Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас

— И вы же, сударь мой, в благоприличном знакомстве я хлебосольстве состоите с госпожою камер-юнгферою Минк?

— Всё я же, — отозвался Кудаев уже весело.

— Ну вот-с, очень приятно мне с вами познакомиться и усердно вас просить пожаловать ввечеру в дом господина графа.

— К кому? — удивился Кудаев.

— К графу фельдмаршалу.

— К Миниху! — изумился Кудаев.

— Точно так-с.

— Зачем?

— Дело есть-с.

— Да он меня выгонит.

— Не извольте беспокоиться. Сам господин фельдмаршал меня к вам прислал с сей просьбицей — пожаловать к нему ввечеру.

"Просьбица? — подумал Кудаев. — Просьбица у фельдмаршала к нему, рядовому. Что за чудеса в решете?"

— Так как же прикажете отвечать?

— Вестимое дело, — воскликнул Кудаев, — буду.

— Вы не опасайтесь, что граф под арестом у себя на дому. Вам это повредить не может, к нему не запрещено ходить гостям. Только извините, а лучше вы бы сделали, если бы надели простое рябчиково платье.

— Рябчиково?

— Ну, то ись, простой кафтан. Как сказывают про господ, служащих у статских дел. Коли угодно, оденьтесь простым человеком, в зипунишко, а не угодно — рябчиком оденьтесь. Только не в мундире этом. Оно будет спокойнее и для вас, и для графа.

Кудаев ничего не понимал, но эта предосторожность его смутила.

— Нет, уж я лучше не пойду, — произнёс он.

— Напрасно, господин сударь Кудаев, совсем напрасно. Но мне такой приказ от графа, что коли вы опасаетесь переодеться, то пожалуйте как есть, в вашем солдатском одеянии.

— Эдак пойду, а переодеваться что-то мне сдаётся негодно.

— Ну, эдак пожалуйте.

— Ладно.

— Так верно это будет? Нынче ввечеру?

— Верно, верно. Сказал, так не обману.

И в тот же вечер, действительно, Кудаев, хотя волнуясь и тревожась, отправился к дому Миниха. Он колебался целый час, идти ли ему.

Предложение переодеться в простой зипун или в статское платье и явиться под видом простого дворового или под видом чиновника, а не военного, смущало его. Но в конце концов, изумляясь, зачем он нужен Миниху, он двинулся.

На крыльце, в коридоре и в дверях внутренних апартаментов фельдмаршала, Кудаев нашёл часовых от конного полка.

Это свидетельствовало, что опальный сановник всё ещё находится под домашним арестом.

Кудаева пропустили, конечно, беспрепятственно, и какой-то лакей-немец, не говоривший по-русски, провёл его в маленькую горницу. Здесь оказался тот самый старичок, что приходил в казарму.

— Ну вот и хорошо. Я пойду доложу, произнёс он.

И не прошло полминуты, как Кудаев был введён старичком в полуосвещённую горницу.

Фельдмаршал сидел за большим рабочим столом, покрытым книгами и бумагами.

— Здравствуй, воин, выговорил он. — Удивляешься, что я тебя позвал? Так ли?

Кудаев пробормотал что-то. Его поразили фигура и голос Миниха. Лицо за несколько времени успело осунуться, ещё более пожелтеть. Голос казался слабым, надорванным.

"Совсем не тот человек, — подумал Кудаев. — Вот то же самое, что мой дядюшка. Они оба, почитай, что в одном положении и оба, почитай, невинно страдают. Только есть разница. На Миниха враги какие-то наклеветали правительнице, но Иуды в доме его не нашлось. А вот у старика-капитана нашёлся Иуда".

Кудаев вздохнул и понурился головой.

— Чего ты? — выговорил Миних, с удивлением в голосе.

Вздох и движение рядового он понял по-своему.

— Чего ты? Иль тебе меня жалко? Вы, янычары, детей под соусом жарить способны и есть с маслом и с кашей. Где же вам сердобольничать! Это про вас не писано. Чего же ты охаешь?..

Кудаев не знал, что отвечать.

— Ну, коли жалеешь, — прибавил Миних, не получив ответа, — так жалей себя, тем лучше. Тогда ты охотнее справишь моё дельце. Хочешь ты справить мне дельце?

— Слушаю-с.

— Да хочешь ли?

— Извольте-с.

— Дело, братец, простое. Ты жених племянницы камер-юнгферы Минк?

— Точно так-с... Надеюсь...

— Она тебя любит?

— Мальхен? Любит!

— Мальхен, это невеста? Нет, я спрашиваю про тётку её. Камер-юнгефера любит тебя?

— Полагаю-с.

— Можешь ты ей от меня снести записочку и ящичек, так, чтобы никто во всём мире, кроме тебя, меня, да госпожи Минк, никто этого не знал?

— Могу-с, удивляясь, — произнёс Кудаев.

— Поклянёшься ты мне, что кроме нас троих никто этого знать не будет?

— Поклянусь.

— Не погубишь ты о плохом и себя, и меня, и свою Минк? Понимаешь ли ты, что ты погубить можешь всех троих?

— Не знаю-с. Полагательно, если вы так сказываете.

— Так берёшься?

— Берусь, — с запинкой выговорил Кудаев.

— Ящичек небольшой, хоть за пазуху клади его. Всё дело в этом. Даже и ответа мне не надо никакого от неё ко мне. Сделай милость, в ножки поклонюсь и ей, и тебе.

— Извольте-с, — выговорил Кудаев уже смелее.

— Ну, так вот.

Миних слазил в стол и достал маленькую записку, запечатанную, а затем небольшой футляр.

Тут же на глазах Кудаева он завернул футляр, величиною вершка в четыре, в бумагу, перевязал шнурком, запечатал с двух сторон, а затем, взяв перо, быстро, мелким почерком написал что-то.

— Ну, вот цидуля и посылка. Бери, не теряй, передай: по принадлежности и никому не болтай. Не передашь, ограбишь — себя погубишь, передашь и разболтаешь — всех нас троих погубишь.

Фельдмаршал передал то и другое в руки рядового, велел спрятать за пазуху и отпустил со словами:

— Коли всё благоустроится, я, сударь мой, этого не забуду. Я всё-таки фельдмаршал и граф.

Кудаев вышел на улицу и тут только, как всегда спохватился, что забыл спросить, когда ему передавать посылку госпоже Минк.

"Теперь поздно, — подумал он. — Завтра пойду".

Всю ночь проспал рядовой плохо. Маленький футлярец и записка оставались всё время за пазухой. Он побоялся где-либо спрятать их.

И этот футлярец, и эта записочка всё более тревожили Кудаева, как будто жгли его грудь, как будто царапали там.

"Точно ворованное там спрятал", — думалось ему.

И вспомнил он, как однажды ещё в деревне он поймал и спрятал за пазуху белку, которая в кровь расцарапала ему всю грудь. Теперь писуля и посылка фельдмаршала, арестованного на дому по государственным причинам, царапали и жгли Кудаева много пуще той белки.

XX

На другой день рядовой хотел бежать к госпоже Минк чуть свет, но, подумав, обождал. В