обнорского не было, антисоветской агитацией и пропагандой он не занимался, доллары на динары по черному курсу в лавках не обменивал… Но не в шашки же особняк зовет играть? А если Обнорский всюду чист, как олимпийский снег, значит, остается только один вариант — Андрей где-то допустил ошибку в своем расследовании, где-то наследил, и контрразведчик зацепился за что-то, показавшееся ему странным…

В крайне нервном состоянии, ломая голову над тем, где же он допустил прокол, Андрей отправился к Радченко, готовясь, на всякий случай, к самому худшему.

У подполковника Радченко были свои излюбленные методы работы: он предпочитал вызывать к себе людей вечерами — наверное, он сам был совой, а может быть, утро и день у него занимали другие, более неотложные дела. Правда, злые языки поговаривали, что особист просто спал каждый день чуть ли не до двенадцати и самой главной его задачей в Триполи было не свихнуться от скуки. Но так на то они и злые языки, чтобы возводить напраслину на честных и мужественных «бойцов невидимого фронта».

Обнорский особистов не любил. В отличие от пэгэушников военные контрразведчики действовали грубыми, подчас просто топорными методами. Часто их волновал не реальный результат, а статистика, отчетность, что порождало иногда просто самую настоящую липу. Например, в Краснодаре, где служил Андрей, в задачу особистов входило помимо всего прочего выявление среди иностранных курсантов и офицеров «антисоветски настроенных элементов». То ли у контрразведчиков существовал какой-то план-разнарядка на этих «антисоветчиков», то ли им просто нужны были дополнительные средства на «оперативные нужды», и чтобы выбить их, они завышали показатели, но порой работа особняков выглядела так: в особый отдел вызывался какой-нибудь переводчик, и контрразведчик начинал с ним беседу — много ли, дескать, антисоветчиков в той группе, где этот переводчик лекции толмачит? «Да нет, — пожимает плечами переводяга, — вроде все ребята нормальные, никаких таких антисоветских настроений не замечено…» — «Поня-ятно, — тянет нехорошим голосом особист и задает новый вопрос: — Вы, товарищ старший лейтенант, кажется, вскоре за границу хотите поехать? Оформились уже? Эт хорошо, эт правильно… А скажите, это не вы, случайно, сидели третьего дня в ресторане „Кавказ“ вдребезги пьяным за четвертым столиком справа? У вас, кажется, еще на носу колечко от репчатого лука было… Не вы? Эт хорошо… Так сколько, говорите, в вашей группе не совсем правильно ориентированных курсантов?»

Переводчик, который действительно напился в «Кавказе», и именно третьего дня, вздыхал и шел писать отчет на шести страницах убористым почерком, по которому выходило, что чуть ли не вся группа каких-нибудь иракцев или эфиопов — законченные, матерые антисоветчики, засланные в Союз с особым заданием — пытаться подмечать слабости советского строя и вести агитацию среди советских офицеров для ослабления боевой мощи нашей непобедимой и легендарной армии. Про такие истории Обнорский слышал не раз и не два, никогда в их реальности не сомневался, только недоумевал: зачем военные контрразведчики занимаются такой откровенной дурью? Кому нужны эти дутые цифры потенциальных шпионов и «практически установленных антисоветски настроенных элементов»?

Попадались, правда, и среди особняков нормальные ребята. Андрей, например, всегда с теплотой вспоминал майора со смешной фамилией Пенечек, с которым ему пришлось поработать в 1987 году в одном маленьком городке на Украине, куда Обнорского послали в командировку обеспечивать сопровождение и обучение на военном заводе группы сирийских офицеров. С майором Пенечком, местным особистом, Андрей познакомился, естественно, в день прибытия в городок, а уже на следующий день они, сев у Пенечка дома культурно «выпить-закусить», скатились в чудовищный недельный запой, плюнув на разом осиротевшую сирийскую группу. Пенечек только что вернулся из Афганистана, где был дважды ранен, а у Обнорского не развеялись еще йеменские воспоминания. В общем, им было о чем поговорить за стаканом… «Поговорили» они с Пенечком хорошо — помимо того что сами пропились, что называется до рубля, так еще и «агентурные» деньги просадили и потом вместе ломали тяжелые с похмелья головы — как писать отчеты о потраченных средствах?