Разрыв франко-русского союза - Альберт Вандаль

Быстрым взглядом измерив надвигающуюся опасность, он решил остановить ее тотчас же всеми имеющимися в его власти средствами. Он решил, что потребует от Пруссии разоружения и сокращения наличного состава ее войск до дозволенной ей цифры, и, чтобы успокоить ее, примирился с необходимостью начать переговоры о союзе раньше назначенного им срока. Если Пруссия послушно сложит оружие, он сохранит по отношению к ней прежние намерения; позволит ей жить и будет приспосабливать ее для выполнения своих планов. Если же она посмеет рассуждать или попытается обмануть его, он не даст ей времени восстановить свои силы, не позволит выстроиться впереди России в качестве ее первой оборонительной линии. Он изменит свой план, тотчас же ринется на нее и уничтожит. Для обеспечения себе свободного прохода через Германию он готов вырвать с корнем остатки прусской монархии и заровнять самое место, где она была.

Ему нетрудно сделать это. Армия Даву, гарнизоны Данцига, Штеттина, Кюстрина и Глогау, затем войска, мобилизованные в великом герцогстве Варшавском, в Саксонии и Вестфалии окружают со всех сторон состоящее в подозрении королевство. Достаточно одного приказания, мановения его руки, чтобы это железное кольцо, внезапно сомкнувшись, раздавило Пруссию а своих смертоносных объятиях. Конечно, думает император, это будет началом ожесточенной войны с Россией, но зато казнь Пруссии свершится без всяких помех и с такой быстротой, что наши войска, по совершении этого неожиданного и смелого дела, успеют еще броситься на Вислу и развернуться там, прежде чем русские выйдут из своих границ и займут Германию. Правда, великая борьба начнется гораздо раньше, чем он того желает, но, по крайней мере благодаря этому, предполагаемый театр военных действий не будет перемещен. Как видим, при существующих условиях, Наполеон допускает, на худой конец, предположение – до войны с Россией уничтожить Пруссию, в том случае если, она будет уклоняться от приказаний, которые он ей пошлет.

Между тем, он переехал со своим двором в Компьен, где начал готовиться к путешествию в Голландию и в свои владения по ту сторону Рейна. 4 сентября аккредитованный при нем прусский посланник барон Круземарк был спешно вызван в Компьен. Там, придавая своим словам серьезный и внушительный тон, герцог Бассано сказал ему следующее: Император искренне желает сблизиться с Пруссией; он желает иметь ее своей союзницей. Но ничто не может так повредить этим добрым намерениям, как опрометчивые меры, которые предпринимаются в Берлине и которых Его Величество не может допустить. Пруссия совершит самоубийство, в полном смысле этого слова, если вызовет недоверие императора, ибо это не останется без последствий. У нее только одно средство сохранить себя – отказаться вполне от чрезвычайных вооружений, заслужить этим путем благосклонность императора и ждать результатов, ничего не предпринимая. В тот же день Бассано написал Сен-Марзану, чтобы тот сообразовал свои слова с этими угрожающими предостережениями.[316]

Несколько дней спустя, 13 сентября, по рассмотрению вновь полученных донесений, из которых Наполеон видит, что военные приготовления Пруссии в полном разгаре, он приказывает отправить Сен-Марзану категорические инструкции. В них французскому посланнику предписывается предъявить королевскому правительству требование о прекращении крепостных работ и о роспуске по домам созванных солдат. В доказательство же наших добрых намерений, он даст формальное уверение, что ему вскоре будут присланы полномочия на предмет открытия переговоров о союзе. Для перехода Пруссии на мирное положение он даст только три дня; самое большее, на что он может согласиться, это – продлить срок на сорок восемь часов. Если, по прошествии этого срока, он не получит полного и безусловного удовлетворения, он покинет Берлин, предупредив о своем отъезде маршала Даву, принца Экмюльского. По этому сигналу Даву тотчас же выступит в поход и со всеми своими силами нагрянет на столицу и на провинции Пруссии. Одновременно с ним перейдут границу вестфальцы, саксонцы, поляки, и, замкнув кольцо охвата, двинутся на Берлин. В то же время наши гарнизоны на Одере, соединясь и образовав непрерывную цепь, преградят отступление королевскому правительству; они помешают его бегству и принудят его к сдаче; обреченное на смерть государство погибнет, не успев опомниться, не успев крикнуть, не имея времени воззвать к себе на помощь, и от монархии великого Фридриха останется одно воспоминание.

На всякий случай Даву и Жерому были отправлены соответствующие приказания. Тем не менее, в секретном письме Маре к Сен-Марзану ясно было указано, что, хотя император и твердо решил уничтожить Пруссию, если она своим двусмысленным поведением вынудит его к этому, но что он вовсе не желает этого: напротив, его искреннее желание – избежать этой крайности. “Заметьте себе, – говорится в письме, – что искреннее желание императора состоит в том, чтобы дано было согласие на разоружение; чтобы даны были полномочия для открытия переговоров о союзе либо в Берлине, либо в Париже, чтобы вы имели возможность остаться на вашем посту, и чтобы Пруссия уведомила Россию, что она разоружается потому, что теперь у нее нет поводов беспокоиться за сохранение мира. Такое заявление Пруссии необходимо; ибо, при настоящем положении вещей, одним из серьезнейших последствий принятого Пруссией решения является то, что Россия может подумать, что ее вооружения были сделаны по соглашению с Францией. Следует, чтобы в течение трех дней было рассеяно впечатление, которое могли произвести на Россию вооружения Пруссии, а это может быть достигнуто только разоружением”.[317]

В тот день, когда государственный секретарь набрасывал эти строки, в Берлине уже знали о сделанных Круземарку предостережениях. Прусский двор очутился в крайне затруднительном положении, ибо ответ Александра на просьбу о союзе и верной и надежной помощи не был еще получен. Было только известно, что царь с волнением прочел письмо короля; но, очевидно, это не подвинуло значительно дела, так как Шарнгорст все еще с жгучим нетерпением ждал на границе разрешения царя, чтобы тайком проскользнуть в Россию. Даст ли ему царь просимое разрешение, примет ли его, сговорится ли с ним об условиях союза – все это оставалось неизвестным. Не имея в руках никаких данных, Пруссия хотела выиграть время и прибегла к хитрости. Не переставая вооружаться, она решила объявить, что приступает к разоружению.

Фридрих Вильгельм собственноручным письмом уведомил Наполеона, что отказывается от формирования новых сорока восьми батальонов и от усиления полков по шестнадцать человек на роту. Действительно, эта мера была отмечена, но мобилизация продолжалась в иной форме. Рабочие, взятые для крепостных работ и для устройства укрепленных лагерей, почти сплошь были старыми служаками или не зачисленными официально молодыми солдатами; тех и других потребовали для несения государственной службы. Это было средством иметь их под рукой, чтобы при первой же надобности можно было сформировать из них полки. Этот замаскированный способ призыва не был отменен. Масса крестьян и рабочих держались в сборе около крепостей и, как муравьи, копошились у стен Шпандау, Кольберга, Грауденца и Нейса. Они чинили старые укрепления, возводили новые, возили землю, делали насыпи, и в то же время подчинялись военной дисциплине и ходили на ученья. Не превращаясь пока в лагерь, Пруссия была похожа на громадную мастерскую. Чтобы превратить рабочих в солдат, оставалось только приказать им бросить лопаты и кирки, взять ружья и заменить рабочую блузу военной шинелью. В один миг многочисленные рабочие артели превратились бы в взводы, роты, батальоны и составили бы армию, которая удвоила бы ту армию, которую Пруссия имела законное право держать на действительной службе[318].