Реверанс со скальпелем в руке (СИ) - Шатохина Тамара

Память возвращается, но медленно – тускло, серо, неинтересно. Я и правда когда-то жила здесь, но музыка и Шония – это всё, что я в состоянии принять для себя безусловно. Этот мужчина - якорь, который держит и не даёт мне скатиться во что-то страшное. Может и в настоящее сумасшествие. И вспомнила я его сразу же, особенно - голос. А еще он привычно целует мне руку и это странным образом успокаивает.

И только в прямой связи с ним всплывает со дна памяти куча всего – названия медицинской аппаратуры, термины, порядок проведения операций, лица ребят… да – Вера, Стас… Шония для меня крепкая ниточка, связывающая с этим миром, слабенькая надежда на то, что будет время прийти в себя и разумно во всем разобраться, не скатившись до этого в свой персональный ад. По факту, он здесь единственный близкий для меня человек.

- Маня, ты отказываешься их вспоминать? – сел он тогда возле меня, - а меня помнишь? Улыбаешься?

И замолчал, давая мне время. Только смотрел так… Странное это было выражение лица, блаженное какое-то, или благостное – будто светился изнутри. Это трудно объяснить и еще труднее поверить в настолько огромную радость! За меня радость. А потом покачал головой, зарылся лицом мне в ладонь и оторвался от нее уже с улыбкой. И я тоже смотрела, будто заново узнавая его - соскучилась. Тоже улыбалась. И что-то дернуло вдруг прошептать то, что повторяла десятки, если не сотни раз за всё то время - там. Стоило взять в руки медицинский инструмент или даже просто перевязочный и я просила в голос или мысленно - о поддержке и помощи:

- Благословите, шеф, - сейчас получилось тихо и хрипло.

- Это я… да запросто, - чуть замялся он и вдруг опустился на колени у кровати, прижавшись губами к моему лбу: - Благословляю – выздоравливай, солнце.

- Нет… не так же, - дрожали у меня губы.

- Да всё так, ты просто не знаешь как нужно, – уткнулся он лицом в подушку, виском к виску со мной, тяжело вздохнул куда-то туда: - Ничего, всё будет хорошо, я обещаю.

Любимая присказка Рауля – «тout ira bien». Я крепко сжала веки в надежде сдержать слёзы. И не вышло, процесс пошел и потекло… по щекам, за уши, в волосы, на подушку. И вздрагивал рядом, жался ко мне виском Шония, сопел, опять бормотал что-то в неё сквозь зубы. Не хватало воздуха, заложило нос… я жадно вдохнула, а получилось почти рыдание.

Незнакомый голос заставил открыть глаза:

- Эмоции, это хорошо. Но тут у вас, ребята, явно перебор. Давай… кончай уже, Гоша.

- Да почти уже... Виталий Иванович… - оторвался от подушки Шония.

- Машу в краску вогнал… хорошо она реагирует на тебя, замечательная эмоциональная реакция. Машенька, устала?

Я еще крепче стиснула веки. Все эти намёки, шутки, попытки поддержать меня и даже развеселить! Если бы они знали!

- Я буду часто заходить. Тебя сейчас в интенсивку – там с этим проще, - поднялся он с колен и потянулся ко мне рукой. И я с трудом, но дала свою – привычно, как всегда. Он секунду помедлил, придерживая её двумя руками, потом склонился и поцеловал. Я кивнула, отпуская его… хотелось спать.

Со временем мне становилось легче и одновременно труднее. Легче, потому что вспоминался язык, восстанавливались двигательная активность и речь… Мы не замечаем, насколько просто пользуемся всем этим, освоив в детстве. Сейчас же всё происходило через усилие и неважно – в голове оно или мышцах. До полного выздоровления было еще далеко, а я всё больше задумывалась – зачем?

Вначале я очень ждала Шонию, буквально нуждаясь в нем. И если бы он просто молча посидел рядом… но он что-то говорил, рассказывал – о работе, погоде, друзьях, больничных новостях… И постоянно заглядывал мне в глаза, будто о чем-то догадываясь, но не решаясь спросить. И в конце концов, я замкнулась и замолчала и с ним тоже. Нет, я все так же ждала его, прислушиваясь к звукам шагов за дверью, с облегчением встречала взглядом… а дальше – ничего. Он стал напрягать, меня совершенно не трогало то, о чем он говорит – все вокруг продолжало оставаться чужим и всё более чужим становился он. Понятно, что во всем этом его жизнь, но она уже не моя…

Были попытки открыться психологу. Медицинский психолог владеет методами коррекции, он может помочь – я хотела этого. Хотелось… нужно было как-то договориться с самой собой, найти хотя бы временное равновесие в этом мире, потому что начали приходить мысли страшные, грешные - о возвращении в тот.

Но врач не вызвала человеческого доверия, или это со мной что-то было не так… Потому что я не могла объяснить, почему меня приводят в ужас собственные голые ноги, выглядывающие из-под халата. Вставая, я всегда куталась в простыню… Нельзя было рассказать о тоске по сыну, которая буквально жрала меня изнутри. Понятно, что после этого в помощь психологической реабилитации могут быть подключены медикаментозные средства.

Единственное, на что решилась, это признаться, что думаю теперь по-французски, отсюда и дополнительные затруднения с речью, и тут она довольно подхватила:

- Похожий случай произошел с жителем США Майклом Боутрайтом, преподавателем английского. После комы он неожиданно для всех заговорил на шведском и пытался убедить всех вокруг, что зовут его иначе. Или австралиец Мак-Магон, который учил китайский, затем попал в автокатастрофу, пролежал в коме, а очнувшись, заговорил так, словно прожил в Китае всю жизнь... Ваши школьные знания таким образом ярко проявились и…

Эта женщина радовалась, что нашла аналогию происходящему со мной. И я понимала, что так же убедительно она наведет параллели, докажет и обоснует то, что мой Франсуа – сон, просто коматозный сон.

Всё становилось только хуже, мне уже приходилось прилагать настоящие усилия, чтобы просто заставить себя встать с кровати. И эти мысли… я понимала, что от меня уже мало зависит, так пусть всё идет, как идет. Борьба нужна, когда в ней есть смысл…

И вдруг в один из дней в палату быстро вошел Шония.

- Манечка, собирайся - тебя выписывают. На улице лето… хочешь на Озера? - присел он возле меня, - можно бы в парк, но там парковка далеко, а к Озерам хороший подъезд. Солнце, нужно многое тебе рассказать, только давай на свежем воздухе? Это я настоял на твоей выписке.

***

Шония настоял на разговоре с лечащим Маши и психологом. Причина этого была серьезной – Маша удалялась семимильными шагами. Даже по сравнению с тем первым днем разница на его взгляд была ужасающей. За эти полтора месяца она стала совершено закрытой, отвечала односложно, прятала глаза… А если взгляд удавалось поймать, Георгия буквально скручивало от боли, которая в нем жила. И это при том, что болей у нее не было. А когда психолог предложила подселить к ней соседку – спокойную, приятную женщину, всё стало только хуже – если не было процедур или занятий, Маша отворачивалась к стене и делала вид, что спит. А ночами не спала, тихо ворочалась, иногда стояла у окна.

- Она плохо ест, буквально заставляет себя – я сам наблюдал это. И почти не поправляется. Понятно – эта её еда та еще дрянь! – пытался он донести свою мысль, - но там совсем нет потребности в общении, хотя она вспомнила почти всех. Но для неё мы… будто картонные персонажи – ни о чём! Вы помните, Виталий Иванович, как вначале она встречала меня, ждала… Понятно - всё дело в том, что помнила по какой-то причине только меня. Но не теперь же? Её будто ест что-то изнутри, она опять тает, слабеет. В общем, так - у меня хренова куча отгулов. В связи с ковидом количество плановых операций снизилось. А с Маней - вопрос жизни и смерти, так что я её забираю. Не сдвинется ничего – приду опять на поклон к вам, но, Санна…!

- Вы правы, на контакт она категорически не идет, и я просто дала ей время. Но все показатели демонстрируют улучшение.

- Физической формы, - поддакнул Шония, - а у неё горе вселенское в глазах! Там такое плещется – у меня озноб по телу. Ей выйти отсюда нужно… она в окно постоянно смотрит – лето там. Отвезу… куда захочет, туда и отвезу. Не смотрите так, дорогой Виталий Иванович… не нужно меня предупреждать о само собой разумеющемся. И раз уж так вышло, что все в курсе моих чувств, то сразу скажу – мне Маша нужна вся.