Лето ночи - Дэн Симмонс

Ничего костяного в моей плечевой кости, подумал Джим и неожиданно почувствовал, что он близок к слезам. Куда она делась, чтоб ее? Или они, чего доброго, там трахаются?

Мать вошла в комнату, вся в счастье и удовольствии видеть ненаглядного сыночка, своего маленького Джимми дома. Мальчик заметил, какой толстый слой грима лежит у нее на щеках. И пахло от нее не так, как от нянечек в больнице; это был запах какого-то пахучего ночного животного. Может быть норки, а может что-нибудь вроде ласки в период течки.

– А теперь прими свои таблетки, а я пойду приготовлю обед, – прощебетала она.

И она протянула Джиму всю упаковку, вместо того, чтобы положить в маленькую чашку на столе положенное количество таблеток, как делали нянечки в больнице. Харлен проглотил разом три таблетки кодеина вместо положенной одной. Чтоб ее, эту боль. Мать была слишком занята, хлопоча в комнате, взбивая подушки, распаковывая его вещи, привезенные из больницы, чтобы заметить его поступок. Если она и собирается закатить большой скандал по поводу журналов, подумал Харлен, то наверняка отложит это на завтра.

И отлично. Пусть спускается вниз и жарит, что она там собиралась: мать готовила не чаще двух раз в год и всякий раз это было подлинным бедствием. Харлен уже чувствовал накатывающее головокружение от начинавшего действовать лекарства и был готов скользнуть в то теплое, мягкое, беcстенное пространство, в котором он провел так много времени в первые дни в больнице, когда ему давали более сильные болеутоляющие средства.

Он что-то спросил у мамы.

– Что, дорогой? – она на минуту замерла с его курткой в руках и Харлен услышал свой голос, звучащий довольно невнятно. Он начал снова:

– Мои друзья не заходили?

– Твои друзья? Почему нет, дорогой? Они страшно беспокоились о тебе и велели передать тебе всего самого лучшего.

– Кто из них?

– Извини, дорогой?

– Кто из них? – выкрикнул Харлен, но затем, взяв себя в руки, понизил голос. – Кто из них заходил?

– Ну, знаешь…, этот милый мальчик с фермы, как его там…, Дональд, кажется, приходил в больницу на прошлой неделе…

– Дьюан, – поправил ее Харлен. – Но он мне не друг. Он типичный фермерский сынок, и у него солома за ушами. Я хочу сказать, кто приходил к нам домой?

Мать нахмурилась и ее пальцы забегали, как бывало всегда, когда она испытывала замешательство. Харлен подумал, что с этими ярко-красными ногтями ее пальцы похожи на окровавленные обрубки. Эта мысль немного развлекла его.

– Кто? – снова спросил он. – О'Рурк? Стюарт? Дейзингер? Грумбахер?

Мать слегка вздохнула.

– Я не помню имена твоих милых друзей, Джимми, но они звонили нам. По крайней мере звонили их матери. Они все были очень обеспокоены. И особенно эта милая леди, которая работает в торговом центре.

– Миссис О'Рурк, – протянул Харлен. – А Майк или кто-нибудь другой не приходил?

Она сложила его больничную пижаму и сунула ее подмышку, будто это было сейчас наиважнейшим делом. Будто до больницы его грязные пижамы и белье не валялись здесь на полу целыми неделями.

– Я уверена, что они приходили, дорогой, но я была… Ну, естественно, занята, я так много времени проводила в больнице… Ну и другими делами.

Харлен попытался перевернуться на другой бок, повязка была неудобным наростом на левой руке, тяжелым и неподвижным. Начал действовать кодеин, и его унесло прочь. Может он убедить ее оставить здесь весь флакон, тогда он сам займется своей болью. Докторам безразлично, больно вам или нет, их не колышет, если вы просыпаетесь среди ночи от ужаса и такой боли, что чуть не писаете крутым кипятком. Правда эти нянечки так хорошо пахнут, но это неважно, они приходят, если вы звоните, это так, но потом они, шаркая тапочками по кафельному полу, уходят, их дежурство кончается, и несчастного парня отсылают домой.

Мать наклонилась поцеловать его и он почувствовал запах одеколона этого «типа». Харлен поскорей отвернулся, пока его не вырвало и от этого, и от запаха ее сигарет.

– Спи хорошо, дорогой. – Она подоткнула ему одеяло, будто он был маленьким, только гипсовая повязка не помещалась под одеялом и она как-то подвела под нее одеяло, будто белое покрывало под новогоднюю елку. Харлен уносился на волнах внезапного облегчения и онемение делало его более живым, чем он был всю предыдущую неделю.

Еще не было темно. В дневное время Харлен позволял себе быстренько заснуть… Это чертовой темноты он боялся. Нужно немного подремать, прежде чем он проснется на свою еженощную вахту. Чтобы оказаться на посту, если это придет.

Что это может прийти?

Действие лекарства каким-то образом высвободило его ум, как будто барьеры, заслоняющие то, что произошло – то, что он видел – готовы были пасть. Занавес сейчас поднимется.

Джим попытался перекатиться снова, мешала повязка и он прерывисто застонал, чувствуя как боль, словно маленькая, но упорная собачонка, тянет его за рукав. Он не позволит этим барьерам пасть, занавесу подняться. Чем бы оно ни было, то что будит его каждую ночь, заставляя потеть от страха и задыхаться, он не хочет, чтобы оно возвращалось.

Этот долбаный О'Рурк, и Стюарт, и Дейзингер и все остальные. Хрен с ними со всеми. Разве это друзья? Кому они нужны? Харлен ненавидел этот долбаный город с его толстыми, долбанными жителями и их идиотами-детками.

И эту школу.

Харлен поплыл в легкое забытье. Серный свет начал терять свой желтый оттенок, и обои приняли светло красную окраску прежде, чем потемнеть. За окном стали слышны раскаты надвигающейся бури.

Вскоре после захода солнца в нескольких кварталах к востоку по Депо Стрит на перилах веранды своего дома сидели Дейл и Лоуренс, наблюдая как сверкают в потемневшем небе молнии. Родители сидели тут же, только не на перилах, а на плетеных стульях. При каждой вспышке молнии Старый Централ вставал словно освобожденный от плена вязов, и его кирпичные стены казались синими. Воздух был совершенно неподвижным, ветер, обычно предвещающий грозу, еще не поднялся.

– Как-то совсем не похоже на начинающийся ураган, – заметил отец Дейла.

Мать пригубила стакан с лимонадом и ничего не ответила. Дышать было трудно, воздух из-за грозы казался тяжелым и вязким. Мать невольно вздрагивала каждый раз, когда сверкание молнии освещало здание школы, игровую площадку перед ней и Вторую Авеню, протянувшуюся на юг до Хард Роуд.

Дейл сидел, завороженный вспышками молнии и тем странным оттенком, которые они придавали траве, дому, деревьям, асфальту улиц. Было похоже на то, как черно-белое изображение на экране телевизора вдруг становится на мгновение цветным.