Грех и святость русской истории - Вадим Кожинов

И причина утраты глубокой подлинной Веры заключается не столько в воздействии официального атеизма и всякого рода запретов, имевших место до последнего десятилетия (что затрудняло или вообще исключало посещение храмов), сколько в кардинальном изменении самой «структуры» человеческого сознания в условиях современной цивилизации.

Еще сравнительно недавно для абсолютного большинства людей их сознание и их деятельная жизнь были чем-то нераздельным, и верующий человек участвовал в религиозных обрядах в храме или в собственном доме, не задумываясь о самой своей Вере, не подвергая ее какому-либо «анализу». Он, в сущности, вообще не мог воспринять свое религиозное сознание как «объект», который можно осмыслять и оценивать.

Но в Новейшее время совершается широчайшее и стремительное распространение различного рода предметных форм «информации», которые существуют «отдельно» от людей и их непосредственной жизнедеятельности. Если еще сравнительно недавно человеческое сознание было всецело или хотя бы главным образом порождением самой жизни, формировалось как прямое и непосредственное «отражение» реального быта, труда, религиозного обряда, путешествия и т. д., то теперь оно во все возрастающей степени основывается на том, что явлено в каком-либо «тексте», на различного рода «экранах» и т. п. Могут возразить, что книга и даже газета – «изобретение» давних времен; однако только в XX веке они становятся привычной реальностью для большинства, в пределе – для всех людей. Ранее постоянное чтение было уделом немногих даже из среды владеющих грамотой людей (и, кстати сказать, религиозные сомнения в те давние времена были характерны почти исключительно для «книгочеев»).

Человек, обретающий преобладающую или хотя бы очень значительную часть «информации» о мире из «специально» созданных для этой цели «объектов» – текстов, изображений, кино– и телеэкранов и т. п., тем самым обретает возможность и, более того, привычку – как бы необходимость – воспринимать в качестве объекта свое сознание вообще, в том числе религиозное сознание, которое ранее было неотделимой стороной самого существования человека – подобной, например, дыханию. А превращение собственного религиозного сознания в объект неизбежно ведет к «критическому» отношению к нему (под «критикой» здесь подразумевается не «негативизм», а, так сказать, аналитизм).

В свое время человек малым ребенком входил вместе со своей семьей и соседями в храм, вбирал в себя религиозность как органическую часть, как одну из сторон общего и своего собственного бытия, и ему даже не могло прийти в голову «отделить» от цельности бытия свое субъективное переживание религии и анализировать это переживание.

Ныне же такое «отделение» в той или иной мере неизбежно, что обусловлено, как уже говорилось, не большей, в сравнении с отцами и дедами, «образованностью» (именно этим нередко пытаются объяснять утрату религиозности), а существенным изменением самого строения душ, для которых собственное сознание становится объектом осмысления и оценки. А осмысление и оценка основ религиозного сознания – это поистине труднейшая и сложнейшая задача, плодотворное решение которой под силу только богато одаренным или исключительно высокоразвитым людям. И сегодня подлинная Вера присуща, надо думать, либо людям особенного духовного склада и своеобразной судьбы, сумевшим сохранить в себе изначальную, первородную религиозность, не поддавшуюся «критике» со стороны «отделившегося» сознания, – либо людям наивысшей культуры, которые, пройдя неизбежную стадию «критики», обрели вполне осознанную Веру – ту, каковая явлена в глубоких размышлениях классиков богословия.

Я близко знал такого человека – всемирно известного ныне Михаила Михайловича Бахтина, который, кстати сказать, утверждал, что любой подлинно великий разум – религиозен, ибо нельзя достичь безусловного величия без Веры в Бога, дающей истинную свободу мысли; поскольку люди вообще не могут жить без какой-либо веры (пусть хотя бы веры в правду безверия), отсутствие Веры в Бога, воплощающего в себе безграничность, с необходимостью означает идолопоклонство, то есть веру в нечто ограниченное (например, гуманизм, обожествляющий человека, социальный идеал, обожествляющий определенную организацию общества, и т. п.). Это, конечно, отнюдь не значит, что подлинная Вера доступна только людям великого разума; речь идет в данном случае о глубоко осознанной Вере. Но Вера, впитанная, как говорится, с молоком матери и нерушимо пронесенная через все испытания, являет собой безусловную ценность и свидетельствует об особенной духовной одаренности ее носителя. Другой вопрос – что люди, наделенные таким даром, едва ли составляют значительную часть населения страны, хотя их, очевидно, намного больше, чем людей, обладающих высшим разумом, дающим возможность всецело осознанно обрести Веру.

Основная же масса нынешних людей, так или иначе обращающихся к православию, оказывается на своего рода безвыходном распутье: они уже привыкли к критическому «анализу» своего сознания, но для решения на высшем уровне вопроса о бытии Бога и тем более о бессмертии их собственных душ у них нет ни особенного дара, ни высшей развитости разума…

Исходя из этого едва ли можно полагать, что православие и все неразрывно с ним связанное – в том числе идея истинной монархии – способно возродиться и стать основной опорой бытия страны… Утверждая это, я имею в виду современное положение вещей; нельзя исключить, что в более или менее отдаленном будущем положение в силу каких-либо исторических сдвигов и событий преобразуется. Но сегодня тот духовный фундамент, на который стремилось опереться «черносотенство», менее – и даже гораздо менее – надежен, чем в начале нашего века…

Памяти Вадима Кожинова

Юрий Кузнецов

В. Кожинову

На берегу, покинутом волною,Душа открыта сырости и зною.Отягчена полуземным мельканьем,Она живет глухим воспоминаньем.О, дальний гул! Воспоминанья гул!Ей кажется, что океан вздохнул.Взрывает берег новою волноюИ полнит душу мутной глубиною.

На повороте долгого пути,У края пораженья иль победы,Меня еще успели вознестиОрлиные круги твоей беседы.

Открылись широта и рубежи,Уступы переливчатой натуры,Парение насмешки и душиВ тумане мировой полукультуры.

Ноздревский жест, неверная струна,Бредущая из юности по следу.Могучая оглядка БахтинаОтметила молчанием беседу.

А сколько лиц! А сколько голосов!Ты промотал полжизни, не скучая.Как пауза, Владимир СоколовВозникнул, ничего не обещая.

Не сосен шум твой тонкий слух привлек —Рубцовский стих угрюмо шевельнулся.Но звук угас, как золотой намек…И Передреев горько усмехнулся.

Я слышал гул твоих былых страстейИз твоего початого стакана.И ты сказал: – Чем старе, тем сильней… —И я услышал рокот с океана.

Повернувшись на Запад спиной,К заходящему солнцу славянства,Ты стоял на стене крепостной,И гигантская тень пред тобойУбегала в иные пространства.

Обнимая незримую высь,Через камни и щели ВостокаПролегла твоя русская мысль.Не жалей, что она одинока!

Свои слезы оставь на потом,Ты сегодня поверил глубоко,Что завяжутся русским узломЭти кручи и бездны Востока.

Может быть, этот час недалек!Ты стоишь перед самым ответом.И уже возвращает ВостокТень твою вместе с утренним светом.

То не ворон считают соловьи —Мы говорим о славе и любви.Бокал обвит змеиным женским телом,Стряхни змею! Займемся русским делом,Пуская из ноздрей заморский дым.Но где же слава, Кожинов Вадим?

За горизонтом старые друзьяСпились, а новым доверять нельзя.Твой дом парит в дыму земного шара,А выше Дионисий и гитара,И с книжной полки окликает Рим: —Memento mоrе, Кожинов Вадим!

Смерть, как жена, к другому не уйдет,Но смерти нет, а водка не берет.Душа верна неведомым пределам.В кольце врагов займемся русским делом,Нас, может, двое, остальные – дым.Твое здоровье, Кожинов Вадим!

В.К.

Под перезвоны ада или раяТы легок на подъем родного края,А я тяжел. Прощай по всем статьям!Мы канули по разным пропастям,Друг друга только эхом окликаяИ вызывая этим на себяВсе, что таит высокая судьба:Обвалы духа, оползни сомненья…Раздастся гром последнего мгновенья —Знай: это я приветствую тебя!

В.К.