Эффект Сюзан - Питер Хёг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он качает головой.
— Он приговорил меня к смерти, Сюзан. И это показали по телевидению.
— На земле его встретит сотня полицейских.
Он скрипит зубами.
— Ты не понимаешь. Организация не пострадает. Он будет руководить всем из тюрьмы. Он может управлять страной из тюрьмы. Империей. А у меня нет будущего. Но сейчас есть только ты и я. Я хочу, чтобы ты разделась передо мной.
Он совершенно искренен.
— Ты как бы купила себе билет в жизнь. Из тюрьмы. Теперь ты можешь купить себе жизнь, если будешь добра ко мне. Свою жизнь и жизнь твоих детей.
Он пристально смотрит на меня. Ищет признаки страха.
— Дети, Ясон.
Он встает и идет к большому контейнеру, открывает двери, за ними нечто среднее между пристройкой к дачному домику и коптильней. Он открывает дверь коптильни. Автоматически включается свет. Пол выложен гладкими, желтыми камнями. Посреди стоит большой стальной прямоугольный противень. На нем сидит Харальд. Его глаза потускнели от страха.
— Это печь. Для кремации тел. Совершенно новая. На тот остров планируют отправить две такие печи. Даже там люди не будут жить вечно.
Стены имеют перфорацию, через которую должен нагнетаться горячий воздух от газовых горелок.
Он переходит к следующему контейнеру. Открывает двойные двери. Тит сидит, прислонившись к стене. По крайней мере, они оба живы.
— С первого раза, когда я увидел тебя, Сюзан, я хотел увидеть тебя голой.
— Закрой двери к детям, — говорю я.
Он взвешивает все «за» и «против». Затем закрывает контейнеры.
— Меня привлекают только независимые, зрелые женщины. Я даже подобрал музыку. Эдит Пиаф. С ней я чувствую себя как с Дженис Джоплин. И с Билли Холидей. Жаль, что я не знал их. Знакомство со мной изменило бы их жизнь.
— Это бы сократило их жизнь.
Он смеется.
— Наверное, ты права. Жизнь их была бы короче. Но ярче.
Он расстегивает брюки. Я вижу, как он возбужден.
— Начинай. Я не могу ждать.
Несколько раз в жизни случалось, когда я понимала, что стою перед человеком, которого эффект не может открыть. Потому что человек этот очень далеко.
Я расстегиваю кардиган. Делаю шаг, переступая через сброшенную на пол юбку. И стремлюсь к тому месту внутри себя, где я полностью сосредоточена на том, как выжить.
Он вновь включает Эдит Пиаф. Я начинаю двигаться. Неловко. Думая только об одном: как подойти ближе к нему?
Мое оружие — это мое тело. Даже осознавая, что он — серийный убийца, я вдруг чувствую, как соблазнительно женское тело. Сколько притяжения в женском лоне.
Он близок к оргазму. Я снимаю лифчик.
— Иди сюда, — говорит он, — иди и сядь на меня.
Я смотрю ему в глаза. И несмотря ни на что, несмотря на детей, на все соображения, на близость смерти, я чувствую искушение. Большую часть того, что мы делаем, мы делаем наполовину. Вяло. С прохладцей. Приглушенно. Как будто убавляя звук. Но между ним и мной в этот момент всё в полную силу.
Я снимаю трусы. У меня осталась только сумка.
— Ты все равно нас убьешь.
Я слышу это как будто со стороны. Когда он отвечает, он тоже слышит себя как будто со стороны. Это не мы с ним говорим, это откуда-то извне. Эффект все-таки действует.
— Больно не будет, Сюзан. Всего лишь один маленький укол. Как у врача…
Он трясет головой.
— Зачем я это говорю?
Потом наклоняется и смотрит на собственное отражение в экране телевизора, пытаясь прийти в себя. Выпрямляется. Смотрит на меня. Эрекция прошла.
— Хайн что-то говорил. О том, что ты можешь…
Он смеется. Снова возникает эрекция.
— Это возбуждает. Еще более пикантно. Своего рода вуду.
— Так и есть, — говорю я. — А вместе с этим должен быть и танец транса.
Я медленно начинаю поворачиваться. Любого физика завораживает вращение. Исполнительницы танца живота, вертящиеся дервиши. Пируэты классического балета. Гироскопическая стабилизация движения.
Но вижу я перед собой в эту минуту вращения Магрете Сплид с ее диском. Если я до сих пор держусь за свою сумочку, так это потому, что в ней лежит ломик.
Я подхожу к нему все ближе. Перекладываю сумку в другую руку. Во время последнего вращения опускаюсь на колени. И изо всех сил ударяю его.
Удар почти беззвучный. Смягченный кожей сумки или копной его густых, черных с сединой волос.
И тем не менее я понимаю, что проломила ему череп. Хотя на первый взгляд в его лице ничего не изменилось.
Глаза его закрыты. Потом он открывает их и смотрит на меня. Во взгляде я читаю благодарность. В этот момент я понимаю, насколько тесна связь между ненавистью к другим и ненавистью к самому себе.
Он поднимается с кресла. И берет винтовку со стеклянной столешницы.
Он должен был упасть, при такой травме он должен был упасть, я понимаю это по его взгляду. Но те, у кого есть сильная мотивация, своя или навязанная, всегда способны пойти дальше, чем остальные.
Я достаю ломик из сумки. И делаю шаг к нему.
И замираю. У него отсутствует левая часть грудной клетки. Сквозь рану в полости я вижу одно пульсирующее легкое. Диафрагму у брюшной стенки.
Затем раздается звук, похожий на внезапный и сильный порыв ветра. Его тело отлетает на три метра в сторону.
Он падает на спину. Приподнимает голову и смотрит на грудь. На его белой рубашке — окровавленный кусок артерии, длиной миллиметров пятнадцать.
Большим и указательным пальцами левой руки он медленно и аккуратно удаляет его с рубашки, как будто это трубочка макарон.
Откуда-то слева появляется Оскар. Он сидит в инвалидном кресле с электроприводом. Он такой бледный и прозрачный, что мне кажется, сквозь него просвечивает спинка кресла. На коленях у него что-то вроде ружья.
Я распахиваю двери контейнеров. Слышу, как бормочу что-то бессмысленное, ощупывая детей, чтобы понять, целы ли они. Я вглядываюсь в их лица, во взглядах их — пустота. Они медленно поднимаются на ноги.
Я одеваюсь. Мы идем рядом с креслом Оскара, у выхода нас ждет солдат из Метеорологического института. С гольф-каром. Он опускает платформу, Оскар заезжает на нее. Мы
