Вечный зов. Том I - Анатолий Иванов

«И настругает… Настругает!» — с ужасом стучало в Федькиной голове. Он всё пятился от Инютина к нависшей над дорогой скале, а Инютин, не торопясь, припадая на деревяшку, не улыбаясь больше; держа перед собой шашку, как копьё, шёл к нему.

Фёдор упёрся спиной в каменную стену и почти одновременно почувствовал на своей груди острый, горячий кончик шашки. Первой и единственной мыслью было — отшвырнуть прочь это длинное стальное жало от груди или выхватить шашку да рубануть самого Инютина по злобно сверкающим глазам. И руки Фёдора сами собой сделали какое-то движение.

— Не копошись! — ударил в уши хриплый голос Инютина. — Пальцы-то обрежешь, просыпятся, как стручки, на землю… Говори, где он, политик ваш вонючий, куда спрятали?

И руки Фёдора опали, как плети. Он чуял, что кончик шашки прорезал ему рубаху, прорезал, видно, и кожу, достал до рёбер, потому что по груди, по животу пробежала обжигающая струйка.

«Хоть бы вывернулся кто по дороге из-за скалы, подвода какая-нибудь, чтоб увидели, что они со мной делают…» — замелькало в голове у Фёдора, и ему даже почудилось, что где-то недалеко стучат тележные колёса, он глянул в сторону на дорогу… Но звук тележных колёс пропал, на дороге никого не было, кроме Дорофеева и двух жандармов. Они сидели на прежних местах, жандармы, не обращая внимания на Фёдора с Инютиным, лениво дожёвывали сало, один из них вытирал руки о полы шинели. А дальше, за жандармами с Дорофеевым, была Громотуха. Противоположный берег освещён солнцем, вода у того берега будто сплошь засыпана подсолнуховым цветом…

Всё это запечатлелось в мозгу Фёдора мгновенно, за одну секунду. И ещё мелькнула почему-то Лушка Кашкарова, даже не сама Лушка, а вспухли вдруг перед глазами её голые груди, он услышал их запах, и почудился ему тихий, зовущий голос: «Федька… Федька… Чего испугался-то, дурачок?» Потом Лушка исчезла, замелькали перед глазами голые женщины, которые выскакивали из бани и, хохоча, прыгали в озеро, зазвенел в ушах другой голос, хриплый, глуховато-густой: «Но человека сделать из тебя могу, ежели верой и правдой служить будешь… Демьяну замену готовить надо… К тебе вот приглядываюсь…»

— Да что ты шашку-то книзу остриём держишь? — вдруг перекрыл этот хриплый голос крик Дорофеева. — Ты её плашмя поверни, она и пойдёт между рёбер, как в масло…

И Фёдор почувствовал, как горячее железо, раздирая кожу на груди, начало буравить между рёбер.

— Последний раз спрашиваю: где Антон затаился? — пробарабанило в уши.

И он, Фёдор, сказал бы, не выдержал и наверное бы сказал, где прячется Антон. Но в это время рядом раздалось:

— Вот он я… Не трожьте мальчишку, сволочи.

Фёдор облегчённо рухнул на землю. Он слышал какие-то возгласы, крики, топот ног и бряканье железа. И когда приподнял голову, увидел Антона, закопчённого костёрным дымом, похудевшего. Он стоял перед ним, держа руки за спиной.

— Я не виноват, братка, — поднялся с земли Фёдор. — Я не виноват… Я тебе хлеба понёс, а они — следом… Они выследили… Но я ничего им не сказал, ты же слышал…

— Я всё видел, всё слышал. Спасибо тебе, — произнёс Антон хмуро и невесело. — Ничего, Фёдор. Что ж теперь… И отцу за всё спасибо скажи…

— Давай, давай! — ткнул Антона в плечо Дорофеев. — Темняется уже, поспешать надо.

От толчка Антон сделал несколько шагов назад, чуть не упал. Когда он повернулся спиной к Фёдору, тот увидел, что Антон не просто держит руки за спиной, они в запястьях, схвачены железными обручами, соединёнными стальной цепью. «Вон что! В кандалы одели! Вон они какие, кандалы-то…» — испуганно заколотилось у него сердце, будто это ему самому надели наручники.

— Что вы делаете?! У него ведь рука болит… Рука… — И Фёдор бросился к Антону, будто в его власти было снять с брата эти железяки.

— Заткнись ты! — двинул его плечом один из жандармов. — Сделал своё дело — и помолчи…

Фёдор отлетел в сторону, запнулся об торчавший из земли какой-то корень, упал на бок, сильно ударился головой об дорогу и потерял сознание.

Для всех в доме, кроме, может быть, Семёна, поступок Андрейки был полной неожиданностью. Никто не замечал каких-либо его приготовлений к побегу на фронт. И когда испуганный Димка прибежал из школы и сунул матери Андрейкину записку, Анна долго не могла взять в толк её содержания. А когда до неё стал доходить смысл Андрейкиных каракулей, она подняла бровь, потом другую, уронила сразу отяжелевшие руки и, бледнея, закричала:

— Ах он змей пустоголовый!..

Кинувшийся на станцию Димка столкнулся на улице с Колькой Инютиным. Тот шёл из школы. Грязные, потрёпанные учебники были засунуты под брючный ремень, в руках он держал какую-то фанерную коробку.

— Во крыса! — потряс он коробкой перед Димкой. — Хвостище полметра, ровно змея. На рогатку и две лощёных тетради выменял. Завтра на уроке немецкого выпущу. Вчерась немка неуд закатила мне, зараза. Я говорю: не буду фашистский язык учить, а она… Ну, повизжит она у меня!

— А у нас Андрейка на фронт убежал! — крикнул Димка.

— Чего-о? — Николай прочертил в воздухе крючковатым носом. — А ты куда?

— А на станцию, Андрейку ловить… Может, не успел ещё убежать.

— Погоди, я с тобой! Крысу только отнесу.

Прибежав домой, Колька сунул коробку с крысой в потайное место в сенцах, заскочил в дом, бросил на стол учебники, сообщил потрясающую новость сестре и кинулся догонять Димку. Вера помедлила чуть, надела косынку и тоже побежала на вокзал.

Семёна Димка с Николаем встретили на выезде со станции, замахали руками, требуя остановить трактор. Почуяв неладное, Семён выскочил из машины. Поняв, в чём дело, он даже присел на гусеницы трактора.

— Понятно… Мне бы, дураку, голову-то отвернуть. Ведь он, шпингалет, при мне говорил недавно о поездах… Как же это мы не заметили его сборов? Вы-то как не заметили?

— Уследишь за ним, держи карман… Он знаешь какой хитрющий, — почти враз сказали ребята.

Оставив трактор на дороге, Семён тоже побежал к вокзалу.

Но спешили они туда уже напрасно. К этому времени Андрейка был далеко. Лёжа на платформе между какими-то деревянными ящиками, он слушал звонкий стук колёс, смотрел на вечереющее небо и размышлял, скоро ли будет Новосибирск.

Вся сложность была в том, что Андрейка не знал, куда пойдёт этот состав из Новосибирска — в сторону фронта или дальше на восток. Спрашивать у кого-то в Шантаре поостерёгся. Но что не минует этого города, знал наверняка и поэтому не особенно волновался. Ему бы только добраться до Новосибирска, а там уж он найдёт именно тот состав, который отправится в сторону фронта. На этот счёт у него был не раз продуманный и поэтому абсолютно верный, как он считал, план. Только не проспать бы этот чёртов Новосибирск!

На ногах у него были добротные, почти новые сапоги, на голове — тёплая шапка, на плечах — суконная тужурка. Под головой лежал вещевой мешок, в котором находились три с половиной булки хлеба, кусок сала, несколько морковок, две луковицы, соль в тряпочке, спичечный коробок, ложка, кружка и котелок, с которым он не раз ходил на рыбалку. И ещё были кое-какие мелочи, необходимые в дороге. Собирался Андрейка долго и основательно, оделся тепло, понимая, что путь предстоит дальний, ночами уже холодно, может быть, даже зима застанет его в дороге. Но всё-таки больше полутора недель на дорогу не клал, а там, когда он явится в какую-нибудь воинскую часть, ему выдадут обмундирование и всё прочее, что положено бойцу Красной Армии.

План его состоял из трёх частей. Часть первая — добраться из Шантары до Новосибирска. Часть вторая — добраться из Новосибирска до Москвы. Выполнить эти две части — плёвое дело. Что касается третьей — добраться из Москвы до фронта, — тут дело обстояло несколько посложнее. Фронт, как писали газеты и говорили по радио, проходит недалеко от Москвы. Но ходят ли туда, на фронт, поезда — вот в чём вопрос.

Впрочем, и об этом он особенно не тревожился. Раз фронт не так далеко от Москвы, он, Андрейка, в крайнем случае, дойдёт до него из Москвы пешком.

Таким образом, всё было просто, ясно, легко осуществимо. Карька-Сокол, дурак горбоносый, в военкомат ходил. А что они там, в военкомате, понимают? А он вот запросто вскочил на платформу — и поехал. И доедет! Разинет рот-то Колька, когда узнает! Ничего, пущай завидует, соображает. А сообразив, сделает, как он.

Жалко Андрейке лишь мать немного. Отец, понятное дело, заворочает от гнева глазами, запыхтит, как паровоз, закричит. Да пусть кричит, не угонится теперь. А мама… Она расстроится, заплачет… Зато когда он после войны вернётся с фронта в красноармейской форме, обветренный, пропахший пороховым дымом… да, может, ещё с настоящей шашкой, как у Чапаева?! А что, запросто могут дать ему именную шашку, если он отличится в боях, если подвиг какой совершит. Да ещё бы орден… Что ж, и орден могут дать. Вот бы все глаза на него выпучили, когда он придёт с шашкой на боку, в папахе и при ордене! У Димки от зависти чёрные скулы пойдут пятнами, у Карьки-Сокола зашевелится горбатый нос и глазищи задымятся, Семён от удивления захлопает глазами. А мать от радости и гордости за него, Андрейку, будет улыбаться, улыбаться, чуть смущаясь, из глаз её будут и будут литься светлые лучики. А отец? А Верка, Колькина сестра?! А эта долговязая Ганка, что живёт у них?! А ребята в классе!