Набат-3 - Александр Гера

Илюшин ангел-спаситель появился неожиданно и вовремя остановил события под небом России, дал ему последний шанс. Он очень удачно погрел руки на валютном буме в середине августа и заметался, не зная, куда вложить деньги. К сентябрю сатанинского года у него скопилась изрядная сумма в три миллиона валютной наличности, да вилла, да три квартиры и пять авто, картины высокой кисти — всего не счесть, а утащить некуда. А ведь еще были у него и заграничные накопления, виллы и машины, только здешние бросать жалко, а оставаться дольше опасно. Что ему делать там? Там ниши заняли настоящие коршуны, его купленный диплом и профессорское звание ровным счетом ничего не стоят, и сожрут его там, бедного воробышка, в один присест, косточками не подавившись.

Друзья по банковским играм, кто хитрее, кто ловчее, городили каждый свой огород со своим чучелом, помощи не предлагали, а если подсказывали вариант, стоил он дорого. А события нагоняли тучи, вместе с теми, кому на Руси жилось хорошо, лопнул и его банк мыльным шариком.

Банк банком, а свои денежки — это свои. Но как их вытащить, если разрушилась стройная система перекачки за бугор? И никто не хотел делиться по-дружески своими каналами. Пословица «Дружба дружбой, а денежки врозь» погналась Илюшей с полной откровенностью. И засиживаться в России было нельзя. Пару квартир он кое-как продал за половину стоимости, а на шикарный особняк покупателя не находилось. Кому надо? Жить на вулкане? Ой, не смешите меня, Илюша. Я вам не скажу за всю Одессу, а за всю Россию скажу точно: будь я последний поц, если стану дожидаться конницу-буденницу в вашем особняке.

Не хотелось дожидаться красных командиров в пыльных шлемах и Трифу, а он, бедняга, топтался на месте и с грустью провожал улетаюшие в Израиль надежды. Прощание: «На следующий год в Иерусалиме» — его никак не вдохновляло.

В один из дней, когда он тихо сиживал в банке, имея; всего одну секретаршу, главного бухгалтера и двух охранников, прибыл офицер шведского банка, который настоятельно потребовал оплаты двух депозитных счетов. Иначе будут арестованы активы его бельгийского филиала. В этом месте Илья Гриф хранил кое-что про запас, но совет директоров рассыпался, оставив сто одного защищать и засчитать общие остатки. Но швед зарился на бельгийские деньги, которые Илья считал собственными! И какой это швед, если от него разит чесноком так, будто он сегодня прибыл из местечка под Винницей! Трифу было очень обидно, что собрат не щадит его и даже не видит в нем соплеменника. Он пробовал переходить на иврит, но жидовский швед отмахивался от него, как шведский жид, и слышать ничего не хотел о возможном гешефте. Зачем ему это надо, если он и без участия Трифа полнит оговоренные десять процентов? А если двадцать? Если двадцать, его выгонят из банка и в Швеции на двадцать процентов он не проживет. А если тридцать процентов? И на тридцать не проживет. И на сорок не проживет, и на пятьдесят не проживет, лишь на жалкие семьдесят процентов кое как сведет концы с концами, чего Триф никак не собирался позволить собрату.

Беседа шла к печальному концу, Триф сидел заторможенный. Швед заговорил на иврите, и он поднял голову.

— Я не знаю, как вы в России понимаете бизнес, но, по-моему, вам на память не идет ничего, кроме воровства. Вы могли бы спросить умных людей, и они научат вас, как быть за десять процентов.

Илья воспрянул: зачем они так ругались, если мирно можно разойтись всего за десять процентов комиссионных?

— Вы ошибаетесь, — охладил его швед. — Это не та сумма, от которой дают десять процентов. Можно вести разговор о ста миллионах долларов. Тогда есть о чем говорить разговор.

— Я не ослышался? — спросил Триф.

— Вы не ослышались, — подтвердил швед. — Сейчас в России многие пытаются вытащить свои деньги и то, что осело на счетах вне России. Наш банк вне подозрения, у него солидная репутация. Если вы согласны способствовать солидности нашего банка, ваши деньги станут кэшем на той стороне плюс десять процентов комиссии.

Предложение звучало откровенно. Трифу предлагали найти подобных себе, убедить на перекачку средств на счет шведского банка, и он еще и зарабатывает десять процентов!

У Трифа зародилось подозрение, что многие из сагитированных могут лишиться своих накоплений и левые доходы станут настолько левее, что достать деньги будет абсолютно невозможно. Но какое до того дело ему, если обещаны комиссионные и его деньги останутся его деньгами?

Обменявшись визитками, а у обоих они были неброские. но внушающие уважение, Триф и швед расстались, снабдив визитки рукописным номером телефона.

Первым делом Илья Триф дал поручение фирме «Дан энд Бредстрит» подготовить для него развернутую информацию об этом шведском банке. Через час ему прислали факс на пяти страницах, и он внимательно изучил его.

Банк устойчив, существовал более тридцати лет, имел несколько филиалов. Находился он в Италии, в Швеции аккредитованы два его филиала. Уставный капитал банка доходил до двух миллиардов долларов, активы перевалили за тридцать миллиардов, обязательств набиралось за сто. Конечно, филиал не банк, но хэд-офис отвечал по всем обязательствам филиалов.

Зачесались руки, разгорелись надежды.

Еще перед тем как и швед собирался покинуть его. Илья решил сразить его вопросом в спину:

— А как я узнаю, что мои десять процентов растут?

— Какой глупый вопрос, — обернулся с порога швед. — Я вам даю номер счета, и отслеживайте сами поступления.

После проверки банка через «Дал энд Бредстрит» городить огород с собственным чучелом не имело смысла. И не на следующий год в Иерусалиме, а где пожелается в самом недалеком будущем.

Илья позвонил приятелю, сидевшему в таком же дерьме и с деньгами, которые в любой момент могли заплакать. Они посетовали на бедственную участь братьев-евреев в этой трижды сраной земле, где некому продать трех этажный особняк за свою стоимость и «шестисотый» «мерседес», нельзя вывезти собственные картины кисти Куинджи и Левитана, нашего человека, и главное — некому пожаловаться. Гои опять ополчились на бедных евреев, опять надвигаются грабежи и разбой. Да-да! Ой как плохо…

— Но я им не дамся, — твердо сказал Триф, приступая к сооружению чучела, — Моих денег они не получат.

Тотчас из трубки закапали слезы приятеля: обложили со всех сторон, свои жалкие три миллиона баксов он вынужден похоронить, держал по глупости в чулке, теперь бери этот чулок, натягивай на физиономию и под мост…

— А как ты умудрился выпутаться? — Вопрос как обухом но голове.

Тут умный Илюша и рассказал, что нащупал лазейку к одному банку и тот гарантирует ему кэш на той стороне.

— Боже мой! — возопил приятель. — Илья, как ты можешь не протянуть руку помощи товарищу? Или ты не еврей?

— Я не отказывал тебе в помощи, — оскорбился Триф. — Готов помочь, но только тебе. Горлышко узкое, всем не пролезть.

— Илюша, не дай погибнуть!

— Не дам, — заверил Илья. — А дам тебе номер телефона для связи с офицером банка. Он наш человек. Только очень прошу, не делись ни с кем, хоть с самим папой.

Приятель клялся мамой, что тайна умрет вместе с ним. Именно это и хотел услышать Илья Гриф. Теперь братья-евреи замусолят телефончик до неузнаваемости. Если еврей клянется мамой, значит, продаст всех. С хорошим настроением Илья подписал месячный договор с эмиссаром банка и уже не боялся октябрьских холодов. Всякий раз, когда он прикипал к экрану компьютера, где высвечивались поступления на указанный шведом счет, он диву давался, как много наворовали собратья и как они неразборчивы в средствах и клятвах. За день счет вырастал на десять — двадцать миллионов, за неделю перевалил за сто, 30 сентября на нем осело более пятисот миллионов, и на 4 октября Триф заказал авиабилет на Стокгольм. Из страны пока выпускали спокойно, однако багаж исследовали тщательно. Много собратьев стояло в очереди.

«Ищите, несчастные гои! — насмехался Илья, наблюдая без эмоций за возней таможенников. — Я отдаю вам свой особняк вместе с «мерседесом» и любовницей. Живите!»

Он принципиально улетал насовсем с маленьким кейсом. Там его ждало все остальное плюс магический символ, заключенный в маленькой цифрочке 10 процентов.

К своему удивлению, он обнаружил на нейтральной полосе массу знакомых. Те здоровались с ним очень вежливо и, оставив жен, отводили в сторону и спрашивали, так ли ему надо в Швецию, как им? Так и эдак пробовалось на слух имя приятеля Трифа, который клялся мамой и улетел, кстати, днем раньше в Стокгольм.

Илью все расспросы не обескураживали. Мало ли почему Стокгольм стал Римом. А он летит по делам, через три дня вернется. А вот на следующий год — встретимся в Иерусалиме.

Ничего удивительного он не нашел и в лобби филиала банка, где обнаружил знакомые лица. Только прежние знакомые строились к стойке по расчетам с клиентами, а он попросил проводить его к главному менеджеру. Его с повышенной вежливостью проводили.