Замок искушений - Ольга Михайлова

Все молчали.

— Удобненькая отговорка, ничего не скажешь, — ворчливо продолжил его светлость. — Вот после этого-то и хочется считаться несуществующим. Хоть собак на тебя чужих вешать не будут! Впрочем, — задумчиво проговорил кривлявшийся Сатана, приняв позу мыслителя, — это аргумент pro doma sua. Можно отказаться от признания бытия Бога, но Бога ради, не отказывайтесь от идеи об экзистенциальности дьявола. Пока я есть — на меня можно списать любую мерзость. Ради своей же подлости — верьте в меня. Но нет, всё враньё, — снова задумчиво поправил он себя, — подонок в отсутствие дьявола всё спишет на мамочку и тяжелые обстоятельства бытия. Почему-то для подонка они всегда тяжелые…

— Но что же тогда сделали вы, ваша светлость? — Клермон был бледен и говорил тихо.

— Видит Бог… Впрочем, что это я, в самом-то деле? Ну, не важно… — хохотнул герцог, — Так вот, я приложил некоторые усилия в том, чтобы собрать вас вместе. Пришлось даже задурить на минуту мозги вашего Фонтейна. Это потребовало в вашем случае наибольших усилий. Нет ничего неприятнее этих праведников…омерзительные рожи… — Его слегка передернуло. — Ну, и после я немного поработал, затеяв небольшую бурю и обрушив мост, но, сами понимаете, тут уж не перетрудился. Когда в очередном грешнике не оставалось ни единого чистого помысла — жертва поступала в наше ведомство. Поэтому-то мсье Гастон, — рекомендую, Самаэль, дух злобы, — снимая с ветвей созревшие гроздья, потрудился больше всех. Любит он людей, что ж тут поделаешь? Любит… Целует столь страстно, что от объекта его любви остаётся головешка. Но что делать — такова истинная любовь!! Но вы только представьте себе его порыв, когда в его штаны засунула шаловливую ручонку юная распутница? Он даже смутился, по-моему, не так ли, Самаэль? — справедливости ради следует сказать, что на физиономии слуги Дьявола трудно было разглядеть что-то, кроме изуверской усмешки, но его светлость сделал вид, что не заметил этого, — некоторые утверждают, что без любви земля превратилась бы в бесплодную пустыню, а человек — в пригоршню пыли…. Красиво сказано. Но человек — все равно прах, — махнул он рукой, — с любовью или без. Да-да, уверяю вас… Но вообще-то и это незначимо, ведь истина есть просто частный случай заблуждения. — Он почесал кончик носа. — Да… ну и мсье Бюффо, — чертов Пифон, дух пакостных шалостей, вот он, познакомьтесь, — забавлялся надписями на стене, когда прилетал на часок отдохнуть от дневных забот. Так что — я возвращаюсь к теме, — не клевещите на нечистую силу. Никто вас не искушал.

— Но тогда… — Элоди была бледна и казалась совсем больной, — как… как погибла моя сестра? Она… покончила с собой? Или…

Герцог окинул её странным взглядом, глаза его на мгновение стали зеркальными, но потом в них промелькнуло что-то отеческое, жалостливое, даже сострадательное. Впрочем, определить степень искренности и актерства этого существа мог только он сам. Но голос его изменился — зазвучал по-отечески душевно.

— Может, вам лучше не знать об этом, мадемуазель? Вы, задавая этот вопрос, отнимаете у себя последний шанс благого неведения… подумайте. — Он искоса бросил любезный взгляд на Элоди и, видя её непреклонное желание узнать правду о гибели сестры, усмехнулся. — Ну, что ж, правду так правду. Вы, мадемуазель, и я с прискорбием и стыдом вынужден это констатировать, — единственное существо на свете, обязанное мне, Сатане, жизнью. Меня извиняет в этом случае только то, что получилось это ненамеренно. Ваша сестрица, придя в отчаяние от порыва весьма экстравагантной страсти мсье Виларсо де Торана, право слово, тут вы, племянничек, себя превзошли, мы с Пифоном даже кое-чему у вас поучились, — бросил он насмешливо графу, — так вот, усладившись любовью дорогого Тьенну, ваша сестрица действительно решила покончить с собой, но её остановила в этом намерении мысль о том, что она умрёт, а её ветреный и жестокий любовник получит вас. После чего она направилась на кухню, взяла там нож для резки овощей, и подошла к двери вашей спальни… Вам оставалось жить считанные мгновения…

Тройной помысел зависти, ненависти, отчаяния, умышления на убийство и самоубийство, теперь не искупаемые даже толикой пусть ничтожной, пустой, тщеславной, блудной и грешной, но все же любви, ибо теперь она яростно ненавидела его сиятельство — привлекли её в объятья мсье Гастона, кои я разрешил ему распахнуть ей навстречу. Потом он помог ей, излишне разгоряченной, — охладиться в пруду… Кстати, Самаэль, мадам Соркье, наша кухарка, уже интересовалась, куда подевался овощной нож…

Элоди стояла молча, только Арман почувствовал, что она сильней оперлась на его плечо.

— Однако, довольно болтовни. Вы сами видите — здесь ещё два места, — тон герцога изменился, и в склепе потянуло могильным смрадом. — При этом вопрос о том, является ли дьявол существом благородным, спорен. Я бы лично на это и гроша не поставил бы. Но, естественно, я предпочту мужчину.

Дювернуа понял все быстрее остальных. Он заверещал, и ринулся к престолу Сатаны.

Герцог был сбит с толку, пытаясь вслушаться в его визгливые стенания.

— Чего? Спасения? Да вы с ума сошли. Это не у меня… А, в смысле, вы хотите выйти отсюда? Это вы считаете спасением? Да, рынок перенасыщен компостом. Но — к чёрту, — прервал он сам себя, — презрение следует расточать весьма экономно, так как число нуждающихся в нём чрезмерно велико… Что? — переспросил он, — я — чудовище? Не знаю, что бы я подумал о вас, если бы удостоил задуматься. Отойдите от меня. Помню, Джованни Фиданца Бонавентура, а надо признать, что и среди святых бывают умницы, утверждал, что противоположности, поставленные рядом, проступают явственней. С этим не поспоришь. Отойдите, говорю, от меня.

Дювернуа вдруг отбросило к стене.

— Довольно, — прошипел герцог, и все стихло. — Ладно, я удовольствуюсь одним, так и быть. Я не кровожаден. Мсье де Клермон? Вы не обидитесь, если я выберу вас? Просто выбирать не из кого… — Клермон молчал, ощущая во всем теле странную скованность, точно его околдовали. Он не мог пошевелиться, и язык прилип к гортани. Неведомая сила притянула его к престолу Сатаны. Элоди и Этьенн, оставшись без опоры, покачнулись. Его светлость обернулся к остальным, — выход там. Племянничек, проводи даму и этого господина, — он указал на Дювернуа, тут же рванувшегося к двери.

Элоди осталась на месте.

Этьенн — тоже. Он зачарованно глядел на Сатану, не двигаясь и не пытаясь уйти. Он чувствовал, что ещё совсем немного — и он не выдержит этого невыносимого надлома, крушения всего, сорвётся в черную бездну безумия. Он изнемог и был на пределе, этот безумный Фигляр-Палач не вмещался в его сознание, но тут Этьенн с изумлением заметил, что над всеми его скорбями и недоумениями этих последних дней, над признаниями Франсуа и гибелью Сюзанн, над этим диким фантомом, — превалирует пустое, куда менее значительное, мелкое и суетное чувство — скорее — просто настроение. Ему все надоело. Причем больше всего — ему надоел… он сам. Да, он надоел себе, он был настолько не нужен себе, так устал от самого себя, что эта усталость была выше любого из его чувств. Ему даже и на чёрта в глубине души было наплевать.