Лондонские поля - Мартин Эмис

Как раз когда он полагал, что она совершенно невинна — или «естественна» — или даже не вполне в ладах с собственной головой (маниакальная депрессия? в самой мягкой, привлекательной, чарующей форме?), она возьми да и выдай нечто поистине разрушительное. Как бишь это прозвучало? Запятнаны. Деньги запятнаны.

Да, разумеется, у этих пахучих пятидесятифунтовых банкнот была та еще генеалогия: приватизированные тюрьмы под Питтом, живой товар с Берега Слоновой Кости, сахарные плантации на островах Карибского моря, Ост-Индская компания, урановые рудники в Южной Африке. Все это было правдой: потогонная система, разорительные санкции, уничтоженные тропические леса, токсичные свалки — и вооружения, вооружения, вооружения. Но все это ни в коей мере не было внове для Гая. Пока Николь говорила, он сидел там и слушал что-то вроде комментария к последним десяти годам своей жизни: ужасающие открытия, иски по вкладам, затяжная война с отцом. Десять лет приходилось ему сталкиваться с беспощадной алчностью и мертвыми облаками. Теперь компания стала гораздо чище. И гораздо, гораздо беднее. Деньги Хоуп тоже дурно пахнут: за ними — огромные куски, оторванные от планеты. Если отойти достаточно далеко назад, то все деньги зловонны, все грязны, все тошнотворны. Есть ли где-нибудь на земле чистые деньги? Были ли они хоть когда-нибудь? Нет. Категорически. Даже деньги, выплачиваемые самым усердным и преданным делу медсестрам, самым восхитительным художникам, деньги только что отпечатанные, совершенно сухие и рельефные на ощупь, происходят от какого-нибудь ублюдочного капитала, зачатого на полу потогонного цеха. Она приняла их. Николь их приняла. Это потянуло за собой еще одну мысль, тоже неуправляемую (и заставившую простыню всколыхнуться еще раз): о ней, стоящей на углу улицы, и о проходящем мимо мужчине в белых расклешенных брюках (привет, морячок); о женщине, опустившейся в переулке на колени, и о деньгах, брошенных на мокрый бетон.

Гаю показалось, что он слышит вопли Мармадюка, и он в ужасе посмотрел на часы. Без паники: просто пора вставать. Пора возвращаться к зловещему веселью палаты Питера Пэна. Он услышал тот же звук снова, с улицы; но теперь он уже привык к тому, что слух его имел обыкновение выкидывать этакие штуки, преобразуя шипение трубки, визг, издаваемый насилуемой коробкой скоростей, — или даже птичье пенье или фугу Баха — в великолепную имитацию воплей его отсутствующего сына. Гай выбрался из постели и, ощутив внутри себя сногсшибательную волну, услышал грохот захлопнутой парадной двери. Пятью секундами позже он уже впрыгнул в брюки и, подгоняемый, словно ременным кнутом, не заправленным низом собственной рубашки, сворачивал в дверной проем.

Ребенок вернулся! Ребенок вернулся домой, внесенный, казалось, на плечах толпы, высоко вознесенный маленький герой, вернувшийся с войны и орущий до посинения. Гай шаткой рысью сбежал по лестнице и, высоко поднимая колени, пробежал с распростертыми руками через весь холл. И когда ребенок радостно бросился к нему в объятия и со знакомой, неподражаемой алчностью вонзил все свои зубы в отцовское горло, Гай подумал, что он, возможно, был слишком опрометчив — или негибок — или, по крайней мере, не очень-то добр.

В миле на север Кит Талант прикурил сигарету от окурка, оставшегося от ее предшественницы, после чего сунул бычок в пустую банку из-под пива. Еще два телевизионных голоса присоединились к окружающему симпозиуму. Со всех сторон доносились разного рода завывания: снизу, с улицы, жужжание бормашины для зубов гиганта; скулеж мистера Фроста, который сошел с ума и умирал, сверху; тарахтение Китова холодильника; разные музыкальные мелодии; из-за стены — вопли Игбалы, наезжавшей на своего дружка по поводу денег, которые она отложила на одежду и которые он у нее занял на прошлой неделе, пообещав отдать еще в среду. Кит прислушался повнимательнее: кто-то где-то и впрямь орал приказным тоном: «Вой!.. Вой!.. Вой!» А, ясно. Кит позволил себе снисходительно ухмыльнуться. Это, должно быть, крошка Сью, ниже этажом и левее, зовет своего сына Уолта. Донеслась другая серия криков: «Шью!.. Шью!.. Шью!» А это, видимо, Кевин, который зовет Сью. Кит снова ухмыльнулся. Со Сью он разок переспал. Или пару раз? Здесь, у него. Когда Кэт была в больнице. Кит крикнул жену, и она тотчас появилась в дверном проеме с Ким на руках.

— Идея, — сказала малышка.

— Лагер, — сказал Кит.

— Держи, — сказала Кэт.

— Беда, — сказала малышка.

— Что там? — спросил Кит, имея в виду ТВ.

— Рыдаю, — сказала малышка.

— Новости. О Кризисе — ни слова, — сказала Кэт.

— Сейчас я тебе кризис устрою, — сказал Кит.

— Адью, — сказала малышка.

— Лагер, — сказал Кит.

— Адью, беда, рыдаю, идея.

Звякнул — точнее, чуть слышно прошуршал — дверной звонок. Кэт обернулась.

— Проверь, кто там, Кэт, — предостерегающе сказал он.

Кит сел на кровати и напряженно выпрямился; лицо его помрачнело, а рот приоткрылся. Если явились Кирк и/или Эшли и/или Ли, если явились эти парни, то Кит просчитался, и основательно. На протяжении минувшей недели, которая вся была отравлена угрозами сломать ему метательный палец, у Кита было время поразмыслить, издавая немало элегических вздохов, о неуклонном размывании криминальных понятий. В прежние времена обходились угрозами в адрес чьей-нибудь семьи. Не было никаких гнилых базаров, типа — начнем, мол, прямо с того, что сломаем тебе метательный палец. А что же насчет Кэт и Ким? Они что, угроз не достойны? Но, может, Кирк, Эшли и Ли решили сделать именно это: угрожать семье. (В натуре, не могли же они прийти сюда прямо за Китом! уж в квартире-то они бы вздумали его искать в последнюю очередь.) В принципе, он ничего не имел бы против. Но, блин, что же хорошего, если во время запугивания его семьи ему случилось бы оказаться рядом с семьей? Вряд ли удастся спрятаться под кроватью. Спрятаться под кроватью? А, Кит? Нет, ни в коем разе: там, внизу, пылятся дартсовые журналы, накопленные за десяток лет.

— Все в порядке. Просто какая-то женщина, — сказала Кэт.

Через пару мгновений он услыхал скрип отрываемой входной двери и настороженное «Да?», произнесенное Кэт, на что женский голос с явным иностранным акцентом отвечал: «Добрый день. Я ваша новая социальная работница». Кит опустился на подушку.

Охренеть, блин, подумал он (чувствуя огромное облегчение). Вот же дьявол. Являются сюда, понимаешь… «Где миссис Авенз? Ну, в общем-то, мы работаем совместно. Будем поддерживать с нею связь». Поддерживать связь. Ишь ты. Я вот сейчас как поддержу с тобой связь, мало не покажется. Киту вспомнилась его «надзирательница» — офицер по надзору, — ее совершенно лишенные блеска волосы, кожа, глаза и зубы, и носогубные складки, так похожие на шрамы. Как же она меня достала. Вся эта фигня о реабилитации.

Он пропустил последние пять назначенных ею встреч: она требовала, чтобы он, как минимум, докладывался ей каждый субботний вечер, — а в противном случае обещала заставить его швабрить Порчестерские бани. «А как ваша малютка?» Ясное дело. Называет ее «малютка», потому что имени не упомнит. Как то? Как се? Еще не ходим? Являются, понимаешь, сюда… «А у мужа вашего сейчас есть работа?» Типа — представительница власти. Суют свой долбаный нос во все дырки. Что у них — своих детей нет, своей семьи им мало? Кит вытянул шею и увидел одну черную туфлю на низком каблуке, повисшую в воздухе под кухонным столом и медленно покачивающуюся.

— А сейчас ваш муж дома? — спросил голос с акцентом. — Или это вы здесь так накурили?

На это Кит ответил долгой дикарской отрыжкой — отрыжкой, которая всем говорила, что он никогда не сдастся. В ответ гавкнул Клайв.

— Дома, да, — сказала Кэт. — Он плохо себя чувствует.

— Оно и видно. Ребенок… Вы знаете, конечно, какой вред наносит пассивное курение?

— Я всю жизнь была пассивной курильщицей, и мне это никакого вреда никогда не наносило.

— Разве?

Теперь Кит принялся икать: разнообразные, ужасающие залпы.

— Боюсь, мне придется проследить за соблюдением гигиены.

— Гигиены? Послушайте. Я что скажу: у нас пока нет многого из того, что есть у других. Мы к этому еще только стремимся, понимаете?

— Выдай ей, Кэт, — крикнул Кит.

— Я что скажу: вот вы пришли сюда…

— Давай, девочка, скажи ей, — крикнул Кит.

— Что-то я перестаю понимать, что вы делаете, — сказала Кэт. — И что вы чувствуете. Я для своей девочки на все готова, ничего для нее не пожалею. Ничего.

— Только у вас нет для этого денег, так ведь? Вам просто не хватает денег. Господи, что за дым. И я бы не сказала, что мне нравится вид этого вашего пса. Вы что, дурно обращаетесь со своим ребенком, а, миссис Талант?