Антология мировой фантастики. Том 4. С бластером против всех - Алекс Орлов

Мужчина подошел к окну, чуть приоткрыл его и выглянул наружу. Кортеж уже одолел две трети эспланады и должен был достигнуть ее конца не менее чем через двадцать минут. У преемника Вайермана оставалось около пяти минут на то, чтобы спуститься к машине, которая доставит его к месту последующего действия — погребения.

Молодой человек в окне стеклянного здания перевел взгляд с темной точки гроба на броневике к сверкающей искре шале и подумал:

«Только он мог уйти так. Но я профессионал. Я знаю, что делаю, и знаю, как нужно вести за собой людей. Я отлично понимаю свои обязанности и думаю, что имею полное право сделать то, что собираюсь сделать.

Он любитель и всегда им был. Чтобы добиться того же самого положения, я затратил гораздо больше сил, чем он. Он проиграл сразу же, как только попытался начать политическую игру между департаментами. Проиграл — и получил в награду вечный покой. Забытье. Но он начал с самого верха. Он ничего не знал о механизмах политики, ничего из того, о чем знаю я. Я и дюжина других людей в остальных департаментах. На его месте я наверняка превратился бы в тирана со всеми великолепными, роскошными и иллюзорными атрибутами абсолютной диктатуры. Меня определенно забили бы камнями до смерти.

Дело тут не в способностях. Он совершил ошибку — не одну, а несколько, десяток. Никто этого не понимал. Но ему неизменно давали время исправить ошибки и сделать верный ход, потому что вместо него они не хотели никого другого.

И дело, конечно же, не в популярности. Всегда есть те, кто любит тебя безоговорочно, просто за то, что ты есть. Все дело в том, что у него таких людей было больше, чем обычно. Хотя еще больше было тех, кто ненавидел его. Но эти зависели от него. Он приводил их в ярость. Даже тогда, когда с непроницаемым лицом разъезжал по улицам на заднем сиденье своего автомобиля. Они кричали до хрипоты; женщины метались в толпе взад и вперед. Но все происходящее было подобно цикрус максимус — они приходили в истерику при виде сильнейшего животного. Он не был среди них своим. И они не любили его.

И это не был страх. Я мог верить в то, что это был страх, но только до тех пор, пока лично не оказался свидетелем тому, как ловко он удалил от дел своего собственного ставленника — начальника секретной полиции. После того как начальник полиции умер, а на его место не был назначен никто другой, будь то перепуганный на смерть или нет, поведение людей не изменилось ни в чем.

И умных советников у него тоже не было. Председатель Сената, создавший для него новую конституцию, к счастью упокоился, так и не увидев, как в мире, где четверть века насаждали свои доктрины пришельцы, его сбалансированная система, основанная на проверках и балансах, потерпела полный провал. Вайерман пересмотрел эту систему, потом пересмотрел ее еще раз, и делал так до тех пор, пока модель не достигла той степени эффективности, с которой она работает сейчас.

Нет, в нем было что-то, нечто такое, чего, кажется, нет во мне. Я учился, где-то, чему-то и как-то — у него это было в крови. Я способен изолировать это в себе, подавить и хладнокровно проанализировать, а потом зазубрить наизусть — но как бы я не бился, оно не станет частью меня, и ни для кого это не секрет. Они пойдут за мной, потому что я лучший, кого они могут получить, но при этом будут все время знать и помнить, что я не Вайерман. Мне назначено быть пастырем земным и мне будет вручено все, что к этому полагается, но никогда мне не стать Человеком, о Боже. Таким, как он, никогда».

Молодой человек, считающий себя профессионалом, снова внимательно посмотрел вниз на кортеж. Следом за броневиком шествовали официальные преемники Вайермана: члены кабинета, председатель Конгресса, шеф бюро.

Молодой человек, считающий себя профессионалом, улыбнулся. У этих тоже есть свои планы, но у всех и каждого из них нет того самого главного, решающего и основного, что имелось у него. В глазах общественности эти фигуры были идентифицированы как власть предержащие, но это была только видимость. Слишком высоко они забрались, чтобы им можно было сравниться с энергичными молодыми людьми; слишком тесно загнали себя в рамки необходимости и условностей, чтобы обладать достаточной гибкостью в борьбе за положение на самом верху. Через шесть месяцев, через год самое большое, все они уйдут, даже самые сильные и стойкие.

Их места в кабинетах власти займут энергичные молодые люди, хорошо осознающие собственные способности и шансы на успех, каждый находящийся на идеальном для себя месте и потому вне досягаемости для любой опасности; любая новая метла будет им нестрашна, так они будут незаметны, никакому плечу не под силу будет их столкнуть, так прочно и значительно будет их положение. Каждому из них его соперник будет точно известен. Это знание протянет невидимые нити из одного кабинета в другой, нити извилистые и грозные, словно пучок молний.

Преемник Вайермана припомнил последний заключительный абзац новейшей и, как считалось, наиболее точной биографии Вайермана. В минувший ноябрь он просмотрел экземпляр книги через пять минут после ее появления на свет, после этого обращался к ней не раз и многие места заучил наизусть. Например, вот это:

«Вспыльчивый порой, но всегда отстраненный — „своенравный“, даже такой анахронизм можно было бы использовать при создании описания его облика, — суровый и жесткий; все эти определения есть часть характера Вайермана. Его лицо знакомо нам так же хорошо, как и лицо, которое мы видим каждое утро в зеркале. Его голос входит в наши уши и узнается сознанием без малейшего промедления или колебания. Мы обращаем к нему свои приветственные крики, когда он появляется среди нас, когда в окне президентского лимузина замечается его всегда прямая неподвижная фигура — Старая Ворчливая Черепаха, вот кем, с легкой руки мультипликатора Виллоугби, окрестило его наше поколение — всегда один, без помощников и советников. Последняя инстанция. Само Олицетворение Закона. Ум и совесть нашей эпохи.

Мы хорошо знаем его. Мы знаем, что он дал нам: честь, свободу, самоуважение, все, что мы потеряли — потеряли давно и более того, о чем даже перестали вспоминать — все это он вернул нам один, без чьей-либо помощи. Без страха и упрека, без колебаний — без друзей и соратников, почти без последователей — он один собственноручно повернул историю Земли, он, кому нет соперников ни в прошлом, ни в будущем, потому что нет такого героя, который смог бы повторить его подвиг.

Есть ли среди нас тот, кто может сказать: „Да, я знаю этого человека“? Даже сейчас, на закате жизни, годы не смягчили его. Те силы, которые сделали его таким, какой он есть, тот единственный агонизирующий выплеск, который изваял гранит его души, те муки и тот триумф — те поражения, которые несомненно были, но которые воспитали в нем невиданную стойкость — все это потеряно, не записано ни в одной хронике, не передается из уст в уста, находится вне сил и способностей воображения человека. Память об этом есть в суровых линиях его лица и непреклонности его взгляда, но только лишь, более нигде. Что могло создать среди нас личность такой мощи? Что сделало из человека, рожденного женщиной, создание, поднявшееся над людьми?