Харка — сын вождя (без ил.) - Вельскопф-Генрих Лизелотта

— Полиция, — сказал мужчина с револьвером, и Джиму пришлось подчиниться и дать надеть на себя наручники.

— Так, значит, ты об этом знал?! — прошипел он Старому Бобу. — Теперь мне понятны твои поговорки.

— Вот и хорошо, — спокойно заметил Старый Боб. — Не надо было стрелять в того, кто заменил мне сына, в Гарри. Этого я тебе никогда не прощу, ты преступник! Но Гарри уже далеко и никогда не вернется. Спокойной ночи!

И Старый Боб ушел. Он поднялся в свой фургон, раскрыл дверь, упал на стул и разрыдался. И так он долго сидел в одиночестве и в темноте. А когда не стало уже больше слез, он вышел из фургона и отправился к своему любимому ослу. Он стал гладить его по спине, говорить, что они всегда будут с ним неразлучны, рассказывать, как они будут работать над новым номером. Разговаривая так со своим ослом, он уже мысленно представлял себе, как он сам нарядится в ослиную шкуру, как он вместе с ослом будет выделывать забавные прыжки, как будет смеяться публика. И хотя его детские глаза оставались печальными, губы его уже тронула улыбка. Распрощавшись с ослом, он отправился спать и был совершенно равнодушен к той суматохе, которая до утра царила в цирке.

Семейства Смит и Финлей последними покинули цирк, они пережидали толкотню хлынувших наружу зрителей.

— В жизни больше не пойду в цирк, — сказала тетушка Бетти, совершенно измученная и расстроенная; капельки пота проложили маленькие дорожки на ее покрытом пудрой лице.

Губы Кэт дрожали, и слезинки катились из глаз. Дуглас как истинный рыцарь шел рядом с ней. Но Анни Финлей разразилась кашлем из-за приступа астмы, и семейства скоро расстались.

Когда Смиты поместились в карету и лошади тронулись, Сэмюэл Смит взял дочь на колени. Ее головка склонилась к отцу на плечо, и, едва карета остановилась у домика с садом, Смит перенес ее прямо в постель. Он пожелал девочке спокойной ночи, и она, чтобы успокоить отца, прикинулась засыпающей. Тетушка Бетти почувствовала себя плохо и позвала Смита. Возможно, следовало бы вызвать врача, но Сэмюэл посоветовал принять ей обычное сердечное средство, и через некоторое время ее можно было оставить на попечение старой служанки.

Когда Смит освободился от всех забот, он снова вышел на улицу. Кучера он предупредил, и карета дожидалась его. Быстро, насколько позволяла дорога, он направился к цели — в полицейское управление. Сэмюэла Смита незамедлительно препроводили к инспектору, который отнесся к нему с таким вниманием, с каким и следовало отнестись к племяннику весьма уважаемой женщины.

— Вы хотите что-нибудь рассказать об этой катастрофе, мистер Смит? — спросил инспектор, сидящий за пустым письменным столом.

— Что за катастрофа?! — заинтересовался Смит, предчувствуя недоброе.

— Хм, вы не знаете? Помощник режиссера Фрэнк Эллис застрелен, по всей видимости, кем-то из индейцев. Вся индейская труппа исчезла, когда нам стало известно об убийстве, и никого задержать не удалось.

Смит чуть не задохнулся.

— И лошади — тоже?

— Только три. Остальные — на месте. Все было заранее обдумано, и этот номер — борьба между краснокожими и белыми — он сыграл свою роль. Совершенно ясно, что труппа покинула город, пока все были увлечены представлением. А в последнюю минуту исчезли отец с сыном, которых называли Топ и Гарри, и еще один индеец.

— А как на самом деле зовут Топа и Гарри? К какой группе дакотов они принадлежат?

— Ну кто же теперь может ответить на этот вопрос?

— И неужели нельзя установить, хотя бы в каком направлении они убежали? Дело в том, что вот этот третий индеец принимал участие в нападении на ферму моей матери в Миннесоте. Он убил мою мать и сжег ферму.

— Если бы он был в наших руках, мы бы его повесили, но, к сожалению, его у нас нет. И уж раз он из Миннесоты, то, несомненно, знает такие уголки, где можно надежно спрятаться.

Смит с трудом проглотил слюну. Он ждал более обнадеживающего ответа, но не хотел показывать своего разочарования.

— Возможно, руководитель группы ковбоев что-нибудь знает о Топе и Гарри, он же вместе с ними работал?

— Джим? — Инспектор засмеялся. — Мы его арестовали.

Смит поднял брови.

— Арестовали?

— Да. Но, к сожалению, он бежал.

— Что за преступление совершил он?

— Он ограбил кассу. О его преступлении нам стало известно от бывшей кассирши. Она ревновала Джима, вероятно не без оснований, но оказалась слишком неосторожной и бродила вокруг цирка, ожидая Джима: ревность всегда туманит разум. Осенью в Омахе она бежала из цирка с деньгами. Разумеется, мы задержали ее, и она выдала своего соучастника — Джима. Эти огромные деньги он сумел вложить в цирк под высокие проценты, в скором времени должен был бы получить немалую сумму по судебному решению. Клоун обнаружил даму и обратился к нам. Мы арестовали негодяя. Но… Я думаю, он теперь направился на Дикий Запад, где скрывается немало преступников. Очень жаль, очень жаль…

— Я благодарю вас, господин инспектор. Вы рассказали мне гораздо больше, чем я смог сообщить вам.

Третий раз взошло солнце после этой ночи, а над землей все еще шумела буря. Лил проливной дождь. Лед на реке взломало, мутные потоки талых вод залили берега.

Вдалеке от поселков и дорог, в глуши, куда еще не заглядывали белые люди, на утренней зорьке сидели трое людей. Их кони паслись рядом, а индейцы ели большие куски мяса. Позавтракав, они приготовились двигаться дальше. Их пути расходились, и Большой Волк сказал:

— Вы — дакоты. И ты, Матотаупа, нас вывел, ты давал нам советы, как настоящий вождь. Наши воины охотно тебя примут в свои новые палатки на севере, ты это знаешь. Но ты никогда с нами не говорил об этом, ты не говорил, откуда ты пришел и куда держишь путь. Я и сегодня не спрошу тебя об этом. Ты все-таки не хочешь идти со мной? Мы должны расстаться?

— Я слышал слова, которые ты сказал мне, Большой Волк. Мой сын Харка и я, мы никогда не забудем тебя и твоих воинов, но мы не можем идти с вами, вы — дакоты.

Большой Волк не понял смысла слов Матотаупы, но он чувствовал, что за ними — тяжелая тайна. Он молча распрощался и повернул коня на север.

Матотаупа и Харка тоже сели на мустангов и поехали на северо-запад, навстречу неизвестному будущему. Рыжего и Серого было трудно сдержать. Кони, точно вырвавшись из плена, неслись быстрее ветра. В полдень ненадолго остановились, чтобы дать отдых лошадям. Большой Волк хорошо объяснил дорогу, и они как раз достигли берега одного из тысячи маленьких озер, о которых он говорил.

Кони жадно припали к воде. Матотаупа и Харка легли на бизонью шкуру, которую мальчик захватил еще из родной типи. У обоих с собой было не более чем во время последнего представления: кони, оружие, легины и мокасины, маленькие мешочки с золотыми и серебряными монетами. Большой Волк оставил им одеяло и уделил немного из своих запасов мяса.

Лежа на солнце, Матотаупа и Харка рассматривали окружающую местность. Далеко, очень далеко находились они теперь от своей родины, которая лежала между рекой Платт и Скалистыми горами. Но их теперь отделяли от родины не только потоки, прерии и леса, не только дорога Огненного Коня. Лето и зиму они вели совсем другую жизнь, другие были у них друзья, другие заботы, другие печали, — все было не то, что на их родине. Словно во сне представлялись им теперь мать, брат, сестра, товарищи игр, очаг в родной типи, совместная охота и борьба. Они знали теперь мир белых гораздо лучше, чем воины на ручье — притоке Платта. Они научились чужому языку, научились читать и писать, чего не умел ни один воин на их родине. И тем не менее они не стали принадлежать к миру белых, к миру этого грязного города. Скакать верхом и охотиться в бескрайних просторах — вот в чем состояла их жизнь с самого момента рождения, вот почему они мечтали о палатках из шкур бизонов, о спокойных, гордых и свободных краснокожих.

Харка подумал, что прошло больше года с того дня, когда отец собирался ночью посвятить его в тайну. С тех пор произошло так много событий, что Харка стал старше не на год, а на много лет. Он уже перестал быть ребенком, он стал юным спутником Матотаупы. Многое он потерял, но отец остался с ним и принадлежит теперь ему даже больше, чем раньше. Если он едет к могучему племени сик-сиков, то едет не без надежд, едет не для того, чтобы потеряться в голубом далеком краю, и не для того, чтобы окончательно порвать со своей родиной. Он ясно помнил, что должен стать сильным и мужественным, он должен сделать так, чтобы враги боялись его…