Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга вторая - Валентина Александровна Осеева

— Значит, бьёт наша армия его, подлюгу!

— Ещё как бьёт!

— И армия его бьёт, и мы бьём, а ему всё конца и краю нет! Валит валом, да и всё!

— А ты что же, сразу думал его уничтожить?

У костра завязывается жаркая беседа. Степан Ильич, окружённый со всех сторон, не успевает отвечать на вопросы.

Около палатки командира прохаживается часовой. Он нетерпеливо окликает пробегающего хлопца:

— Неси листок сюда. Чуешь? Листок, говорю, неси!

В палатке просторно. Посередине — дубовый стол, крепко вбитый ножками в землю. Мирон Дмитриевич, стоя около стола, докладывает:

— …В настоящий момент на вооружении отряда имеется тридцать винтовок, семнадцать автоматов, два ручных пулемёта. Это, Николай Михайлович, пока всё, что у нас есть.

— Так, хорошо!

Николай Михайлович смотрит в свою записную книжку. Сухие, твёрдые губы его шевелятся, как бы что-то подсчитывая; над высоким лбом поднимается седой ёжик коротко подстриженных волос, глаза быстро и внимательно взглядывают на Мирона Дмитриевича.

— Сейчас ваше хозяйство значительно расширится благодаря соединению с макаровцами. Последняя операция на Жуковке даст вам возможность одеть своих людей, а то, знаете, некоторые выглядят у вас… как бы это выразиться… — Он с весёлой усмешкой смотрит на бывшего директора МТС.

— А что же я с ними сделаю, як нет возможности? Приказал бриться-мыться, чиститься — и всё тут! — разводит руками Мирон Дмитриевич.

— Так вот, эта операция на Жуковке даст вам возможность одеть людей. Там есть сапоги, в большом количестве бельё…

Напротив секретаря райкома, ссутулившись, сидит Коноплянко. Голова его с мягкими прядями тёмных волос опущена вниз. Рядом шумно двигается большой чёрный, как цыган, кузнец Костя. Его живые глаза жарко блестят из-под бровей. За палаткой слышится лёгкий шум и сердитый голос:

— А я говорю — нельзя! Комсомолец, а не понимаешь!

За столом все пятеро склоняются над картой. Мирон Дмитриевич обтачивает ножом тоненькую палочку.

— Я выбрал для соединения с макаровцами Лукинский лес, — как бы продолжая начатый разговор, указывает он на карту. — Пожалуйста, смотрите сюда. Вот тут, вправо от этого леса, находится село Лукинки. Я уже связался с тамошними людьми. Люди это верные, обещают оказать поддержку продовольствием. Дальше…

Николай Михайлович берёт у него из рук палочку:

— Позвольте, Мирон Дмитриевич. Сейчас разберёмся. Тут неподалёку проходит линия фронта…

За палаткой снова приглушённые голоса.

Оксана несёт на коромысле выстиранное сырое бельё. Несколько хлопцев отделяются от товарищей и бегут к ней навстречу:

— Давай, давай, мамаша! Тяжело ведь. Гнать твоего помощника надо — чего он тебя нагрузил?.. Эй ты, прачка! Тебе что поручено?

Курносый хлопец с голыми красными руками смущённо подтягивает штаны:

— Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу!

— Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте бельё да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя?

— Есть, есть!

Курносый Сеня вытаскивает из кармана свёрнутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка.

— Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит?

Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Партизаны несли почётный караул. Давали клятву отомстить за погибших товарищей. Склонившись над свежей насыпью, Оксана видела себя босоногой девчонкой, прильнувшей к плечу отца… «Ну що до батька прилипла, хиба дядько Иван хуже?» — шутил Матвеич, дёргая её за короткие светлые косички.

Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: «Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що… А как хозяин скоро вернётся, то и не поспеют на свои места стать». — «Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку, им там не место».

Оксана трогает землю. Ничего больше не будет… Всё тут, под бугорком сырой земли… Тяжёлые, медленные слёзы ползут по её щекам…

«Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках», — писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз всё тепло, всю ласку заботливых дочерних рук!

Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере… Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз… Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много ещё места для своих людей в её большом материнском сердце!

Она встала, вытерла насухо слёзы и, поклонившись, сказала своё обычное:

— Пойду пока…

В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и всё расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли.

— Я их обязательно повидаю! Какая тяжесть у меня с души спала, Оксана Николаевна, вы и представить себе не можете!

Весть о смерти Матвеича и Николая Григорьевича потрясла Митю. Он знал, что ребята в ту ночь пошли на пасеку, и больше о них никто ничего не слышал. Митя не находил себе места.

— Если б Мирон Дмитриевич отпустил меня, — говорил он Оксане, — я б их нашёл. Я всё кругом обыщу!

Оксана обещала попросить Мирона Дмитриевича. Вспоминая Васька, она улыбалась