Хмельницкий. Книга первая - Иван Ле

— О, пан п-подстароста занят обороной ста-ароства! — воскликнул Конецпольский, поднимаясь со скамьи навстречу Хмельницкому. Даже подал ему руку, чем несколько успокоил встревоженного подстаросту.

Ян Данилович, сидевший спиной к двери, бросил косой взгляд на Хмельницкого и отвернулся, продолжая допрашивать какого-то оборванца.

Хмельницкий, вежливо поздоровавшись с поручиком, не удержался, чтобы не спросить его:

— Что сие значит, пан поручик? — и кивнул головой в сторону занятого допросом старосты.

— Одного турка, прошу, п-поймали дозорные пана п-подстаросты у Куруковских озер… — ответил Конецпольский, снова садясь на скамью.

Хмельницкий Понял, что допрос ведет не только пан староста, но и поручик пана гетмана.

За столом, почти напротив Даниловича, сидел турок в оборванной одежде, лицо у него было в кровавых ссадинах и синяках. Он до сих пор еще тяжело дышал, озираясь по сторонам и бросая злые взгляды на Молодого казака, который горячо рассказывал Даниловичу о происшедшем:

— Пусть не брешет проклятый турчин, прошу пана, потому что я не один, а вместе со всем дозором встретил его с отрядом вооруженных турок и с той пленницей. Только потом, когда мы стали рубиться с ними, он поспешно отдал пленницу другому турку, который поскакал с ней на переправу к Днепру…

— Ну, дальше… — поторапливал староста отважного юношу.

Только теперь Михайло Хмельницкий увидел, что это был Иван Сулима, его дозорный, вернувшийся из глубокой разведки. Он был в грязи, измучен, но не уступал в споре, настаивая на своем, как недобитый в поединке петух. Почувствовав какое-то недоверие или недружелюбие со стороны коронных панов, он настороженно защищался, доказывая свою правоту. Оба пана называли турка Селимом, и сообразительный юноша понял, что они хорошо знают пленного и не так уж склонны судить его за людоловство.

— Ну… и мы тоже… Как старший в отряде, я велел дончаку догнать турка с пленницей и отбить несчастную, а сам вместе с хлопцами стал рубиться с басурманами!.. Ведь этот проклятый турок, словно бешеный пес, сорвавшийся с цепи, набросился со своими басурманами на нас. Одного из наших он сам зарубил, так не ждать же и нам того, прошу ласковых панов. Мы тоже…

— Что?

— Немного осиротили турка, прошу пана. Четырех его вояк посекли на капусту, не совру, а его… Наш Тарас уложил его коня, тогда… успокоили его по-казацки и разоружили.

Хмельницкий понял, о какой пленнице идет речь, — он знал, кого вез Селим к Мухамеду Гирею, и, ужаснувшись от одной мысли об этом, спросил у Сулимы:

— А где же пленница, Иван?

— Она, очевидно, погибла, уважаемый пан подстароста, вернее — могла погибнуть… Я уже говорил об этом вельможному пану старосте. Она во время переправы была привязана к турку. Борясь с днепровскими волнами, турок держался за гриву коня, а монашка… да, пан подстароста, это была несчастная монашка… Вот он сам потом признавался нам. — И Сулима показал плеткой на Селима. — Видать, она казацкого рода: тихонько отвязалась от турка, а когда тот спохватился, дивчина… вцепилась в горло упыря и… Оба барахтались возле коня… А здесь шел бой, сеча. Кто-то из хлопцев видел, будто только один конь выбрался на противоположный берег. Конечно, Днепр, волны, татарское горло в руках, разве справишься…

Сулима с такой искренностью и волнением рассказывал обо всем этом, что растрогал даже черствое сердце Даниловича. В комнате воцарилось скорбное молчание.

— Хвалю, пан Хмельницкий, за хороший подбор казаков для охраны пограничного староства. Такого казака стоило бы назначить старшим в Чигирине, чтобы всегда под рукой был отважный человек.

— Так и намеревался поступить, уважаемый пан староста. Посылал в дозор, чтобы проверить его.

14

Поздно ночью защитников Чигирина, словно гром среди ясного неба, поразила неожиданная весть о том, что сам поручик гетмана Жолкевского взял под защиту пленного турка. Он привел его к себе и некоторое время держал под охраной своих крылатых гусар. Когда стемнело, переодел в чистую крестьянскую одежду и в сопровождении четырех гусар отправил к гетману. Об этом вмиг стало известно всем казакам Чигирина. Среди них был и Иван Сулима, которому Хмельницкий в нескольких словах рассказал о переживаниях Богдана и о том, как внезапно он собрался вместе с Кривоносом на розыски турка с пленницей.

«Чем объяснить, что поручик гетмана оказывает такую милость этому турку?» — спросил себя неугомонный Сулима. И тотчас же, ни с кем не посоветовавшись, он решил отправиться в погоню, прихватив с собой пушкаря-дончака и Тараса, опытного и отважнейшего казака, родом с Черниговщины. Он сказал им, что хочет вырвать из рук спесивых гусар своего пленника.

Надо было узнать, куда повезли турка.

У всех городских ворот сторожевые казаки интересовались целью ночного путешествия, затеянного непоседливым Сулимой вместе с пушкарями, и на шутки и прибаутки Тараса отвечали тем же. Стоявшие у черкасских ворот казаки не скрыли, что в сумерки действительно проехала четверка гусар Конецпольского с басурманом. По казацким обычаям, захваченный турок или татарин считался собственностью казака, пленившего его в бою, поэтому все сочувствовали Сулиме и желали ему успеха.

Вырвавшись за ворота крепости, Иван вихрем понесся вдогонку за гусарами.

Давно известно, что рассудок и отвага редко уживаются рядом. Отважному Сулиме, да и его напарникам хорошо было известно, что перед отъездом в дальнюю дорогу переодетого турка вооружили, что поручик послал с Селимом не хвастливых мальчишек с игрушечными крыльями за плечами, а испытанных воинов. Казаки издавна знали и то, что в бою конный воин Речи Посполитой стоит двух реестровых казаков. Гусары, выехав из крепости, даже сняли свои крылья и прицепили их к седлам, чтобы свободнее чувствовать себя, выполняя такое ответственное поручение. Им, как и пославшему их поручику, было известно, что, взяв под защиту турка, они вызвали недовольство городских казаков.

И, однако же, Сулима погнался за турком, не обращая внимания ни на предупреждения Тараса, ни на неравенство сил.

15

Уже на заре возвращались двое верных товарищей Сулимы. Тарас ехал не на своем коне, а на том, на котором турок выезжал из Чигирина. Они свернули с дороги к Тясьмину почти напротив Субботова, остановились у переправы.

Тарас вытер широкий лоб, повернулся к донцу:

— Будешь, парубче, ждать вон в тех зарослях… А в случае неожиданного нападения шляхты беги за Днепр. Наши люди крепко любят казаков. Расскажешь им, каким медом потчуют нас шляхтичи, какие безобразия творят. А я не задержусь… — И, направив усталого коня вброд, скрылся на противоположном берегу, в субботовских кустарниках.

Джуры в усадьбе подстаросты узнали могучего пушкаря, впустили его во двор. По настоянию Тараса разбудили и Матрену.

Тарас, весь мокрый, ввалился в просторный зал, едва освещенный единственным каганцом, стоявшим на столе. Не соразмерив своих сил, он так прикрыл дверь, что стекла в окнах зазвенели, а язык пламени в сальном каганце лизнул края черепка и, оторвавшись, погас.

— Ото, добрый казаче, чего так хлопаешь? — вздрогнув, спросила Хмельницкая. — Не крымчаки ли гонятся за тобой, упаси боже? Не беспокойся, сами зажжем, вот и девчата мои… Говори, что случилось в Чигирине? — А сама уже мысленно была по ту сторону Днепра. «Нет ли какой-нибудь весточки от Максима Кривоноса?» — с замиранием сердца подумала она.

— Да я, матушка, пушкарь, но приехал не из Чигирина. Простите за этот стук, уж такая у меня дурная привычка. Хлопцы в шутку даже Трясилом прозвали меня за это. Не пугайтесь, а откуда приехал… разрешите наедине рассказать.

Матрена махнула рукой молодице, которая принесла горящую лучину и зажгла каганец. Тарас проводил ее глазами, покуда не закрыла за собой дверь, сказал:

— По поручению нашего товарища, попавшего в беду, Ивана Сулимы. Наверно, знаете его?..

— Разумеется, знаю! — ответила Матрена, тяжело вздохнув. — Так сядем, казаче, чтобы счастье не проходило мимо пас…

— Некогда садиться, уважаемая матушка. Как хотите, а хлопца вызволять нужно!

— Кого? — снова забеспокоилась женщина.

— Да Ивана Сулиму! Коронные шляхтичи в Чигирине милостиво отпустили на волю басурмана, пленника Ивана. А тот басурман нашу дивчину, какую-то монашку, выкрал для султанского гарема.

— Монашку? Послушницу Свято-Иорданского монастыря, свят, свят, Христе-боже… — тотчас догадалась Хмельницкая.

— Не знаю. Наша, говорю, дивчина попалась в руки неверному, как цыпленок в когти ястреба, матушка. Ну, мы… погорячились немного, как обычно… проучили турка и привели в староство на суд к пану подстаросте. А столкнулись с королевским произволом, простите на слове, матушка… Пан староста с одним заикой шляхтичем Конецпольским воспротивились нашему казацкому суду и отправили турка, вооружив его, к гетману Жолкевскому, чтобы таким образом выслужиться перед султаном. Этого презренного людолова пан гетман освободил! Так пусть бы он жену свою, вельможную гетманшу, в дар за султанскую ласку послал, а не такого зверя. Ну, сердце нашего Сулимы и не выдержало. Каждый бы так поступил, матушка: басурман загубил невинную дивчину, а шляхта чуть ли не целуется с ним, да еще и отправляет к гетману в сопровождении гусар.