Круглый год с литературой. Квартал первый - Геннадий Красухин

Беда Шаликова состояла в том, что его любимый сентиментализм давно остался в прошлом. И кроме этого литератора сентименталистских вещей никто не писал.

Так что если говорить о том серьёзном, что оставил после себя Шаликов, так это «Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 года».

Вот небольшой отрывок этого свидетельства:

«Ничего не было трогательнее зрелища, как отчаянные жители Москвы переходили из одного места в другое, из одной части города в другую, из угла в угол, с бедными остатками своего имущества, в узлах сберегаемого, преследуемые, гонимые грозным пожаром и безжалостными грабителями, которые вырывали из трепещущих рук последнюю одежду, или последний кусок хлеба! Малейшее сопротивление стоило ударов ружьём или тесаком, невзирая ни на пол, ни на лета. Я видел почтенного старца, мирного гражданина, отдыхавшего на бранных лаврах, украшенного орденами; видел, говорю, с глубокою раною на щеке, полученною им в безмолвном смирении, при неистовстве Вандалов, от одного из них, распалённого жаром Бахуса и Плутуса – двух идолов, которым преимущественно поклоняются сии Вандалы; слышал о богатых, о чиновных людях, которые употреблялись ими в самую презрительную работу, – под тяжёлую ношу гнусной добычи, и проч. И такова была судьба почти всех московских жителей! весьма немногие избежали её».

1 МАРТА

После гимназии Михаил Алексеевич Кузмин учился несколько лет в консерватории у Н. Римского-Корсакова и К. Лядова. Выступал как исполнитель музыкальных произведений на свои тексты. Был близок «мирискусникам», выступал на их «Вечерах современной музыки».

В юности дружил с Г.В. Чичериным. Путешествовал по русскому Северу (увлекался старообрядчеством).

Вступал ли Кузмин в Союз русского народа в точности не известно, но его устойчивый интерес к национализму засвидетельствован современниками.

Для Серебряного века дебютировал поздно. В 1906 году выступил в «Весах» с «Александрийскими песнями» и прозаическим философским романом «Крылья». Сразу обратил на себя внимание. «Крылья» вызвали скандал из-за первого в России сочувственного описания гомосексуальных отношений.

Выступая со стихами, Кузмин часто прибегал к их музыкальным сопровождениям. Написал музыку к постановке блоковского «Балаганчика» в театре Комиссаржевской.

В первые годы после революции сотрудничал как композитор с Большим драматическим театром – писал музыку ко многим его спектаклям.

Был эмоционалистом (разновидность экспрессионизма»). Его усложнённое послереволюционное творчество отсылает к гностицизму (например, книга 1929 года «Форель разбивает лёд»).

Возможно, относительно спокойная жизнь Кузмина в эти годы объясняется его дружбой с наркомом иностранных дел Чичериным.

Кузмин, как многие, зарабатывает переводами. Классическим стал его перевод «Метаморфоз» Апулея. Он переводил Петрарку, Шекспира, Мериме, Гёте, Байрона. Увы, далеко не всё из переведённого сохранилось. Многое утрачено во время войны, до которой Кузмин не дожил. Он умер 1 марта 1936 года. Родился 18 октября 1872.

Вот – типичный Кузмин:

Уезжал я средь мрака:Провожали меняТолько друг да собака.Паровозы свистели:Так же ль верен ты мне?И мечты наши те ли?Надвигались туманы:Неужели во тьмеТолько ложь и обманы?..Только друг, да собакаПожалели меняИ исчезли средь мрака.

2 МАРТА

Хорошо известно, что в двадцатые годы познакомившийся через Дельвига с Баратынским (родился 2 марта 1800 года) Пушкин относился к нему очень дружески. Он и сам об этом свидетельствовал – в письмах друзьям, в своих стихах, в том, с какой охотой брал эпиграфы из Баратынского для «Выстрела», для «Евгения Онегина», наконец, в стихотворных откликах на произведения друга. В частности, в послании Пушкина к Баратынскому по поводу «финляндской» поэмы последнего «Эда», раздражившей Бестужева, и, как впоследствии выяснилось, Надеждина, Пушкин не просто выразил удовольствие от прочитанной поэмы:

Стих каждый повести твоейЗвучит и блещет, как червонец,Твоя чухоночка, ей-ей,Гречанок Байрона милей, —

но весьма резко отвёл от неё критику Булгарина, написавшего в «Северной пчеле» об «Эде»: «Нет ни одной сцены занимательной, ни одного положения поразительного. Скудость предмета имела действие и на образ изложения: стихи, язык в этой поэме не отличные»:

А твой зоил прямой чухонец.

Даже необычно резко, потому что перешёл на личности. Не зря В. Виноградов некогда писал о «каламбурном «кольце» образов» в этом стихотворении. Каламбур основан на том, что живой, полной неподдельного обаяния героине Баратынского – финнке или как по В. Далю звали эту народность в Петербурге, – чухонке («чухоночке») противостоит «зоил», обруганный презрительной кличкой «чухонца», то есть дурака, деревенщины («чухны», «чушки»), как зафиксировал тот же В. Даль. Грубость Пушкина понятна. Он и в незаконченной рецензии на другую поэму Баратынского «Бал» назвал статью Булгарина об «Эде» «неприличной статейкой», так что не считает нужным церемониться с тем, кто вышел за рамки приличия.

А третья глава «Евгения Онегина»! Кто не помнит там Автора, мучающегося от сознания, что не сумеет донести в русском своём переводе все оттенки французского письма Татьяны к Онегину, которые передадут самую суть натуры его героини? Долго подступается к переводу Автор, в какой-то момент даже «готов уж отказаться» от своего намерения, готов просить перевести письмо куда большего, чем он, умельца. Для него нет сомнений в том, что больший – «Певец Пиров и грусти томной» – «Е.А. Баратынский», – уточняет Автор в сноске к этому стиху и продолжает:

Когда б ещё ты был со мной,Я стал бы просьбою нескромнойТебя тревожить, милый мой:Чтоб на волшебные напевыПереложил ты страстной девыИноплеменные слова.Где ты? приди: свои праваПередаю тебе с поклоном…

Многие исследователи решили, что в данном случае Автор обращается к Баратынскому как к признанному Пушкиным мастеру совершенно определённого литературного жанра. Ведь как раз перед этим обращением он фиксирует реалии современного ему литературного процесса: «Я знаю: нежного Парни / Перо не в моде в наши дни». А «не в моде», как верно указал Лотман, – это отсылка читателя к популярной в то время статье В. Кюхельбекера в «Мнемозине» «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие». Там весьма жестоко разруган Батюшков за то, что «взял себе в образец двух пигмеев французской словесности – Парни и Мильвуа». Для страстного поклонника оды и непримиримого борца с элегией Кюхельбекера француз Э. Парни потому и пигмей, что пишет в основном элегии, которыми смог увлечь Батюшкова.