Власть без славы. Книга 1 - Фрэнк Харди

Джон Уэст вынул из бумажника письмо и прочел вслух несколько выдержек.

Автор письма сообщал, что австралийцы — лучшие солдаты в мире, что только несколько австралийских дивизий могут спасти положение, что армия срочно нуждается в подкреплении.

— Вот что говорят наши ребята на фронте. У меня сотни таких писем. А вы хотите, чтобы я отдал свой ипподром для митинга, который может создать одни только раздоры.

— Никаких раздоров не будет. Это митинг сочувствия Ирландии.

— Сочувствие Ирландии мешает нашей победе. Посмотрите, что делается кругом. Стачки, скандалы на митингах. Агитаторы из ИРМ — люди опасные, а перед референдумом вы все-таки позволили им выступать с той же трибуны, с которой выступали и ораторы Католической федерации. Я уверен, что ваша затея на деле окажется митингом против воинской повинности. Вы знаете мои взгляды: если мы не наберем достаточно добровольцев, придется ввести воинскую повинность.

У Мэлона имелось немало убедительных возражений против воинской повинности, но он удержался и не высказал ни одного. Он только сказал:

— В этом нет никакой необходимости. Но наш митинг не имеет ничего общего со вторым референдумом.

— А по-моему, имеет, ваше преосвященство. Я уверен, что второй референдум, который состоится в будущем месяце, так же как и первый, даст отрицательный результат. Вы помогаете ИРМ и социалистам, которые хотят устроить здесь то же, что происходит сейчас в России. Поверьте мне, ваше преосвященство, это надо прекратить.

— Здесь ничего такого произойти не может. Мы никогда не выйдем из войны. Мы внесем нашу долю, но без введения всеобщей воинской повинности.

Любовь Дэниела Мэлона к Ирландии была так сильна, что его радовало все, что могло нанести удар по английскому империализму. Восстание русских рабочих и выход России из войны поставит Англию в затруднительное положение, поэтому Мэлон временно сочувствовал большевикам, но он не сказал об этом Джону Уэсту. Сейчас ему нужен ипподром, а позже понадобится поддержка Джона Уэста в лейбористской партии. У нового мельбурнского архиепископа были широкие замыслы.

Пока он искал новых доводов, чтобы убедить Джона Уэста, тот думал: все это не так просто. Ренфри говорит, что Католическая федерация десятками посылает своих членов в лейбористскую партию. Когда кончится война, мне понадобится их поддержка.

— Вот что я вам скажу, ваше преосвященство. Я дам вам ипподром бесплатно, если вы поручитесь мне, что на митинге не будут поощряться разногласия и если покажете мне резолюции, которые будут предложены на митинге. Скажите вашим депутатам, чтобы они завтра захватили с собой резолюции.

— Благодарю вас, мистер Уэст.

— Я делаю это только из любви к родине моей покойной матери.

Джон Уэст проводил Мэлона до двери и глядел ему вслед, пока фигура архиепископа в длиннополом сюртуке и цилиндре не скрылась за воротами. Тишина пасмурного теплого дня доставила Джону Уэсту приятное чувство удовлетворения. Когда-нибудь, думал он, вы, ваше преосвященство, вместе с вашими сторонниками дадите мне ту власть, какая мне нужна, чтобы управлять страной через посредство лейбористской партии.

Было первое воскресенье декабря, и хотя Мэртл Эванс была на последнем месяце беременности, тревожилась о том, что творится с Биллом, и чувствовала себя совсем больной, она, как обычно, принялась готовить рождественский пудинг. Делала она это машинально, просто по привычке. Она приготовила смесь для пудинга, не забыв положить в нее традиционные безделушки — крошечный металлический кошелек, две миниатюрные подковы и маленькую металлическую куколку.

Эвансы жили в Керрингбуше, в маленьком деревянном домике, меньше чем за милю от особняка Джона Уэста. Кухня у Мэртл была чистенькая и опрятная, хотя обои около плиты уже сильно закоптились. Маленькая фигурка Мэртл от беременности стала совсем бесформенной, но поблекшее личико еще сохраняло миловидность. Волосы то и дело падали ей на глаза, мешая работать. Смысл своего существования она видела в том, чтобы вести хозяйство и рожать детей. Пять лет супружеской жизни с Биллом прошли для нее счастливо, если не считать случаев, когда он, как сейчас, заводил шашни на стороне. Ясно как день, твердила она себе, у него опять завелась какая-то женщина. Это всегда плохо, а сейчас, когда она ждет ребенка… ну что за дурак! Билл нравится женщинам и сам никогда не может устоять перед хорошенькой мордашкой… Но в такое время!.. Любопытно, что это за женщина, которая путается с ее мужем, когда она, Мэртл, ждет второго ребенка.

Ревнивая ненависть к неизвестной особе, отбившей у нее мужа, зрела в ней вместе с ребенком. Она догадывалась, что люди уже сплетничают про это. Мэртл не осуждала Билла — она его обожала и знала, что он никогда не обидит ее, ни сына, ни второго ребенка, который шевелился у нее под сердцем. Билл, по-своему очень ее любивший, не завел бы другую женщину в такое время, если б та сама не вешалась ему на шею. Мэртл никогда не попрекала Билла открыто, она всегда жаловалась обиняком. От этого на душе у него становилось еще хуже. Мэртл знала — чтобы удержать такого мужчину, как Билл, она должна всегда следить за собой, стараться, чтобы годы и труд не свели на нет ее красоту и женскую привлекательность. Но разве может женщина с таким животом быть привлекательной для мужчины? Наверное, его теперешняя девка ни разу не рожала и не чувствовала такой потребности в нежной ласке человека, от которого она зачала ребенка, — уж наверно нет! Мысли о неизвестной женщине преследовали ее постоянно — даже в беспокойном сне, который овладевал ею под утро; после того как она всю ночь ворочалась, стараясь найти удобное положение, ей мерещилась эта другая в объятиях Билла.

С недавних пор нервы Мэртл уже не выдерживали постоянного напряжения: она не находила себе места, кричала на сынишку, Билла-младшего, и шлепала его из-за пустяков. Все же ей удавалось сохранять благоразумие и даже какую-то видимость спокойствия. Но если она когда-нибудь узнает, кто эта женщина, она выцарапает ей глаза, она задушит ее собственными руками.

Мэртл завернула приготовленный пудинг в салфетку. Надо кликнуть малыша с улицы. Он, конечно, придет грязный, весь в саже, как трубочист. Тяжело переваливаясь, она пошла к двери, но тут на порог упала чья-то тень, и в кухню, запыхавшись, вбежала толстая женщина с грубоватым лицом.

— Миссис Эванс, — еле выговорила она, задыхаясь, — уж и не знаю, как вам сказать… такое дело…

Мэртл поняла, что соседка хочет сообщить что-то важное; первая мысль ее была о ребенке.

— Боже, что случилось?.. Что такое?..

Женщина мялась, тяжело отдуваясь.

— Да Билл, ваш муж… мистер Эванс. Я… я прямо не знаю, как вам сказать… Он…

Мэртл почувствовала дрожь во всем теле. Билл убит, с ним что-то стряслось, боже мой! Забыв о своем положении, она подбежала к соседке.

— Ради бога, говорите же! Что с ним?

Пальцы Мэртл впились в толстые плечи соседки.

— Да успокойтесь, миссис Эванс, ничего с ним не случилось. Только я его видела… Ох, может, лучше и не говорить… Конечно, не мое это дело, только чувствую, совесть мне велит… — Толстуха немного помедлила, потом выпалила: — Я только что видела вашего мужа с одной женщиной там, в горах…

Мэртл с неожиданной силой стала трясти соседку за плечи и закричала:

— С какой женщиной? Вы ее знаете? Кто она такая?

Соседка испугалась ее истерического крика.

— Да не волнуйтесь же так, милочка, — пролепетала она. — Вам это вредно.

Мэртл снова встряхнула ее.

— Кто она? Вы же знаете. Скажите мне!

— Это… Боже, что я наделала! Это миссис Уэст, жена миллионера. Люди говорят, что они… я сама сегодня видела.

Мэртл выпустила ее. Миссис Уэст. Богатая женщина. У нее тоже есть дети. Ах, сука! Вот сука!

Мэртл не могла найти для соперницы другого слова. Она внезапно успокоилась, но это было как бы затишье перед страшной грозой. Спокойным голосом она спросила:

— Где вы их видели? Когда это было? — Она не чувствовала ни боли, ни обиды; в ней кипел вулкан ненависти, готовый извергнуться на голову этой женщины, этой суки — миссис Уэст!

— Можете вы позвать Билла с улицы и присмотреть за ним, пока я вернусь? — обратилась она к соседке.

— Конечно, конечно, но куда вы идете?

— Иду повидаться с миссис Уэст.

Не переодевшись, даже не пригладив волосы, Мэртл бросилась вон из дому. То бегом, то еле ковыляя, она добралась до трамвайной остановки. Дальше все было словно в кошмаре — ею владела одна только мысль: «Сука, ненавижу ее, убью проклятую суку!» Ничего вокруг себя не видя и не слыша, Мэртл пересела с трамвая на трамвай, вышла на конечной остановке, потом торопливо, спотыкаясь и всхлипывая, стала подниматься на холм, где стоял освещенный предвечерним солнцем белый особняк с пристройкой, окруженной лесами.