Бухта Анфиса - Лев Правдин

— Вы — чудо!

— Просто вы плохо знаете женщин. Хотя, как поэту…

— Кто раз налетел, тот помнит о синяках, — проговорил Артем. — Пошли, а то они еще подумают, будто мы отстали нарочно…

— А разве нет? И, конечно, они знают это.

— Ну и пусть знают, — решительно заявил Артем. — А мы пойдем в бор.

— Пусть знают, — согласилась Алла. — И пусть они идут куда им надо, а мы пойдем куда хотим. И еще, пусть они обо всем этом думают что хотят…

«Они» — это Андрей Фомич и Ленька, которые ушли немного вперед и, надо сказать, ни разу даже и не вспомнили о своих спутниках. У них были свои дела и свои заботы. Кроме того, надо было следить за дорогой. Как им объяснил Николай Борисович, сразу надо было взять вправо и там обнаружится малохоженая тропка, довольно крученая, проложенная через частый ельник. От нее вправо и влево разбегаются тропинки совсем уж малозаметные, но тем не менее очень заманчивые. Все их надо миновать и свернуть только у старой, расщепленной молнией березы. Тут и будет та верная тропка, которая и приведет к заветному Анфисиному лужку.

Вместе с этими ценными указаниями им было вручено лукошко для грибов. Как только добрались до ельника, Ленька пошел нырять под елки, оглашая окрестности восторженными воплями по поводу каждого боровика или красноголовика. А потом он вообще затерялся в трепещущем осиннике и только изредка покрикивал для ориентировки, чтобы не заблудиться.

Анфисин лужок — он показался Андрею Фомичу голубым озером среди осинника — густо зарос высоченной сабельной осокой и по краям буйным папоротником. «Немного толку от этого, — подумал он, — зачем она это косит?»

Заметив его, Анфиса воткнула косовище в землю и, сняв с головы белый платочек, утерла свое вспотевшее красное лицо.

— Здравствуйте, Анфиса Васильевна!

— И ты здравствуй, гость нечаянный! — Повязывая платочек, она пошла к Андрею Фомичу. — Ну, для такого раза посидим, — сказала она с хозяйской ласковостью и сама первая села на мховую кочку под старой осиной.

— Упустила я время, вон какая трава вымахала.

— Осока это.

— Зимой и осока — корм. Они и этому рады будут.

— Кто?

— Да лоси же. — Анфиса взмахнула рукой и задумчиво произнесла: — Стожок-то я огорожу, им и не достать, и не надо им до настоящей поры. А когда снегу навалит, они тогда по насту и доберутся до корма. С ними, как с малыми ребятами…

Издалека долетел Ленькин голос. Андрей Фомич ответил:

— Ого-го-го!..

— Кто это с вами?

— Ленька. Братишка.

— Как же, помню. Звонкий какой, подумаешь — девочка.

— Простите вы меня, Анфиса Васильевна, за тот мой безобразный случай.

— Какой случай? — спросила Анфиса и так удивленно взглянула на Андрея Фомича, словно никакого случая и не было.

— Обидел я вас по дурости.

— А я, милый человек, обиды не держу при себе. Зачем они мне, обиды-то? Жить с ними не могу. В нечистой избе они водятся, как тараканы. Шуршат по ночам, спать не дают. Нет, не надо мне этого. И не вспоминайте вы мне про обиды…

— Так что же это? — спросил Андрей Фомич. — Прощать им все, обидчикам-то? Нет, я не согласен.

— Прощать и не надо. Обидчиков прощать — добрых людей обижать. Вы у нее-то хоть были?

— У кого?

— Да у той елки, которую срубить похвалялись? Ну, пойдем, посмотрим…

Она легко поднялась и пошла прямо через чащу. Андрей Фомич послушно последовал за ней, подумав: «Чудит старуха, пусть ее, я здесь еще больше начудил». Кончился осинник, они вышли на светлую, обогретую солнцем поляну. На пригорках еще попадалась земляника, а в низинках шелестели подсыхающая осока и пышные кружевные папоротники. Стояли сказочного вида мухоморы, ростом до полметра, серовато-бурые и слегка сиреневые, причудливо украшенные белыми и коричневыми чешуйками. В прозрачном небе паслись белые кудрявые облака.

Теперь пошли перелески да полянки, окруженные молодыми елочками и сосенками. Ноги тонули в ярко-зеленом мховом ковре. Андрей Фомич слегка утомился, а Анфиса словно летела перед ним и усталость ее не брала. Большой простор глянул сквозь деревья. Они вышли на поляну, широко скатывающуюся к реке. Андрей Фомич узнал то место, где они были в тот злополучный весенний день: вот овраг, вот береза, под которой пировали тогда, а вот и та самая ель, стоит как ни в чем не бывало.

— Вот она, матушка. Ожила!

— Ничего и не заметно, — ободрился Андрей Фомич.

— А вы подойдите поближе. Видите, сколько слез она пролила? Сколько крови?.. — Анфиса говорила ласково, неосуждающе, как бы восхваляя стойкость красавицы-ели, ее могучую жажду жизни и нисколько не напоминая о том, кто покушался погубить эту сильную красу.

Андрей Фомич подошел к ели, к тому месту, где он тогда размахивал рыбацким топориком. Глубокая рана потемнела и заплыла смолой. Это и в самом деле было похоже на янтарную кровь, кое-где уже подсохшую и покрывшуюся белой коркой, похожей на загрубевшую отмирающую ткань. Он был в меру чувствителен и в меру рассудочен, как и всякий нормальный человек, но справедливость у него стояла на первом месте. Справедливость и доброжелательность. Незаслуженно обидеть беззащитного или ни в чем не повинного считал преступлением. А сам что сделал? Кому мстил за свое старое, забытое поражение? Какая мутная кровь ударила в голову?

Он оглянулся — Анфисы не было. Исчезла незаметно, как и появилась в тот день.

Тишина. Глухая солнечная истома. Как выходной день в просторном, светлом цехе, откуда ушли люди и где улеглась пыль, и солнце бьет в просторные окна. Андрей Фомич опустился на колени в мягкий теплый мох и наклонил голову. Так он постоял, как велела ему Анфиса, и ему показалось, что и в самом деле от одного только признания своей вины все стало проще и чище у него в мыслях. И то, что казалось ему старушечьей блажью, приобрело смысл большого, настоящего, необходимого дела. В самом деле, почему в то время, когда он безобразничал тут с топориком, то чувствовал себя чуть ли не героем, а сейчас, когда он признавал свою вину, то надо стыдиться этого?

И не в стыде суть. Надо что-то сделать такое основательное, прочное, что делает хороший хозяин в своем доме, и он уже знал, что.

Наступил вечер. Артем и Андрей Фомич только что выкупались и, размахивая рубашками, бодро шагали по косогору. И молчали, как бы отдыхая после такого богатого событиями дня.

Красное солнце плавилось в оранжевых и фиолетовых полосах облаков. Все на земле было розовым и все тени черными — сочетание красок, презираемое в жизни и недопустимое в искусстве. А вот природа может безнаказанно пользоваться розовым и черным, люди же предпочитают все видеть в истинном свете. По крайней мере, большинство людей.

Какая-то подозрительная возня шла над самым закатом: туда сбегались облака со всего неба, их становилось все больше и больше. Артем неуверенно сказал, что это, должно быть, к дождю. Андрей Фомич уверенно согласился.

— Нашел Анфису? — спросил Артем.

— Да, — Андрей Фомич долго молчал и потом заговорил путано и сбивчиво, как бы обдумывая что-то, не совсем еще и самому ему понятное: — Елка эта жива. Вот так каждый дурак может… А что делать? Не в том суть, что повинился перед ней…

Но Артем понял смысл его сбивчивой речи.

— Природа, как и искусство, беззащитна при всем своем могуществе. Ее надо охранять, — проговорил он, как бы подавая Андрею Фомичу руку помощи, помогая выбраться на твердую дорогу.

— Слова все это, — сказал Андрей Фомич. — Правильные, конечно, но слова. А надо не говорить. Тут дело требуется. И если придется, то и драка за каждую елку, зря загубленную. Ты подожди, дай сказать. Помнишь, мы с тобой стройтрест проверяли? Разбазаривание материалов и все такое… А до меня только сейчас вполне дошло, что это все и есть разбазаривание природы. Грабеж в своем собственном доме. В школе нас всему обучили, всем наукам, иногда даже бесполезным, а насчет охраны природы если и говорили, так между делом. Казенными словами. Я только и запомнил: «Равнодушная природа красою вечною сияет». Недавно только и узнал, что и эти слова переврал. Каждому человеку с малых лет твердо внушить надо: «Береги природу. Бери от нее все, что тебе надо, да только бережно, с умом». Это правило жизни! Закон. Его свято соблюдать надо и не только здесь, среди природы, а еще больше в городе. На заводе. Правильно это?

И, не дав Артему ответить, он закончил:

— А беззащитных у нас нет и не должно быть.

Когда они подошли к домику Николая Борисовича, то увидели, что на веранде появились гости: несколько студентов, приехавших в колхоз на уборку, Алла с Ленькой, Анфиса и еще какой-то высокий старик в соломенной позеленевшей от времени и так причудливо изогнутой шляпе, что она одновременно походила и на гнездо птицы, и на седло.