Смертная чаша весов - Перри Энн

– Благодарю вас за то, что вы привели в мой дом Викторию, – внезапно быстро сказал Олленхайм. – Мне кажется, что я всегда буду ее любить. Мне хотелось бы дать ей столько же, сколько она дала мне. – Он вздохнул. – Но мне нечего ей дать. – Бедняга умолк. – Если бы я мог ходить!.. Если бы мог встать! – Голос его прервался, и прошло несколько мучительных минут, прежде чем он справился с собой.

Эстер знала, что Виктория не рассказывала ему о своей трагедии – слишком интимным это было, чтобы с кем-то поделиться. Но Роберт страдал от неопределенности их отношений – счастье общения могло выскользнуть у них из рук, потому что молодому человеку казалось, что он калека, не ровня ей и ничего не может дать молодой девушке.

И тогда его сиделка заговорила – спокойно, не повышая голоса. Возможно, этого не следовало делать и она совершала непоправимую ошибку, предавая доверие Виктории, но он должен был все знать.

– Вы можете дать ей свою любовь, – начала она. – Нет дара прекрасней любви…

Роберт резко повернулся к Эстер и посмотрел на нее почти с ненавистью. Однако в глубине его глаз она заметила боль и еще что-то, мучающее его. Женщина не сразу догадалась, что это был стыд.

– Любовь! – с горечью повторил ее подопечный. – Любовь от всей души, от всего сердца… Разве этого ей будет достаточно? Я ничем не могу помочь ей, не могу защитить или поддержать ее! Я не могу любить ее, как мужчина любит женщину! «Люблю тебя всем телом и душой…» – Его голос сорвался, и в нем зазвучали скрываемые слезы, одиночество и беспомощность. – Я не смогу дать ей любви, не стану отцом ее детей!

– А она, разве она может дать вам все это? – тихо спросила Эстер и почувствовала, как ей хочется взять его за руку. Но она понимала, что сейчас этого делать не следует. – Виктория еще совсем молоденькой девушкой была изнасилована и после вынуждена была сделать подпольный аборт. Сделан он был неумело, варварски, и девушка осталась калекой. В этом причина ее недуга, постоянных болей, иногда даже невыносимых. Она не может стать женой и исполнять супружеские обязанности, и, разумеется, у нее никогда не будет детей.

Лицо Роберта стало белее мела. Молодой человек смотрел на Эстер полными ужаса глазами, и по его телу пробежала дрожь. Он, не замечая, сжимал и разжимал кулаки, и Лэттерли испугалась, что ему станет плохо.

– Изнасилована? – задыхаясь, произнес Олленхайм.

Лицо его исказила напугавшая ее гримаса ненависти и гнева, и Эстер пожалела, что рассказала ему о Виктории. Теперь он будет презирать ее. Как и многие, он будет считать девушку испорченной – отнюдь не жертвой, а сосудом порока, влекущего к себе, и потому заслуживающей того, что с ней произошло. Рассказав ему правду, она совершила чудовищную ошибку, которую уже невозможно было поправить!

Медсестра со страхом снова посмотрела на Роберта. Его глаза были полны слез.

– И все это она пережила? – прошептал он. – Однако все время, что она была со мной, она думала и говорила только обо мне! Как… как вы могли позволить мне быть таким бесчувственным?!

Не задумываясь, Эстер сжала его руку.

– Нет, вы не были бесчувственны! Нет и нет! – горячо заверила его она. – Я не имела права рассказывать вам о ней. Это слишком личное. Я… я… не выдержу, если вы подумаете… – Она остановилась. Нет, лучше не говорить.

И тут Роберт неожиданно улыбнулся.

– Я это знаю.

Эстер так и не поняла, что он имел в виду, но переспрашивать не стала. Лучше было не испытывать судьбу.

– Я не скажу ей, что вы мне все рассказали, – пообещал Олленхайм. – Во всяком случае, не сейчас. Ей это будет неприятно, вам не кажется? – Это было скорее утверждением, чем вопросом. – И я ничего не скажу родителям. Это не моя тайна, чтобы делиться ею с ними, к тому же они могут все неправильно понять.

Мисс Лэттерли не могла не согласиться с ним. Бернд не считал Викторию Стэнхоуп подходящей компанией своему сыну, тем более единственной и постоянной компанией. Но сиделка почувствовала огромное облегчение, заполнившее ее всю благодатным теплом успокоения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Она самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видел, разве это не так? – горячо воскликнул Роберт. Теперь глаза его сияли. – Я благодарю вас, Эстер, за то, что вы познакомили меня с ней. Я буду благодарен вам до конца своей жизни!

Глава 11

Рэтбоун начал защиту Зоры фон Рюстов с чувством, похожим на отчаяние. Вначале он больше всего боялся, что не сможет уберечь ее от позора и возможной потери значительной суммы денег на возмещение ущерба и судебные издержки. Адвокат мог бы смягчить наказание, доказав, что ее побуждения были благородными, хотя она могла и ошибаться.

Теперь же ему предстояло спасать свою подзащитную от виселицы.

Зал суда снова был набит до отказа – так, что в нем нечем было дышать. Оливер чувствовал в воздухе запах влажной от дождя одежды, а пол стал скользким от мокрой обуви и стекавшей с дождевых плащей воды. Стекла окон запотели от духоты и испарений.

Репортеры забили задние скамьи так плотно, что едва могли двигать руками с зажатыми в них отточенными карандашами. Бумага блокнотов в нетерпеливых потных руках успела отсыреть.

Присяжные были мрачно суровы. Один из них, важный мужчина с седыми бакенбардами, нервно теребил носовой платок, другой попытался ободряюще улыбнуться принцессе Гизеле и тут же отвернулся. Никто не смотрел на графиню фон Рюстов.

Судья попросил Рэтбоуна вызвать первого свидетеля.

Оливер, поднявшись, вызвал свидетелем Стефана фон Эмдена. Судебный пристав зычно повторил это имя, но его голос был словно проглочен притихшим залом и под высокими сводами здания суда не прозвучало привычного эха.

Все молча ждали появления свидетеля, а затем, повернув головы, также в полном молчании, проводили его глазами, пока он не поднялся на место для дачи свидетельских показаний. Поскольку фон Эмдена вызвал адвокат защиты, все без объяснений решили, что он будет свидетельствовать в пользу Зоры. Неприязнь и гнев галерки пропитали воздух.

Свидетель принес присягу.

Рэтбоун, выйдя из-за стола, занял свое место перед свидетельской трибуной. За всю свою многолетнюю практику он никогда не был столь уязвим и открыт для ударов. У него бывали трудные судебные дела, были подзащитные, в которых он сомневался, но были и процессы, когда он верил подзащитному, а сомнения испытывал лишь в себе и своих возможностях. Но никогда еще не было такого случая, чтобы он был так уверен, что сегодня успешно увеличит их число. Единственным, в чем юрист абсолютно не сомневался, была преданность Эстер. Не то чтобы она верила в его непогрешимость, но он просто знал, что эта женщина всегда будет рядом, даже в минуты его полного поражения. Какой же он глупец, что так долго не замечал, как она красива, и не понимал, как много она для него значит!

– Сэр Оливер, – пригласил его судья.

Все в зале затихли в ожидании. Защитник Зоры должен был начать допрос свидетеля, должен был что-то спросить у него. Заметили ли судья и публика в зале его состояние? Взглянув на худое узкое лицо Харвестера, Рэтбоун понял, что его коллега обо всем догадывается. Ему даже показалось, что Эшли испытывает к нему что-то похожее на чувство жалости – но без какого-либо намека на то, что он готов в чем-то ему уступить.

Оливер откашлялся.

– Барон фон Эмден, вы тоже были в Уэллборо-холле, когда с принцем Фридрихом произошел несчастный случай? Когда ему как будто вскоре стало лучше, однако внезапно наступила смерть?

– Да, сэр, я был там. – Барон был спокоен и очень серьезен. Его карие глаза с чистыми белками и гладко приглаженные рыжеватые волосы, косой челкой падавшие с одной стороны на лоб и закрывавшие правую бровь, делали его заметной фигурой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Кто еще был там? – продолжил вопросы Рэтбоун. – Кроме слуг, разумеется.

– Граф и графиня фон Зейдлиц, граф Лансдорф…

– Брат герцогини Ульрики, не так ли? – уточнил адвокат. – Дядя принца Фридриха?