Книга убийств - Джонатан Келлерман

— А как насчет изнасилования? Кто стал инициатором?

— Он… у меня создалось впечатление, что в нем участвовали все.

— Но Чепмен не был уверен, участвовал ли он сам?

— Возможно, он лгал. Или отрицал, не знаю. Люк не был жестоким — но я могу себе представить, что он последовал за остальными. Однако сам по себе он никогда не стал бы насильником. Он сказал, что чувствовал… себя парализованным — словно его вдруг отказались слушаться ноги. «Я не мог пошевелиться, Ник. Словно я попал в зыбучие пески», — так он сказал.

— А остальные были способны на групповое изнасилование и убийство?

— Не знаю… я считал их клоунами… может быть. Я лишь хочу сказать, что Люк был самой настоящей тряпкой. Большой светловолосый ребенок.

— А остальные?

— Остальные не были тряпками.

— Итак, они убили девушку, чтобы заставить ее молчать? — уточнил Майло.

Хансен кивнул.

— Но этим дело не ограничилось, Николас. Если бы вы видели тело, то сразу бы все поняли. Вы бы не стали рисовать такое.

— О Господи! — тихо проговорил Хансен.

— А Люк Чепмен не сказал, кто первым предложил убить девушку?

Хансен покачал головой.

— А вы не могли бы сделать предположение? — настаивал Майло. — Если вспомнить всех членов клуба.

— Вэнс, — без колебаний ответил Хансен. — Он был лидером и самым агрессивным из всех. Именно Вэнс выбрал девушку из тех, кто пришел на вечеринку. Если бы мне пришлось строить догадки, то я бы сказал, что именно он начал ее резать.

Майло захлопнул блокнот и наклонился вперед.

— А кто сказал, что девушку резали, Николас? Хансен побелел.

— Вы сказали… вы сказали, что на тело было страшно смотреть.

— Чепмен сказал, что девушку резали, верно?

— Возможно.

Майло встал, медленно подошел к Хансену и остановился всего в нескольких дюймах от застывшего в ужасе художника. Он поднял руки, словно хотел защититься.

— Что еще вы от нас скрываете, Николас?

— Ничего! Я стараюсь изо всех сил…

— Старайтесь лучше, — перебил его Майло.

— Я стараюсь! — Голос Хансена сорвался на визг. — Прошло двадцать лет. Вы заставляете меня вспоминать о вещах, которые я пытался забыть. Я не хотел знать никаких подробностей тогда, не хочу и сейчас.

— Потому что вы любите красивые вещи, — сказал Майло. — Чудесный мир искусства.

Хансен прижал руки к вискам и отвернулся. Майло опустился на одно колено и заговорил в правое ухо Хансена.

— Расскажите о том, как ее резали.

— Да. Чепмен сказал, что девушку начали резать. Плечи Хансена поднимались и бессильно опускались, он заплакал.

Некоторое время Майло молчал.

— А потом? — наконец спросил он.

— Они начали прижигать ее сигаретами. Люк сказал, что он слышал, как шипела кожа… О Господи! Я думал, он…

— Все придумал.

Хансен всхлипнул и вытер нос рукавом, его голова опустилась на грудь. Затылок был блестящим и морщинистым, как консервированное сало.

— Они прижигали ее сигаретами — а потом?

— Вот и все. Больше мне нечего добавить. Люк говорил, что происходящее напоминало игру, — ему пришлось так думать, чтобы окончательно не сойти с ума. Он повторял, что смотрел и пытался убедить себя, что перед ним надувная кукла и они с ней развлекаются. Он сказал, что все это продолжалось нестерпимо долго, пока кто-то — мне кажется, он назвал Вэнса, я не могу поклясться, но мне так кажется — не сказал, что она мертва и им нужно избавиться от тела. Они завернули ее во что-то и засунули в багажник «ягуара» Вэнса, а потом где-то выбросили.

— Не кажется ли вам, Николас, что описание выглядит слишком подробным для галлюцинации?

Хансен ничего не ответил.

— В особенности, — не унимался Майло, — для такого глуповатого парня, как Чепмен. Неужели он был склонен к фантазиям?

Хансен продолжал молчать.

— Куда они ее отвезли, Николас?

— Я не знаю — проклятие, почему об этом не было ни слова в газетах?

Хансен сжал руку в кулак и поднял на уровень груди, словно хотел придать своим словам больше веса.

Майло слегка отклонился в сторону, но продолжал угрожающе нависать над Хансеном. Тот беззвучно плакал.

— А что они делали потом?

— Заказали кофе, — ответил Хансен. — Где-то в Голливуде. Кофе с пирогом. Люк сказал, что пытался есть, но его вырвало в туалете.

— Какой пирог?

— Я не спрашивал. Почему ничего не было в газетах?

— А вы сами как думаете, Николас?

— О чем вы? — удивился Хансен.

— Ну, вы же неплохо знали своих приятелей, как вы объясняете отсутствие информации об убийстве в газетах?

— Я не понимаю, на что вы намекаете.

Майло встал, потянулся, покрутил головой и подошел к окну. Он остался стоять спиной к Хансену.

— Подумайте о мире, в котором вы живете. Николас. Вы удачливый художник. Вы получаете тридцать или даже сорок тысяч долларов за картину. Кто покупает ваши произведения?

— Тридцать тысяч не такая уж большая сумма за картину, — возразил Хансен. — Если сравнить с…

— Это большие деньги за одну картину, — перебил Майло. — Кто их покупает?

— Коллекционеры, но я не понимаю, какое отношение…

— Да-да, люди со вкусом и все такое. Но сорок штук за современную картину — тут речь идет не о простых коллекционерах.

— Ну да, люди среднего класса, — сказал Хансен. Майло резко повернулся к нему.

— Люди с деньгами, Николас, — с усмешкой сказал он. Мутные глаза Хансена округлились.

— Вы хотите сказать, что кто-то дал взятку, чтобы убийство замяли? Неужели такое возможно? Но тогда почему же оно всплыло теперь? Почему именно сейчас?

— Попробуйте объяснить сами.

— Ничего не приходит в голову.

— А вы подумайте.

— Кто-то заинтересован в том, чтобы предать эти факты огласке? — предположил Хансен. Он поднял голову. — В игру включились большие деньги? Вот что вы пытаетесь мне сказать?

Майло вернулся к дивану, уселся и вновь открыл блокнот.

— Большие деньги, — продолжал Хансен. — Иными словами, я поступил как настоящий осел, когда согласился разговаривать с вами. Вы застали меня врасплох и использовали… — Тут его лицо просветлело. — Но вы все испортили. Вам следовало предложить мне пригласить адвоката, а так то, что я сказал, не будет принято судом…

— Вы слишком много смотрите телевизор, Николас. Мы обязаны предложить вам адвоката, если намерены вас арестовать. У нас есть для этого причина, Николас?

— Нет, нет, конечно, нет… Майло посмотрел на меня.

— Пожалуй, нам так и следует поступить. Препятствие к исполнению правосудия является преступлением. — Он вновь обратился к Хансену. — Подобное обвинение — вне зависимости от того, будете вы осуждены или нет, — изменит вашу жизнь. Но если вы согласитесь сотрудничать с нами…

Глаза Хансена засверкали. Он провел рукой по редким волосам за ушами.

— У меня есть основания для беспокойства, не так ли?

— Из-за чего?

— Из-за них. Господи, что я наделал? Я застрял в Лос-Анджелесе, но мне нельзя уезжать, я не могу оставить мать…

— В любом случае уезжать вам не следует, Николас. Если вы вели себя честно и рассказали нам все, что знали, мы постараемся обеспечить вам безопасность.

— Вам плевать на меня. — Хансен встал. — Уходите, мне нужно побыть одному.

Майло не шелохнулся.

— А нельзя взглянуть на вашу картину?

— Что?!

— Я и в самом деле люблю живопись, — заявил Майло.

— Моя студия является частным владением, — угрюмо заявил Хансен. — Уходите отсюда!

— Никогда не показывайте дураку незаконченную работу?

Хансен сделал несколько нетвердых шагов и глухо рассмеялся.

— Вы совсем не дурак. Вы потребитель. Как вы живете с собой?

Майло пожал плечами, и мы направились к двери. Положив руку на ручку двери, Майло остановился и проговорил:

— Кстати, картины на вашем сайте просто великолепны. Как французы называют натюрморты — natur morte? Мертвая природа?

— А теперь вы пытаетесь меня унизить.

Майло распахнул дверь, и Хансен сказал ему в спину:

— Ладно, взгляните. Но у меня в студии лишь одна незаконченная картина.

Мы поднялись вслед за ним по узкой лестнице с латунными перилами и оказались на длинной площадке с толстым зеленым ковром. Три спальни с одной стороны и одна дверь, ведущая в северное крыло. На ковре стоял поднос с завтраком. Чайник и три пластиковые тарелки: желе цвета крови, вареное очищенное яйцо и какая-то коричневая гранулированная масса.

— Подождите здесь, — сказал Хансен, — мне нужно проведать мать. — Он на цыпочках подошел к двери, приоткрыл ее, заглянул внутрь и вернулся к нам. — Она все еще спит. Ладно, пошли.

Его студия находилась в самой южной спальне — небольшой комнатке, объем которой увеличили за счет приподнятых балок и застекленной крыши, пропускавшей внутрь лучи южного солнца. Пол из твердой древесины выкрашен в белый цвет, мольберт тоже. Белый лакированный шкафчик, белый футляр с набором красок и кистями, стеклянные кувшины, наполненные скипидаром и растворителем. Цветные точки краски, выдавленной на белую фарфоровую палитру, трепетали на белом фоне, точно экзотические бабочки.