Кронштадт - Таллин - Ленинград (Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 годов) - Владимир Трифонов

Во время перерыва командир нашей батареи лейтенант Кузнецов сказал мне, чтобы к 11.00 я был готов идти в политотдел ЛВМБ. Вчера сказал, что пойдем в 2 часа, а сегодня в - 11.

Наконец Кузнецов узнал, что туда нужно успеть к 14 часам, а пойдем тотчас после обеда. Быстро связал часть книг, которые поменьше, сунул в противогазную сумку и пошел узнать, нельзя ли забежать после политотдела домой к тетке?

Оказывается, нам с Манышиным дана одна командировочная до 18 часов. Дело дрянь. А, хотя, не очень. Если мы рано освободимся, то я могу отдать командировочную Манышину, а сам газану к тетке. Ну а в воротах завода как-нибудь проберусь. Это, думаю, не очень трудно. Кузнецов все бегает, торопит, чтобы скорее обедали и одевались, а то опоздаем. Но обеда все равно еще не дают, а одеться-то я всегда успею.

Сегодня воскресенье и сходить к тете было бы очень удобно. Может быть, даже дядю застану. Интересно, как они теперь живут? Я уже две недели собираюсь сходить к ним, да все откладываю. Отпустит кап.-лейт. Линич или нет - не знаю. Что-то сомнительно. Хорошо бы уйти тогда, когда дежурный по низам будет кто-нибудь из наших. Но как далеко идти! Ведь это в противоположном конце города. Трамвай туда шел 50 минут, а пешком и при теперешних силах за сколько времени я туда доберусь? Часа два с половиной. Да, не особенно легко. А ждать, когда начнут ходить трамваи - это ждать у моря погоды. Когда восстановят линии, связь, а главное - когда будет ток? А деньги домой отсылать нужно. Ходили бы трамваи я бы часа за 3-4 успел бы съездить, а теперь и за 6 часов не успеешь.

В половине двенадцатого получили бачок. Сегодня обед лучше: на первое суп с самодельными ржаными галушками. Я насчитал их 35 штук! Столько мне первый раз попалось. Галушки, конечно, мелкие, как яйца трясогусок, которые мы находили на болоте дома. Но четыре столовые ложки их вышло. Говорят, что суп с мясом, но у нас никому не попалось ни кусочка. Но на поверхности супа кружки жира плавали. На второе - самодельная мучная кашица, довольно густая, пахнет рыбой, но ее тоже не видно. Кашицы полных четыре столовых ложки. Если бы таких порции три - было бы хорошо. На обед у меня остается граммов 100-150 хлеба, который я крошу в суп и потом съедаю с гущей и со вторым. Вообще, если бы давали по две порции первого и второго - мы были бы сыты.

Только успели пообедать, прибегает Кузнецов: "Одевайся скорее, тебя ждем. Где Манышин?" Я спросил, можно ли вынести книги? Ответил, что надо выписывать пропуск, а сейчас некогда этим делом заниматься. Ну, черт с ним! Отнес книги в кубрик и снял противогаз. Пошли. Время 12 часов. Кузнецов почти бежит, боится опоздать, я едва за ним поспеваю. Говорит, что придем не раньше, чем 40 минут второго, а я говорю, что минут десять второго.

Идем по проспекту Декабристов. Он мне, почему-то, в своем начале напомнил Таллин: неширокий, высокие красные дома, тишина.

Тишина. Народу хотя сегодня и много, но на улицах необычайно тихо. Не видно ни одного автобуса, троллейбуса, трамвая. Все трамвайные пути занесены снегом, провода местами порваны, покрыты инеем. Вдоль сада Трудящихся, как и в декабре, замерли и замерзли десятки троллейбусов. Часть из них покорежена снарядами. Мороз не менее 20°.

Политотдел помещается в уже знакомом мне месте. Вход с четвертого подъезда. Пришли ровно в 13.15. Прошли по знакомым мне коридорам, нашли нужную комнату, заняли очередь и уселись в уголке. Перед нами проходят вступающие в ряды ВКП(б).

Вскоре вызвали нас с Кузнецовым. Вошли. Большая комната, по стенам шкафы, в левом углу три койки, посредине стол для приема. В заднем углу высокое бюро. За средним столом, на котором я первым делом заметил "Морской сборник" за сентябрь 1941 года, сидит батальонный комиссар - председатель партийной комиссии.

Посмотрел он мои дела, какие-то бумажки и спрашивает у Кузнецова: "Вы все-таки решили его исключить из комсомола?" "Да, комсомольское собрание и бюро постановили: исключить".

(Ну, никаких следов не осталось а памяти ни об этом собрании, ни о бюро. Начисто вылетели из головы. Но дневник - "вещдок", значит, было такое "мероприятие").

"А вы знаете, за что вас исключают из комсомола?" - спрашивает он меня. "Нет, говорю, только догадываюсь". "Ну, так вот, возьмите все это, посмотрите и вот здесь напишите, что вы считаете неверным, а я пока другими займусь".

Взял я все бумаги и начал их рассматривать. Посмотрел выписку из протокола, в чем меня обвиняют и за что исключают. Там 5 пунктов:

1. За утерю винтовки. (Где и как я мог на корабле, а не в лесу, потерять винтовку - ума не приложу и вспомнить не могу).

2. За халатное отношение к своему заведованию.

3. За пререкания и критику командиров.

4. За получение 6-ти нарядов и трех суток ареста.

5. За отрицание своих проступков - исключить из рядов ВЛКСМ.

Я написал, что пункты 2, 3 и 4 отрицаю полностью. Просмотрел остальные бумаги - это мои характеристики от Попова (старшина батареи), Емельянова (секретарь комс. организации) и Быкова (был ком. батареи). Попов и Емельянов перечислили все 5 пунктов, которые были в протоколе, но ни одного фактического примера. Быков тоже подтверждает, что дал мне трое суток за ведение "нежелательного" дневника. Обрадовало, что нет характеристики моего командира орудия - Панова. Хотя он друг Попова, но, очевидно, отрицательную характеристику писать отказался.

Ну, мне больше писать нечего. Сижу и жду, когда освободится комиссар. А он объясняет одному младшему лейтенанту, подавшему заявление о приеме его кандидатом в члены ВКП(б), что его характеристика неправильна.

В характеристике полно таких слов, как "дисциплинированный", "исполнительный", "храбрый", "смелый", "мужественный", но нет ни одного фактического примера в подтверждение этих слов. "Пройдет некоторое время, говорит комиссар, - и для людей эти слова будут пустым звуком, а если бы были примеры - совсем другое дело". Я с ним полностью согласен.

Закончив рассмотрение дела мл. лейтенанта, комиссар сказал, что пойдет пообедать, а мне велел подождать. Через полчаса он вернулся, велел мне позвать Кузнецова, взял у меня бумаги и занялся мной. Я рассказал, в какое время и в какой обстановке у меня произошел случай с винтовкой, объяснил, почему отрицаю остальные свои "проступки".

"Вы знаете хотя бы один случай, когда Трифонов небрежно относился к своему заведованию, пререкался или критиковал командиров?" - спросил комиссар у Кузнецова. "Нет, - говорит, - я не знаю, но тут есть характеристики от его командиров". "В том-то и дело, что там у них ни одного факта, примера, а все пустые выражения, а этого недостаточно. С первым пунктом - утерей винтовки, я согласен. За это мы тов. Трифонова взгреем по заслугам, но валить на него все грехи нельзя, так что Трифонов вправе отрицать их, если их и не было".