Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Филипп Сэндс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером того же дня мы ужинали вместе с Хорстом и Османом. Ужин не задался: Хорсту не понравились идеи профессора Штайнахера. С его точки зрения, австрийцу Геральду не подобало называть его отца военным преступником и тем более отрицать предположение о его отравлении.
Хорст еще раньше загрузил книгу профессора в свой Киндл и не одобрил ее содержание.
— Я прочел написанное вами о моем отце и отношусь к этому по-другому, — сообщил он. — В книге есть ошибки, — раздраженно продолжил Хорст. — Например, мой отец не был штурмбаннфюрером.
— У него было более высокое звание? — догадался Геральд.
Да, подтвердил Хорст, и к тому же его членство в СС было только «почетным». Отто руководил гражданской властью, остальное было не его делом, все преступления совершали СС и Кацман.
— Теорию, что мой отец был преступником, я принять не могу.
— Тогда почему он скрывался? — спокойно спросил Геральд. — Почему пытался покинуть Европу?
— Потому что он был врагом Советов, — ответил Отто. — Сталин все сделал бы, чтобы его убить.
Скепсис Геральда был непоколебим.
— Сколько бывших нацистских специалистов разведки убили Советы? — спросил он.
— Мой отец был ключевой фигурой в отношениях между Востоком и Западом, — ответил Хорст. — Он стал мишенью ввиду своей важности.
Не располагая иными доказательствами, Хорст напомнил Геральду об убийстве в Лемберге в 1943 году заместителя отца, Бауэра, советским агентом, переодетым в немца.
Вероятность того, что его отец стал бы работать на американцев, Хорст тоже отмел, назвав это «бесчестьем»: Отто никогда не согласился бы на сотрудничество с бывшим врагом. Если Хасс действительно пытался его вербовать, как вытекает из одного из документов контрразведки, то только для службы Советам. Такой была, по крайней мере, логика Хорста. Отто отверг посулы, чем обрек себя на смерть. Так объяснял это Хорст под влиянием, мне кажется, наших разговоров и моих поисков.
За ужином у Геральда и Хорста не обошлось без пререканий.
— Ваш отец вышел из католической церкви, — сказал Геральд. — Он объявил себя gottglӓubig.
— Никогда он не выходил из католической церкви, — напряженно возразил Хорст.
— Заявление о gottglӓubig содержалось в личном деле члена СС[797], — вмешался я.
— Научились бы различать между формой и содержанием, — ответил Хорст. — Он мог объявить себя gottglӓubig, но не покидать Церковь.
Я предложил показать ему документ.
— Пусть так, но последние слова Отто выражали сожаление о его неладах с католической церковью.
Геральд решил, что с него хватит, и дал понять, что хочет свернуть беседу.
— Мой отец был подлинной крупной фигурой, а не каким-то эсэсовцем, палящим во все подряд и убивающим людей, — не унимался Хорст.
Геральд не удержался от резкого ответа:
— Ваш отец хотя бы раз после войны выражал в письмах или иным способом сожаление о случившемся, об убийстве миллионов людей режимом, которому он служил на высокой должности?
Тихий уважительный Джеймс Эверест выбрал именно этот момент, чтобы вмешаться.
— Я прочел все до одного письма Отто Шарлотте и ее ему за весь 1949 год: в них нет ни единого упоминания Холокоста.
— Содержалось ли хоть какое-то сожаление в каком-то из ваших материалов? — поинтересовался у Хорста кто-то еще.
Хорст был уверен, что сожаление высказывала Шарлотта:
— Она жалела, что заняла дом в Целль-ам-Зее.
И все?
— К концу жизни она стала верующей и, конечно, сожалела, как сожалею я.
46. Озеро Альбано
Проведя два дня в Риме, мы поехали на озеро Альбано — заполненный водой кратер давно потухшего вулкана. До того места, где Отто в последний раз в жизни искупался в компании Карла Хасса, — меньше часа езды на такси.
Нашей целью было узнать что-то об Энрике, дочери Хасса и его сожительницы-итальянки. Энрика родилась в мае 1949 года и теперь должна была приближаться к семидесяти годам. Но я не нашел почти никаких ее следов, не считая статьи в итальянской газете в октябре 2013 года — интервью с человеком, который ее знал[798]. Священник Марко Шротт рассказал, как после смерти Карла Хасса в 2004 году он согласился провести погребальную службу, потому что знал Энрику с детства. «Мы вместе ходили в школу; я похоронил отца моей давней знакомой, потому что больше было некому».
Мы нашли Марко Шротта и пообщались с ним по телефону. Он оказался дружелюбным и открытым человеком, но с грустью сообщил, что Энрика ненадолго пережила своего отца. Если я окажусь неподалеку от озера Альбано, он охотно со мной встретится. И вот мы сидим на террасе ресторана теплым июньским днем, наслаждаясь видом на озеро.
Марко источал энергию, тепло, юмор и скромность. Голубые глаза, седые волосы, около 70 лет. Он прожил в этих краях почти всю жизнь и хорошо их знал. Когда ему было два года, родители переехали сюда с севера Италии, из Мерано. У них был маленький отель, «Вилла Швейцария», с баром, рестораном и танцами по выходным. Он учился в местной школе, потом стал священником, служил сначала в Италии, потом несколько лет в Сьерра-Леоне. Там он узнал на собственном опыте ужасы военного конфликта. Теперь он служил под Римом, окормлял вместе с коллегой три небольших прихода. «Он очень пожилой священник, — сказал он о своем коллеге с усталой улыбкой. — Работа приносит нам большое удовлетворение».
С Энрикой Джустини он познакомился еще в школе, десятилетним мальчиком. Они подружились, а потом соседствовали: ее родители Карл и Анджела (раньше известная как Анна Мария), носившие фамилию Джустини, переехали на Виа дель Паскорало в Кастель-Гандольфо. Марко жил в доме 8, Энрика — в доме 12. Он не знал в точности, где жила семья Хасса раньше, в 1949 году: скорее всего, недалеко от озера, возможно, в Поджи Д’Оро.
Он часто бывал у Энрики дома. Ему нравилась ее мать Анджела, простая дружелюбная женщина, стряпавшая, ухаживавшая за садом, ведшая обыкновенную благопристойную жизнь. «Возможно, так они скрывали какое-то тайное занятие своей семьи», — предположил Марко, улыбнувшись. Энрика любила Карла, своего отца — успешного человека при деньгах, с высокопоставленными знакомствами. Но он был совсем другой, не похож на Анджелу. «Он был очень недружелюбным», — так высказался о нем Марко. Ему запомнился Хасс, сидящий в кресле с газетой, «как статуя, египетская мумия»; он был крайне неразговорчив.
