Нео-Буратино - Владимир Корнев

И Гвидон рассказал ту самую историю, свидетелем которой недавно оказался: когда браток решил устроить отпевание в церкви собачки своего шефа и как священник из этого выкрутился.

— Да ну их, этих новых русских. От них одни заморочки! Хотя смешная история. Между прочим, у нас, у евреев, по этому поводу давно есть один анекдот. Ты слушай лучше анекдот про старого еврея. Так вот. Приходит старый еврей в синагогу и зовет ребе. «Что тебе нужно, Абрам?» — спрашивает ребе. «Таки деликатный вопрос — издохла собачка моей покойной Сары, и хочу, как положено, отпеть ее». Ребе разгневался: «Какой же ты еврей, Абрам?! Как ты мог придумать такую мерзость! Уходи домой. Какой ужас!» Абрам не отстает, ребе готов уже выйти из себя: «Иди с миром, пока я не проклял тебя!» Тогда Абрам разворачивается и, перед тем как уйти, между прочим бросает: «Ну таки ладно. Пойду в церковь: русский поп не откажется отпеть собачку, ведь моя Сара завещала обязательно сделать это, а тому, кто это сделает, велела заплатить целый миллион…» Тут бедный ребе мигом меняется в лице и, расплываясь в улыбке, хватает Абрама за фалды: «Вэй! Неси же скорее усопшую. Что же ты сразу не сказал, что собака — истинная иудейка»!

Гвидон чуть не захлебнулся пивом от хохота. Комментировать что-либо он воздержался, да Капа вряд ли и поверил бы. Он как раз предложил выпить еще по бутылочке за счастливое осуществление проекта, но в этот момент откуда-то послышался голос запыхавшегося Бяни. Униженный жизнью дворянин с Петроградки, совершавший ежеутреннюю пробежку вокруг бастионов в компании вполне себе счастливо выглядевшего типа, мурлыкавшего под нос что-то вроде «тилим-летим», предлагал Гвидону присоединиться к здоровому моциону, но тот только отмахнулся:

— Не видишь, мы с другом обсуждаем серьезное дело. Пожелай мне ни пуха…

— Да ну тебя… — И Бяня, как водится, ответил.

— А что это за кадр там с тобой? — вполголоса полюбопытствовал Гвидон.

— О! Это не просто кадр, это настоящий уникум! Мой друг Тиллим Папалексиев, испытавший от женщины бездну страданий и через них все-таки достигший счастья.

Озадаченный Гвидон не понял ровным счетом ничего, зато, посмотрев на часы, заторопился — ему нужно было лететь на вокзал, навстречу славе.

Гвидон взял билет на «скорый». У Зины был спектакль, и она должна была прилететь самолетом на следующий день. Экспресс перебрался через Обводный, плавно миновал петербургские задворки, спальные районы, где-то за Колпином или Тосно вырвался наконец из урбанистического котла и развил подобающую своему названию скорость.

За окном тянулся припорошенный снежком плакучей постпетербургской зимы смешанный лес вперемешку с раскисшими болотами. Артист пребывал «в буфете». На столике стояли бутылка «Синопской», казенная рюмка с золоченым ободком да тарелка селедки с картошкой. «Как все это неожиданно: постановка „Паратино“ в Москве, роль! Это же неминуемый успех, признание: вот как бывает! Улыбнулась судьба, и можно считать, я уже известный на весь мир драматург, за первой постановкой придет следующая… А деньги-то просто с неба посыплются! Ну, я человек скромный, да и Зина тоже: дворцов нам не надо, а уж бабкину квартиру непременно целиком выкуплю, отремонтирую, стеклопакеты вставлю… Соседей расселю так, чтобы никто в обиде не остался. Бабуле отдельную квартиру куплю — душевный человек Светлана Анатольевна! Повезло так повезло… С одной стороны повезло, а с другой… Откуда вообще принесло этого немца? Раньше Безруков ничего о нем не говорил… И все-таки свечку-то надо было потушить, и вообще сделать все, как Капа велел, а я испугался одного облика бритого, дурак!»

Сон с Димой все никак не выходил из Гвидоновой головы: «Попробуй-ка его забудь! Сидит старпер, небось, сейчас у тещи, подмасливает ее или стращает своими связями. Не к добру все это, Гвидоша, неспроста: сон этот… Сказано ж было: молись и кайся! Или почудилось?» Мысли пошли по кругу, и Гвидон стал вышибать их репликой из немецкой пьесы. Это походило на медитацию кришнаитов, которых он часто встречал на Невском приплясывающими под бесконечно повторяемые мантры. «Нормально, — успокаивал себя артист. — Это разновидность психотерапии». «Медитация» помогла — он спокойно заснул за столиком. Когда наконец Гвидон открыл глаза, то спросонья посмотрел по сторонам: напротив него сидел человек с курчавившейся бородой и рыжеватыми усами, в свитере грубой вязки с воротом, словно сросшимся с растительностью на лице. Проникновенные карие глаза по своему выражению позволяли безошибочно определить: мужчина находится на том сложном жизненном этапе, что называют возрастом Христа. Он вполголоса напевал праздничный Рождественский тропарь. Гвидон спросил, еще не вполне сориентировавшись в пространстве и времени:

— А где я? Где это мы?

— Скоро уже! Зеленоград проезжаем, а там и Златоглавая.

Артист увидел, что за окном мелькают типовые шестнадцатиэтажки среди редких сосен. Попутчик удивил его своим видом, ласковым названием столицы:

— Вы что, монах?

Тот решительно замотал головой в знак отрицания:

— Нет, что вы! Я, фигурально выражаясь, инженер человеческих душ, литератор.

Гвидон обрадовался, хотел было признаться, из тщеславия, что он сам модный драматург и едет на премьеру своей пьесы, известной на весь мир, но его вдруг словно отрезвило:

— Так мы почти коллеги! Я артист: вы пишете, я на сцене воплощаю.

— Что-то в этом роде… — Литератор опустил глаза, затем встрепенулся, внимательно посмотрел на Гвидона. — А вы знаете, чем писатель отличается от графомана?

Гвидон никогда об этом не задумывался. Попутчик, грустно улыбаясь, сам ответил на свой вопрос:

— Графоман, которого издают, — писатель, но зато писатель, которого не издают, — графоман. Так принято считать в мире сем!

— Вы, наверное, москвич? У вас больше верующих, — поинтересовался артист.

Бородач посмотрел на Гвидона оценивающе:

— Да нет, не угадали: коренной петербуржец. А вы, наверное, думаете, в Северной столице православных мало, а Москву никто всерьез не воспринимает?

Гвидон был склонен пооткровенничать:

— Все мои знакомые питерцы такие: в Бога верят, но в церковь не ходят. Я сам такой, хоть и провинциал по рождению. А в Москву, если не секрет, по каким делам?

Тот расправил бороду, не спеша проговорил:

— Давно, знаете, не был. А в Святки не был никогда. Хочу Иверской поклониться, в храмы заглянуть, побродить по старым дворам…

— Какие ж в Москве старые дворы — там сплошные небоскребы да сталинки. Шум, гам — не люблю! — Гвидон решительно резанул ладонью воздух.

— Не любите, потому что не знаете! Многое сохранилось. Погуляйте по Остоженке, по Бронным, Меньшикову башню отыщите, поплутайте в Замоскворечье, в Донской загляните, в конце концов… Может, поймете меня.

Артист призадумался: «Интересный мужик. Одухотворенный, одним словом. Другие в столицу по коммерции, а этот…»

— Вы в Сергиевой лавре наверняка не были? — продолжал православный литератор. — Там такая благодать! А я вот к Троице тоже съездить намерен, к Преподобному: при наших с вами профессиях нужно постоянно очищать душу, и где, как не в храме… Вы же воплощаете на сцене литературные образы, а Чехова когда в последний раз читали, признайтесь?

Гвидон смутился:

— Да я многое наизусть помню, роли ведь когда-то учил… Честно-то говоря, детективы больше люблю читать, триллеры всякие, правда, понимаю, что это макулатура…

— Ну так в чем же дело? Прочитайте Шмелева, Зайцева, Лескова. Гоголя и Достоевского наверняка плохо знаете? Артист должен поэзией упиваться: откройте Пушкина, Блока! Имена Рильке и Рембо вам, наверное, мало что говорят.

— Я Есенина люблю! — радостно выпалил Гвидон.

— Тоже неплохо, — вздохнув, согласился писатель. — Только кончил скверно, но не нам его судить.

Артист пожаловался:

— Жизнь сейчас такая пошла: то роли учишь, то подрабатываешь. «Или куришь натощак, или пьешь с похмелья». Все как попало, не до чтения. Информация и так захлестывает.

Попутчик подобрел:

— Высоцкого цитируете — тоже трагичнейшая личность, метался все… — Он развел руками. — А читать все-таки необходимо, музыку слушать классическую. Пути Господни неисповедимы. Я вот к Богу через «Сайгон» пришел, через «систему»: рок, мир, любовь. Теперь, правда, и любовь иначе воспринимаю, а от юношеского пацифизма, надеюсь, следа не осталось. Зло часто искореняется только силой — увы!

Он посмотрел в окно.

— Да мы приехали, кажется, господин… Извините, не спросил имени?

— Гвидон!

— Как это Гвидон?! Свечку за кого ставить?

Артист вдруг понял, что у него даже имени нет, и по спине струйками побежал холодный пот:

— Поставьте за Бяню… Нет, лучше за Зину, за Зинаиду!

Литератор ошарашенно кивнул и, встав из-за стола, попятился к выходу: