Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда рассвело, я поехал обратно. Хаза выглядела недовольной, а Антощ был прежний. С чумной усмешкой. Я перестал его понимать и охотно бы расстался, но, видно, судьба. Свой своему поневоле друг. Одну лямку тянем.
Вечером Выдра опять налил бельма, но спать не спал. Уже Хаза легла, а он все сидел – уставился в землю. Мне было скучно, я раззевался, и вдруг я слышу:
– Драго.
– Чего?
– Хазу не трожь, – он так в землю и смотрит. И словно не знает, он со мной говорит наяву, или в мыслях, или во сне, и ему все равно – лишь бы сказать. – Хазу не трожь.
– Антощ! Очнись! И в мозгах не имею! Было бы надо – я бы сказал тебе, а не ей. Ты ее брат. Она твоя.
Он губы скривил.
– Опустошен я, – признался Выдра. – Не хочу по утрам вставать. Не хочу стараться. Устал стараться. Молодые не устают, а я устал. Не могу.
– Надо мочь. Я тоже не могу, а потом живу, и оказывается, что могу.
Он меня не слышал – глядел внутрь себя и говорил то, что там видел. По всему, давненько это в нем нарывало.
– Задохся я, Драго… Света мне нет. Сердце захлопнулось. Что-то с ним сталось. Я ж не себя, я сестру жалею. Она к тебе тянется. Слышишь, морэ? Бери ее замуж!
– Антощ! Ты что? Ты забыл все на свете! У меня есть невеста, и мы с тобой едем ее искать! Хаза мне не нужна!
– Ах, не нужна?! – Выдра вспыхнул, но и тут же сник. – Ну и баста, значит. Нечего мусолить.
С тем и уснули. А дальше вот что. Много я снов повидал, чавалэ, но тот был худший. Мне привиделся Плащ! Тьфу сто раз на его могилу! Он гнался за мной по огромному городу. Я через мост, и он через мост, я на площадь, и он на площадь. Там в центре был памятник, а под ним – тайная нора. Я в нее нырнул и вход изнутри завалил камнями. Дух перевел, а потом гляжу – Плащ у меня за спиной стоит! Куда деваться? Ноги не слушают. А он раздулся и – вот те на! – превратился в шар! Чтобы мне провалиться! На одной стороне у шара – лицо, на другой – часы! Стрелки крутятся, как смерч, лицо хохочет, а хохот жуткий, словно адское пламя!
Я тотчас проснулся – ни жив ни мертв. Рядом сидит Антощ, и вид у него – чтоб я в воду канул! Губы шевелятся, в руках – нож! Вот тебе и «морэ»! Я подобрался. Если ударит, один на тот свет не уйду, клянусь!
– Чего тебе, Выдра?
– Хотел тебя того… зарезать… вот, – Антощ перекрестился.
– Ты так не шуткуй. А то я не пойму.
– Все уже, морэ. Не убил – значит, не убью, – он мне нож протянул – рукояткой вперед. – Бери. Подарок.
– Ну спасибо.
– Это по-честному, – он отошел.
– Брат, а за что?
– Дурно мне… Озвереть хочу… Не получается.
– И не получится.
– Ты не дашь?
– Она.
Хаза на перине повернулась с боку на бок, давая понять, что все слышала и слышит. У Выдры сквозь зубы вырвался стон. Я воткнул нож в землю, плюнул на все и закрыл глаза. Может, так и лучше, как хотел салахор.
Часть четвертая. Жизнь дорогу торит, а ты иди
Замок Горных Духов был пуст. По крайней мере, с виду. Ветер глухо завывал между его острыми зубчатыми башнями. Стены поросли сизым мхом. В трещинах ютились мыши-пищухи. Никто не мог сказать, какой из титанов столь причудливо сгрудил эти серые скалы. Или это был не титан… Кто же тогда? Да кто угодно! Ледник, гнев божий, землетрясение. Так или иначе Замок Горных Духов одиноко возвышался на дне горной долины. В здешних краях он был главным ориентиром. Если путник держал от него направо, через перевал Уджикаш, то он попадал на Аккаинское озеро, ни за что ни про что прозванное караванщиками Окаянским. Если же путник направлялся вниз – через кедрач, к водопаду, то за водопадом его поджидала долина Туров, откуда, следуя течению мелководной, но стремительной Усть-Туры, за четыре-пять часов необременительного похода уже можно было спуститься к подножью кряжа, где у Тихвинской сопки десятком промышленных труб пыхтел черный от сажи городок Ствильно, или, как его звали местные жители, Железный Котел. От Замка вела еще и третья дорога – вверх, на Белок – вечно засыпанную снегом вершину, где водились снежные барсы, а снежные барсы не делали большой разницы, кто достанется им на ужин – кабарга или человек. В общем, место было дикое – красивое и жестокое.
Какаранджес вздохнул с облегчением, когда убедился, что Замок Горных Духов необитаем. Он обошел его трижды – сперва издалека, потом сузил радиус, крикнул: «Лю-юди-и!» – никто не отозвался. Горные духи также хранили гордое молчание. Впрочем, духов Какаранджес остерегался в последнюю очередь. Главную опасность представляли аккаинцы. Днем – мирные табунщики, по ночам они превращались в безжалостных грабителей и убийц. Поведать об их зверствах могла лишь луна, ибо прочих свидетелей аккаинцы в живых не оставляли. Узкоглазые смуглокожие конники рыскали от перевала к перевалу в поисках наживы. Из-за плеч торчали приклады ружей, точно так же как у предков – острия бердышей или кончики пик. А горные духи – чего их бояться? Если они еще и остались, то забились поглубже – в каменные щели, всеми покинутые, ни злые, ни добрые, сонные, вялые, совершенно апатичные к истории человечества. Ровесники Шороха. Даже местные маги и шаманы позабыли их извилистый и древний язык. Им никто не молился, и только ветер да голодные волки пели для них угрюмую колыбельную – у-у-у, у-у-у.
Со стороны Замок выглядел устрашающе. Он был весь покрыт косыми глубокими трещинами, словно изрубленный в бою панцирь. «Как бельмо на глазу! – проворчал коротышка. – А может, это и не Замок вовсе, а могильный камень?! Великаны главаря своего схоронили! Кадку с золотом под голову cунули! Вот бы узнать! А хоть бы и узнал? Разве отроешь? Нету тут золота и быть не может!» Коротышка всегда предпочитал иметь два мнения вместо одного, чтобы каждый раз использовать то, которое удобней. «У меня тут не мякина», – говаривал он, выразительно постукивая пальцем по виску. «А можно я посмотрю?» – пошутил однажды Драго. «С ним бы мне полегче сейчас пришлось», – тоскливо подумал о бывшем товарище Какаранджес. За спиной у него висел потертый армейский ранец – такой тяжелый, что гнул к земле. Коротышка героически тащил его уже несколько верст –
