Время, Люди, Власть. Воспоминания. Книга 1. Часть 2 - Никита Хрущев

Все, все это мы пережили тогда, но и сейчас, когда я начинаю вспоминать былое и напрягать свою память, то опять волнуюсь, живу горестями и радостями того времени. Итак, мы перешли в наступление. Я бы сказал даже, не наступление это было, а вытеснение противника, потому что сил у нас было для настоящего наступления еще недостаточно, хотя и противник потерял много. Он утратил не только возможность дальнейшего продвижения, но даже возможность задержаться на рубеже, которого достиг в результате прежнего своего наступления на Курской дуге. Наше вытеснение врага продолжалось несколько дней. Мы, наверное, теснили противника на расстоянии километров в 20 с лишним или 30. У нас не хватало сил, чтобы отбросить его на старый рубеж, который он занимал до 5 июля, и нам пришлось прекратить это оттеснение. Мы выдохлись и стали подсчитывать свои возможности, когда сможем возобновить наступление. Определили, что сможем 3 августа. Я отлично помню тот день. Он памятен тем, что мы как бы подняли голову, расправили крылья, разогнули спину и приготовились к нанесению удара: не только к оттеснению врага на старый рубеж, нет, мы уже готовились тогда к освобождению Белгорода, Харькова, к повороту на запад, с тем чтобы выйти к Днепру. Степной фронт, который ранее стоял в резерве, был направлен на Белгород. Командовал им Конев. Харьков тоже вошел в полосу Степного фронта. К 3 августа мы подтянули пополнения, получили боеприпасы и подготовились к наступлению.

Тут уже мы сами выбирали время и направление удара. Когда разрабатывался план наступления и выбирался участок главного удара для прорыва фронта, к нам приехал Жуков. У нас имелось несколько вариантов. Пришлось поломать голову, какой избрать вариант: бить в лоб на участке, на котором против нас наступал противник, или же перенести свой удар вправо, то есть западнее, с тем чтобы там прорвать оборону немцев. Последнее считалось более легким: предстояло зайти им в тыл, а может быть, и окружить группировку противника. Это было очень заманчиво. Но еще нигде, кроме Сталинграда, мы такой операции не проводили и пока не привыкли к этому. Долго мы обсуждали, колебались и в конце концов решили бить в лоб. Это предложение внес Жуков, и я с ним был тогда согласен, да и сейчас считаю, что такое решение было правильным. Оно тяжелее в том смысле, что мы были вынуждены (и мы это понимали) приложить больше усилий и больше иметь жертв, чем если бы нам удался фланговый удар. Почему же мы отказались от удара во фланг? Мы располагали сравнительно небольшими силами. Было опасно этими силами проводить маневренный удар. Мы рассуждали так: хорошо, мы ударим с фланга. Зайдем со своего правого фланга и ударим по левому флангу группировки противника. Видимо, прорвем его оборону. Но какая существует гарантия, что противник не сделает то же самое, то есть не нанесет нам фланговый удар по нашему новому флангу? Тогда получится, что мы, желая окружить противника, сами попадем в окружение и понесем потери. То, что мы теснили противника, еще не служило доказательством того, что он, как и мы, не подтянул резервы и не обеспечил себе возможность контрудара. Решили, как сказал Жуков, бить в лоб, перемалывая силы противника: все равно где-то ведь надо их перемолоть, иначе продвижения вперед мы не получим. Был организован лобовой удар.

Сил к тому времени у нас было даже меньше, чем к 5 июля, к началу немецкого наступления. Но мы чувствовали, что и такими силами можем нанести удар противнику. Нанесли удар. Враг дрогнул, стал пятиться. Я говорю - пятиться, но не говорю - бежать. Так путем оттеснения мы оттесняли противника на юго-запад. Заняли Белгород, потом Харьков[210]. Взятие Харькова - это была большая победа. То ли в качестве члена Военного совета фронта поехал я в Харьков, то ли я там был в качестве секретаря ЦК КП(б)У (потому что Харьков в то время не входил в полосу нашего фронта). Торжество в Харькове состоялось большое. Народ хорошо встретил вступление в город Красной Армии. Мы провели там большой митинг, все было очень торжественно, люди сияли. Но были и омрачения на митинге. Не помню, на какой площади организовали митинг, наверное, на площади перед зданием Госпрома или, может быть, на Сумской улице. Построили трибуну, составив грузовые машины. Народу собралось много. Помню, стояли мы и ожидали, когда городские власти подготовят митинг к открытию. И вдруг появляются один или два воздушных разведчика противника и кружат над городом. Как воробьи, которые, когда налетает ястреб, сейчас же прячутся под крыши, так и народ побежал к домам.

Вижу, если не принять каких-то мер, то мы можем остаться с пустой площадью, народ разбежится. Я стоял рядом с Жуковым и говорю ему: "Давайте взойдем на трибуну. Это сразу стабилизирует положение". Он отвечает: "Пойдем". Мы поднялись на трибуну, и народ, как только увидел, что мы поднялись на грузовые машины, тоже стал подходить, уплотняться вокруг импровизированной трибуны. Потом появились в воздухе наши истребители, и самолеты противника улетели. Мы позднее часто вспоминали с Жуковым, в каких условиях пришлось нам проводить митинг, когда Харьков-то заняли, а противник стоял буквально под боком. Еще мы провели в театре какое-то собрание харьковской интеллигенции. Тогда, по-моему, вражеские снаряды вообще падали в этом районе, противник был еще очень близко. Это свидетельствует о том, что у нас сил было достаточно, чтобы отогнать его от Харькова, но недалеко. Вот такие были тогда переживания. У меня в памяти отложилось еще несколько эпизодов. Правительство Украины устроило для военных, участников разгрома противника и освобождения Харькова обед. Не так-то и много было людей на обеде. Были там Жуков и Конев. Но Ватутина не было, так как этот участок отошел от Воронежского фронта к Степному, где командующим был Конев. Обедали. По такому случаю поставили 100 граммов, а желающие могли получить даже больше. Помню, что артист Лаптев[211], видимо, получил больше 100 граммов. Иначе он не обратился бы со своей просьбой, подойдя к нам.

Мы сидели рядом с Жуковым, и он обратился к Жукову: "Вот вы генерал, и я тоже очень хочу быть военным. Я вас очень прошу, присвойте мне звание полковника. Я очень хочу иметь звание полковника". Человек был, так сказать, под хмелем. Я-то знал Лаптева, и если бы не такое его состояние, то вряд ли бы он настойчиво старался показать, как ему хочется быть военным и иметь звание полковника. Генерал, конечно, больше. Но до генерала он не дотянул. Видимо, считал, что за следующим обедом можно будет добраться и до генерала, после того как ему будет присвоено звание полковника. Я отговаривал его шуточками, но он продолжал просить. И что меня удивило? Под каким-то особым настроением, может быть - под влиянием 100 граммов, вдруг поворачивается ко мне Жуков и говорит: "А знаешь (мы с ним находились в дружеских отношениях), ведь я имею право как заместитель Верховного Главнокомандующего присваивать звания до полковника включительно". Я отвечаю: "Давай мы эти вопросы обсудим завтра". И стал уже более твердо настаивать, чтобы Лаптев прекратил свои просьбы и занял свое место. Он это и сделал. Конечно, назавтра уже никто не поднимал этого вопроса, ни Лаптев, ни тем более Жуков, а я ему даже не напоминал. Представляю себе, если бы такое случилось, то какой невероятный возник бы скандал. Оправданный скандал - ведь воинскими званиями нельзя бросаться, особенно по просьбе тех, которые сами с нею обращаются, нельзя просто так присваивать воинские звания, тем более полковника.