Сонька. Конец легенды - Виктор Мережко

В комнату ввели старшего помощника капитана «Ярославля», он прошел в центр комнаты, здороваться не стал.

— Уважаемый Сергей Сергеевич, — любезно произнес старший следователь, не предложив сесть. — У нас к вам совсем крохотный вопросик… Ответите, и вы свободны. Знаете ли вы сего господина? — кивнул на Михеля.

— Нет, — ответил старпом, даже не взглянув на задержанного.

— А если приглядеться, напрячь память?

— Нет, не видел.

— Этот господин сопровождал двух дам на вашем пароходе. Мать и дочь… За дочерью ухаживал известный вам банкир. Постарайтесь вспомнить.

— Я уже ответил.

— Жаль, — развел руками следователь. — Искренне жаль.

— Я могу идти?

— Нет, придется задержаться, — ответил Конюшев и кивнул на один из стульев. — Присядьте. — Посмотрел на полицмейстера: — Дальше, Аркадий Алексеевич, по схеме?

— Разумеется, — вздохнул Соболев. — Будем помогать восстанавливать память морскому волку, если его так укачало на океанских просторах. Введите следующего!

Следующим был банкир Крук. За прошедшие дни он заметно изменился — выглядел похудевшим, осунувшимся, ожесточившимся. Переступил порог, отстраненно кивнул.

— Здравствуйте, господа.

— Милости просим, Юрий Петрович, — Конюшев поставил стул напротив Михеля. — Присаживайтесь.

— Могу постоять, — ответил тот, обводя взглядом находящихся в комнате.

— Уж лучше присядьте, Юрий Петрович. А то господин Ильичев только что доказал, что в ногах правды нет.

Банкир нехотя опустился на стул, сидел прямо, бесстрастно.

— Вот этого господина вы встречали на пароходе? — показал Конюшев на Михеля.

Крук взглянул на вора, коротко бросил:

— Нет, не встречал.

— А если постараться вспомнить?

— У меня хорошая память.

— Ладно, я помогу вам. Это отец той самой девицы, за которой вы ухаживали. Теперь вспомнили?

— Я сего господина вижу впервые!

— Ну как же, Юрий Петрович?! Вы ведь сами рассказывали. Их на пароходе было трое — мать, отец и дочка. Мать и дочка общались с вами, отец же все время сидел в трюме. Это ведь он, правда?

— Я сказал, этого человека не знаю!.. Или вас опять послать к чертям?

Конюшев со вздохом повернулся к полицмейстеру, пожаловался:

— У меня не получается, Аркадий Алексеевич. Может, вы как-то повлияете на господина банкира?

— Пусть попробует Федор Петрович, — усмехнулся тот. — Он моложе. А то у меня вдруг нервы не выдержат.

Фадеев взял со стола три фотографии, подошел к банкиру.

— Вы эти снимки уже видели. Теперь наступило время объяснить, кто на них запечатлен.

Крук молчал.

— Девицу, конечно, вы узнали — ваша пассия. Ее папенька сидит как раз перед вами. А дама… Дама, запечатленная на снимке, в некотором смысле уникум. Сказать, кто она?

— Попытайтесь.

— Сия дама, Юрий Петрович, легенда воровского мира, знаменитая воровка, находящаяся в бегах, Сонька Золотая Ручка. Вот такая семейка окружала вас в путешествии, господин банкир. Что скажете теперь?

Крук посмотрел сначала на пристава, затем опустил взгляд на фотографии.

— Позвольте?

— Милости прошу.

Банкир какое-то время внимательно рассматривал снимки, затем аккуратно сложил их пополам и так же аккуратно принялся рвать на части — все мельче и мельче.

Присутствующие молча и в недоумении наблюдали за ним.

Крук закончил процедуру, поднялся:

— Все вранье и чушь!.. Больше мне сказать нечего!.. Я могу идти?

Все ждали, как поступит полицмейстер.

Тот с сожалением вздохнул, взял со стола несколько газет с сообщениями о Соньке, неторопливо поднялся, так же неторопливо и с кряхтеньем стал подбирать с пола клочья фотографий. После этого подошел к двери, приоткрыл ее:

— Конвой!

В кабинет протолкались два рослых охранника, застыли в ожидании распоряжения.

Аркадий Алексеевич вразвалку подошел к бледному и неподвижному банкиру, какое-то время внимательно смотрел ему в глаза.

— Зря порвали фотографии, сударь… Теперь будете собирать их в холодном карцере… В одиночке. Клей вам непременно принесут, — произнес он спокойно, почти ласково. — А заодно рекомендую просмотреть газетки. Думаю, кое-чего полезного там вычитаете, — и повернулся к старпому. — Вас, господин Ильичев, также ждет карцер и также с газетками. У вас будет время почитать, подумать, может, что-нибудь вспомнить. — И махнул конвоирам. — Проводите, братцы, господ в апартаменты.

— Я должен обратиться к адвокату, — заявил Крук.

— Обратитесь. Непременно обратитесь, — ответил Аркадий Алексеевич. — Но вначале соберете фотографии, которые покромсали. А у вас какие просьбы, Сергей Сергеевич?

— У меня больные почки, — произнес тот.

— Застудили?

— Во время рейсов. Продувает… Поэтому если будут бить по почкам, то подохну.

— Хорошо, учтем и вашу просьбу. — Полицмейстер щелкнул пальцами конвоирам: — Увести!

Когда за задержанными дверь закрылась, Соболев взял со стола оставшиеся газеты, подошел к вору, присел на корточки.

— Зубы у кого делал?.. Не у Зямы Шнеерзона часом?

Михель продолжал молчать.

— Видать, не понимает по-русски, — пожаловался полицмейстер столичным чиновникам. — Все по-французски. — И сам перешел на французский: — Парле ву франсе?

Тот продолжал молчать.

— Надо же, и так не понимает… А читать по-русски умеешь? — Аркадий Алексеевич развернул одну из газет, сунул в лицо Михеля. — Видишь, чего написано? — ткнул в заголовок. — Соньку поймали!.. Золотую Ручку!.. И дочку ее тоже!.. Твою дочку!.. Михелину!.. Снимки видишь? — он подцепил толстым коротким пальцем подбородок Михеля. — Поймали твою шоблу!.. Скоро свидишься с ними!.. Побалакаешь!

И в этот момент тот вскинулся и с силой ударил обеими ногами полицмейстера в грудь.

Аркадий Алексеевич охнул, завалился на спину, растеряв газеты. Каторжанин вскочил было на ноги, но на него тут же навалились Конюшев и Фадеев, скрутили, повалили на паркет.

Пристав помог полицмейстеру подняться.

Тот, громко, со стоном дыша, достал из кармана большой белый платок, вытер потекшую из носа кровь, сел в кресло, распорядился:

— Конвоиров!.. И в камеру гумозника!.. Но не бить, ждать особого распоряжения! — высморкался кровавым пятном в платок.

— Конвой! — открыл дверь Фадеев.

Два конвоира увели вора. Фадеев спросил полицмейстера:

— Как самочувствие, Аркадий Алексеевич?.. Может, вызвать врача?

— Обойдется, — отмахнулся тот. — Не впервой… — И вопросительно посмотрел на столичных гостей: — Хреново пока… Но нужно как-то решать вопрос. Причем кардинально.

— А если выпустить вора в качестве приманки? — предположил Фадеев.

— Шутите, что ли?.. Мы выпустим, он возьмет и сделает ноги?! Челдон ведь тертый!

— Есть способ сделать его ручным.

— Это какой же?

— Морфий.

— Что? — не сразу понял полицмейстер.

— Морфий. Вводится в вену морфий, и человек наш…

— Не совсем понимаю.

— От ежедневных инъекций морфия человек становится управляемым. Мягким и послушным. И делайте с ним все, что заблагорассудится. Выложит даже то, чего в жизни не было и быть не могло.

— А если подохнет? — усомнился полицмейстер.

— Исключено. Все зависит от дозы. Организм привыкает к такому состоянию, и человек чувствует себя вполне комфортно…

— Но это, Федор Петрович, слишком уж негуманно, — возмутился Конюшев. — Прямо черте-те что! Мы все-таки не в каменном веке.

— Сей человек именно из этого века, Сергей Иванович, — ответил тот. — Вы внимательно наблюдали за ним? Он и без уколов-то ненормален. А по информации на Сахалине, ходил в натуральных дурачках. Поэтому облегчим ему жизнь, а сами получим возможность добиться положенных результатов.

Соболев подумал, бросил платок в мусорную корзину, кивнул:

— Проконсультируемся с эскулапами!.. А теперь вот еще что… Зубы у вора… Они недавно поставлены. Надо найти зубника, который им занимался.

— Думаю, агенты с этой проблемой справятся, — кивнул Конюшев. — В Одессе не так много зубоделов, которые работают быстро и добротно. Одного вы, Аркадий Алексеевич, назвали.

— Да, Зяма Шнеерзон. Известная личность… Но если агенты определят зубоделов, то наверняка найдут и тех, кто занимается фальшивыми документами? — Полицмейстер потрогал пальцами нос, на котором остались капельки крови. — Пусть поработают не наши люди, а ваши. Их меньше знают в городе.

Глава двенадцатая

Головокружение

На следующий день во двор дома, завешанный простынями, наволочками, одеялами и прочим барахлом, где проживал знаменитый одесский зубник Зяма Шнеерзон, неспешной походкой вошел «жених», повертел головой, высматривая, на каком этаже находится та самая дверь, в которую предстояло войти, и к нему тут же обратился худощавый господин, скучавший в одиночестве на табуретке: