Птица малая - Мэри Расселл

– И они вообразили, будто вы ребенок, выполняющий эту функцию? – спросил Йоханнес Фолькер.

– Да.

– По-видимому, оттого, что вы были ниже ростом, чем остальные в вашей группе? – предположил Фелипе Рейес.

– Да. И потому, что я осуществлял первые попытки по установлению контакта, как это делает переводчик. На самом деле долгое время только Квинна принимали за взрослого. По меркам руна он примерно среднего роста.

– И в начале встречи они не были напуганы? Ведь они никогда не видели ничего подобного, – сказал Джулиани. – Я нахожу это замечательным.

– Руна очень терпимы к новизне. К тому же было ясно, что физически мы не представляем для них угрозы. Очевидно, они предположили, что, кем бы мы ни были, мы пришли торговать. В этом качестве они включили нас в свое миропонимание.

– Сколько лет, по вашему, было Аскаме в момент контакта? – спросил Фолькер, возвращаясь к малышке.

Джулиани отметил, что Сандос не смутился. Его голос остался столь же ровным, каким был на протяжении всего заседания.

– Сперва доктор Эдвардc считала, что по возрасту Аскама соответствует человеческому ребенку семи или восьми лет. Позднее мы решили, что ей лишь около пяти. Трудно сравнивать виды, но у нас создалось впечатление, что темпы созревания у руна быстрее, чем у нас.

Фолькер записал этот ответ, а Джулиани прокомментировал:

– Мне казалось, что интеллект обратно пропорционален скорости взросления.

– Да. Отец Робичокс и доктор Эдвардc это обсуждали. Полагаю, они решили, что тут нет строгой корреляции – ни между видами, ни внутри них. Возможно, я запомнил неверно. Во всяком случае, такое соотношение может не поддерживаться в иных биологических системах.

– А какое впечатление у вас сложилось в целом об интеллекте руна? – спросил Фелипе. – По умственным способностям руна равны нам, превосходят или уступают?

Сандос помедлил – впервые за это утро.

– Они другие, – наконец сказал Сандос, убирая руки со стола себе на колени. – Трудно сказать. – Он умолк, явно пытаясь определить это для себя. – Нет, извините. На этот вопрос я не могу ответить сколько-нибудь уверенно. Они весьма различаются по интеллекту. Как и мы.

– Доктор Сандос, – сказал Йоханнес Фолькер, – в каких именно отношениях вы были с Аскамой?

– В раздражающих, – тотчас ответил Сандос.

Это вызвало смех, а Фелипе Рейес осознал, что это первый проблеск чувства юмора у Эмилио с момента прибытия в Неаполь. Против воли улыбнувшись, Фолькер сказал:

– Что вы имеете в виду?

– Она была моим учителем, моим учеником и невольным сотрудником в моих исследованиях. Она была смелой и умной.

Настойчивой, непреклонной и вдобавок жуткой занудой. Она сводила меня с ума. Я любил ее безоговорочно.

– А она любила вас? – спросил Фолькер в тишине, наступившей при последнем заявлении Сандоса.

В конце концов, этот человек признался, что убил Аскаму. Джон Кандотти затаил дыхание.

– Это такой же трудный вопрос, как и «насколько умны руна», – бесстрастно сказал Сандос. – Любила ли она меня? Не по-взрослому. По крайней мере, сначала. Она была ребенком. Ей нравились фокусы. Я был лучшей игрушкой, которую она могла вообразить. Ей льстило внимание, которое я ей оказывал, и нравился статус друга чужеземца, она наслаждалась, помыкая мной, поправляя меня, обучая манерам. Марк Робичокс полагал, что в ее стремлении постоянно находиться со мной проявлялся инстинкт подражания… биологический фактор… но это был также ее сознательный выбор. Она могла сердиться и обижаться, когда я не уступал ее требованиям, и это огорчало нас обоих. Но я все же думаю, что она любила меня.

– «Невольный сотрудник» в ваших исследованиях. Что вы подразумеваете под этим? – спросил Фолькер. – Вы ее принуждали?

– Нет. Я имею в виду, что ей это надоедало и она злилась, если я настаивал. Я тоже доводил ее до безумия, – признал Сандос. – Вы понимаете разницу: быть многоязычным и быть лингвистом?

Слушатели зашептались. Оказалось, нащупать грань между этими понятиями не так просто.

– Способность в совершенстве говорить на языке не обязательно наделяет лингвистическим пониманием его, – сказал Сандос. – Так же, как можно хорошо играть в бильярд, не понимая физику Ньютона, да? Моя дополнительная специальность – антропологическая лингвистика, поэтому моей целью в работе с Аскамой было не просто научиться, условно говоря, попросить кого-нибудь передать соль, но обрести понимание базовых культурных посылок и познавательных принципов ее народа.

Он сдвинулся в кресле и опять передвинул руки – при надетых скрепах никак не удавалось разместить их удобнее.

– Приведу пример. Однажды Аскама показала мне весьма симпатичную стеклянную флягу и применила слово азхауаси. Сперва я предположил, что это слово более или менее эквивалентно словам кувшин, емкость, бутылка. Но никогда нельзя быть уверенным, нужно проверять. Я указал на бока фляги и спросил, является ли это азхауаси. Нет. Это не имело имени. Тогда я указал на ее край, и опять это не было азхауаси и не имело имени. Тогда я указал на дно и снова спросил. Опять не то. И Аскама начала злиться, потому что я продолжал задавать глупые вопросы. Я тоже был раздражен. Я не знал, дразнит она меня или я что-то напутал и азхауаси – это форма фляги или ее стиль или даже цена. Оказалось, что азхауаси относится к пространству, заключенному в ней. Значимым элементом была способность к вместимости, а не физический объект.

– Восхитительно, – прокомментировал Джулиани, имея в виду не только лингвистическую концепцию.

Ощутив под собой привычную почву, Сандос оказался неожиданно речистым, даже экспансивным оратором. И ловко увел разговор в сторону от Аскамы – как и предполагал Фолькер. Интересно, что из всех них лишь Фолькер, похоже, способен разговорить Эмилио.

Наступила пауза, пока Сандос подносил к губам чашку с кофе, осторожно и медленно сомкнув вокруг нее кисти, заключенные в скрепы. Он поставил чашку на стол немного резко, почти утратив контроль над пальцами, и в тишине кабинета раздался звон керамики. Подобные движения, требовавшие точности и аккуратности, были для него все еще трудны. Никто не стал задерживать на этом внимание.

– Точно так же есть слово для пространства, которое мы назвали бы комнатой, но нет слов для стены, потолка или пола как таковых, – продолжил Сандос, опустив руки на стол и стараясь не царапать проволокой полировку. – Именуется лишь функция объекта. Можно сослаться на потолок, сказав, что из-за него в этом пространстве не идет дождь. Более того, у них нет понятия границ, вроде тех, что разделяют наши нации. Они говорят в терминах того, что географический регион содержит, – цветок для производства этой эссенции или трава, которая хороша вот для этой краски. В конце концов я пришел к осознанию, что в словаре Руны нет ничего, что обозначало бы края, которые, по нашему представлению, отделяют один объект от другого. Это отражает их социальную структуру, восприятие материального мира, даже их политический статус.