Восток есть Восток - Том Бойл

Тогда, только тогда ощутила она весь масштаб этой истории. И всю важность своей роли в ней. И то, что многие обстоятельства, кроме нее, никому не известны. Ни Джессика Макклюр, ни женщина в океане не идут с этим ни в какое сравнение, это сенсация дня, и в сердцевине ее — она сама. Ей совали микрофоны, ее слепили вспышки фотоаппаратов, а она знала, что вот она, ее история, не какой-то худосочный рассказ, не вымученные поиски смутной художественной правды, а настоящая, жесткая, крутая, взятая из подлинной жизни история, и она, Рут, — ее героиня. Это был взрыв, ослепительная вспышка прозрения.

Она улыбнулась, глядя в объективы.

На другой день Джейн получила-таки свое.

Рут вернулась в «Танатопсис», к милостям Септимы, к своему улью, иммиграционное ведомство получило разыскиваемого, а Саксби получил своих рыбок. Чтобы унять кожный зуд, она приняла сначала горячую, потом холодную ванну с английской солью, прижгла каждый из множества укусов спиртом и смазала лечебной мазью, после чего легла спать и спала до полудня. Когда она ела во дворике свой поздний завтрак — после такого испытания никто не мог ожидать, что она тут же кинется работать, — она вдруг увидела Таламуса, который лечил похмелье «Калистогой» с джином и «Нью-Йорк ревью оф букс». Она подробно обсудила с Ирвингом свою идею написать о случившемся большую вещь для журнала или даже книгу — и Ирвинг связал ее со своим литературным агентом Маркером Магиллом из весьма уважаемого агентства «Магилл и Мадцен». Это обнадеживало, но, с другой стороны, ее все еще угнетало провалившееся чтение, хотя все, конечно, уверяли ее, что оно прошло прекрасно, пусть и было слегка затянуто; и еще сильнее ее угнетало случившееся с Хиро. У нее не шел из головы весь этот ужас, эти безумные глаза, исхудалые конечности, впалые щеки и израненная плоть, и пиявки, пиявки ошметками черного пластыря по всему телу, и то, как он к ней бежал. Вот это угнетало больше всего. Ведь он полюбил ее. Доверился ей. А она его предала. Но разве у нее был выбор? И в конечном счете ему же будет лучше — никакая тюрьма не сравнится с этим болотом, он сгинул бы там бесследно.

Рут сидела в передней гостиной и ждала звонка от Маркера Магилла, когда внесли Джейн. Раньше, часа в три или около того, подняв глаза от журнала, который она рассеянно пролистывала, она увидела, как Джейн шествует через вестибюль в английском костюме для верховой езды — словно идет сниматься на обложку издания «Нэшнл велвет». Рут к тому времени уже успела ответить на звонки из «Нью-Йорк таймс», «Сан-Франциско Кроникл», газет Атланты, Саванны и Чарлстона, радио Си-би-эс и от господина Сикумы из Общества японо-американской дружбы, который горячо благодарил ее за неоценимую помощь в задержании его непутевого соотечественника, пространно извинялся за все неприятности и неудобства, доставленные ей матросом Танакой, и заверял ее в том, что подавляющее большинство японцев — буквально вся страна, за исключением психически больного матроса Танаки, — свято чтут закон и порядок. Звонки подняли ее настроение, она стала обдумывать план книги о Хиро и даже начала прикидывать, какой ей предложат аванс и что она на него купит, — но тут подняла глаза, увидела Джейн, и ее вновь испепелила ненависть.

Раб-северянин стоял у дверей — а почему не сказать дубина-швед? — и Джейн удостоила его прилюдных объятий, вся из себя как модная картинка в брюках-галифе, сапожках и этой забавной шапочке для верховой езды, похожей на салфетку в ливне волос. Кататься едет. Рут застигнута шквалом сенсации, Рут рискует жизнью в болотах, спасает безумного беглеца и играет в кошки-мышки с законом — а Джейн едет кататься. Злость разливалась, словно вскрылся гнойник, и всю ее Рут вложила в уничтожающий взгляд. Но Джейн и тут взяла верх — Рут уже готова была вновь опустить глаза в раскрытый журнал, когда Джейн повернула голову и взглянула на нее в упор — ага, подглядываешь, шпионишь, завидуешь скандинавским объятиям; и губы Джейн тронула великолепная ядовитая, торжествующая усмешка.

Через два часа ее внесли обратно. Лошадь сбросила ее, сломав ей правую ногу в трех местах. Лицо Джейн превратилось в комок боли, кровь проступила на брюках в том месте, где зазубренный конец кости вышел наружу. Дубина-швед и Оуэн торопливо втащили ее в гостиную и положили на диван, на рубашке у Оуэна краснело пятно священной крови. Джейн кричала так, словно рожала тройню, кричала без пауз для вдоха, лишь изредка перемежая вопль с потоком хриплых ругательств и судорожных всхлипов. Сбежалась вся колония, а Рут отступила подальше. Она была в ужасе, да, действительно в ужасе. Она в жизни не могла бы порадоваться чужой беде, как бы ни презирала она того, кто в нее попал, и какой бы заслуженной беда ни выглядела. Нет. Не могла бы, нет. И все же какая-то тонюсенькая ниточка удовлетворения в ней подрагивала, даже когда Джейн корчилась, и вопила, и звала мамочку, и крыла своего дубину-шведа: «Ой-ой-ой-ой, господи, да не трогай ты меня, Олаф, скотина такая, ой, мама, мама, больно мне, больно!» — а ниточка распутывалась просто: Джейн-то выбыла из игры. По крайней мере на время. Жалко ее, конечно. Рут уже думала о том, как теперь пойдут дела в бильярдной.

Джейн увезли в больницу. Ужин в этот день вышел невеселый, колонисты сидели подавленные, обменивались приглушенными репликами и уклончивыми взглядами, вяло жевали омаров в тесте — очередное творение Армана — и приходили в себя после событий последних дней. Септима ужинала отдельно в старой части дома. Место Джейн зияло пустотой. Вполголоса передавались смутные слухи — о Хиро, о Рут, о Джейн. После ужина, когда Саксби, который один из всех сохранил мажорное настроение и энтузиазм, отправился к своим рыбкам, Ирвинг Таламус отвел Рут в сторонку.

— Ну, расскажи, — сказал он, покачивая янтарную жидкость в бокале, — как там у тебя с Маркером?

Магилл позвонил, как раз когда улеглась суета после происшествия с Джейн, и сказал, что принимает предложение Рут. Он уверен, что заказ будет получен. Он уже сделал несколько звонков и изучает информацию.

— Ой, Ирвинг, — захлопала она в ладоши, как наивная дурочка, как Брай, — берет, берет он меня! — И она подарила ему взгляд, исполненный такой томной благодарности, излучающий такое смиренное обожание, что он поставил бокал и взял ее ладонь в обе руки.

— Ирвинг, — повторила она с придыханием, — как я могу…

— Пустяки, пустяки, — пробормотал он и уставился на нее долгим, хитрым, изучающим взглядом из-под густых таломудических бровей. — Ужас какой с Джейн, — сказал он, помолчав. Руку ее все еще держал.

Рут пыталась разгадать этот взгляд. Что он означает? Что Ирвинг втайне на ее стороне?

— Да, — согласилась она. — Ужасно.

Он отвел глаза в сторону, погладил ей руку и отпустил. Поднес бокал к носу, сделал глубокий вдох и поставил его на место.

— Рути, — произнес он неуверенно и вновь стал искать ее руку, — Рути, я хотел тебя спросить… Ты знаешь, что через две недели я уезжаю?

Рут кивнула. Сердце забилось быстрее. Рука Ирвинга жгла ей ладонь.

— Я вселяюсь в этот дом, который я снял в Ки-Уэст, благодатнейший климат на свете, три квартала всего от пляжа. Большие светлые комнаты, окна, окна повсюду. Хемингуэй прожил там одну зиму.

Она еще раз кивнула. — Так вот, — продолжал он, глядя на нее глубоко посаженными глазами, — что я хочу тебе предложить: поезжай туда со мной. Живи себе — никакой квартплаты, никаких обязательств. — Он помедлил. — Со мной.

Она ничего не могла с собой поделать, в голове замелькали слова: Рут Таламус, миссис Ирвинг Таламус, Рут Дершовиц-Таламус. Она увидела себя фланирующей рука об руку с ним по литературным салонам Нью-Йорка, эффектно появляющейся, вместе с ним опять же, на ежегодной писательской конференции в Бред-Лоф, увидела себя с ним в постели — всю эту шерсть, эти крепкие белые нью-йоркские зубы. Сердце ее стучало, глаза сияли. Но тут же она вспомнила о Сак-сби, о милом Саксе с его рыбами, широкими плечами и этой особенной улыбкой, чуть трогающей один угол рта, подумала о «Танатопсисе» и Септиме, о Лоре и Сэнди, о всех остальных. Она — царица улья, и улей ее здесь.

— Ты лапочка, Ирвинг, — сказала она наконец, — и я всегда тебя буду любить. Ты навсегда останешься моим лучшим другом, моим учителем, наставником…

Ирвинг спрятался за панцирь глаз, поджал губы:

— Но?

— Но, — вздохнула она, и теперь можно потупить глаза, потом взглянуть на потолок, оглядеть комнату, можно длить паузу сколько душе угодно, — но как я брошу Сакса?

Первый же звонок на следующее угро был от Маркера Магилла. Он предлагал сделку и хотел знать ее мнение. Крупное издательство — сказал какое — дает 500 тысяч долларов аванса и отчисляет автору пятнадцать процентов дохода; право первой публикации в периодике покупает один из ведущих женских журналов — назвал и его — за 75 тысяч, выплачиваемых в три этапа. Каково?