Великая страна - Леонид Костюков

Глава 12. Специфика службы федерального агента

— Мэгги, тебе, как всегда, с брусникой и мидиями?

— Да. Мэгги с симпатией взглянула в спину Фрэнка. Хороший парень, старательный, хотя недалекий. Исполнитель.

За окном небольшого кафе на Сорок Пятой авеню в солнечных лучах резвилась стайка воробьев. Опрятная старушка в платье в крупный цветной горошек кормила их поп-корном из гигантского пакета. Мэгги лениво подумала, что ей бы подошел такой фасон.

— С тобой не занято, детка?

— Занято, малыш.

— А с кем ты сегодня обедаешь?

— С Чаком Норрисом.

— Можно я возьму у него автограф?

— На скулу.

— У тебя быстрый язык. Знаешь, я читал книжку, что для женщины язык еще важнее, чем…

Тут лицо незнакомца немного оплыло, как свечной огарок, а монолог оборвался, как пленка в русском магнитофоне. Фрэнк подхватил его под локти и подтащил к двум его спутникам, изумленным парням в металле и коже.

— Внезапно поплохело, — пояснил Фрэнк парням с обезоруживающей улыбкой. — С ним уже бывало такое? — он влепил захворавшему пару смачных пощечин. — Если не придет в себя через десять минут, надо вызвать врача, как вы считаете?

Мэгги улыбнулась. Фрэнк последнее время увлекался китайской медициной и не упустил случая распушить перед ней хвост. Спору нет, точку «шой-гу» он находил на любой фигуре и под любой одеждой с одного тычка. Но философские премудрости Китая проходили мимо его смазливой головы.

Третий месяц сотрудничая в ФБР, Мэгги затруднилась бы сказать, довольна ли она работой. На пути в Нью-Йорк, в самолете, она представляла себе, как на пустом заводе ввязывается в перестрелку с какой-то многоголовой биомассой обобщенно славянско-кавказски-еврейского типа, увешанной цепями и перстнями на жирных отростках и ощеренной сотней калашниковых. Постепенно биомасса начинала одолевать Мэгги, она исцарапанными пальцами тщетно перезаряжала свой магнум, вокруг нее визжали щепки и осколки стекла, — и тут приходил он, черным тонким против света силуэтом. Психоаналитик сказал бы, что в этом представлении отражается путаное ощущение Мэгги своей половой принадлежности, смещающееся от мужского к женскому.

На деле все оказалось иначе. Работа Мэгги заключалась в постоянных консультациях, которые записывались, анализировались, сортировались, сверялись и складывались в огромное и доступное рядовому федеральному агенту описание загадочной русской души.

Глава 13. Задача о посеве редиски

— Мэгги, вот тебе задача. Gromov и Khabibulin (ты видишь?) весной засеяли поле redisc'ой, в июне собрали урожай, сложили в сарае, к середине августа он сгнил. В чем смысл этой стратегии? Мы потеряли на этой задаче Пентиум. Только не своди всё к алкоголизму. Тут до тебя был специалист, который всё сводил к алкоголизму. Ты представляешь, мы уволили его через полтора года. Нам не интересен такой специалист. Мы можем смоделировать его на микросхеме. Итак?

— Ты видишь, Маркус, весной этим двум джентльменам захотелось посеять редиску. Вот тебе вчера захотелось пойти в боулинг. Но тебе ведь сравнительно все равно, что случится через четыре месяца с кеглями и шарами.

— Одну минуту. Но я отдыхал в свободное от работы время. Я зарабатываю деньги в ФБР, а трачу их на боулинг. Это работа, а то удовольствие.

— А если человек получает от работы удовольствие, он извращенец?

— Нет… но…

— А что если тебя послать на пенсию, а деньги просто отчислять со счета ФБР на счет боулинга?

— Это было бы нерентабельно. А пенсию нельзя получать просто так. Возникнет прецедент, гибельный для всей социальной системы.

— Видишь, ты меня понимаешь. Грань между работой и удовольствием проходит через мозг субъекта. Это представление. Для Громова и Хабибулина засев редиски стал удовольствием.

— Мэгги, подробнее это положение!

— Легко. Труд на поле стал для этих двух русских мистеров альтернативой домашней работе, где они либо занимают тяжелое место мужчины в деревенском быту, либо попадают в подчиненную позицию к женам и выполняют мелкие, скучные и унизительные поручения.

— Например.

— Задать свинье помои. Проверить уроки у дочери.

— Дальше.

— Громов и Хабибулин уходят на отдаленное поле, где нет семейного контроля. Там они завтракают, выпивают…

— Мэгги, алкоголизм мы опускаем. Феномен в том, что они действительно посеяли редис. Не воспользовались им как поводом для тунеядства, а посеяли, собрали, сгноили и выкинули. Обоснуй мотивацию основных поступков.

— Они втянулись.

— Как наркоманы?

— Примерно. Это надо представлять. Ты хорошо представляешь?

— Я учился у экстрасенса.

— Тогда представляй. Они посидели. Солнце печет. Надо попробовать посеять редиску. Хабибулин все еще сидит. Громов пробует. Хабибулин ложится на локоть, сдвигает кепку на глаза и обращается к Громову:

        — Ну как, Витек, по кайфу?

— Попробуй, блин.

— Ищи дурака.

— Какой кретин, Ильяс, придумал эту блядскую редиску? Так стоять кверху жопой на жаре и разрывать землю, как нагадивший кот?! Пойдем лучше в магазин.

— Раньше часа не откроют.

— Ну, посидим.

— Сиди.

… — Ну и херово ты посеял эту редиску.

— А какая разница? Или ты думаешь, если хорошо посеять редиску, то вырастет банан?

— В штанах у тебя банан. На, смотри, емеля, как надо сеять.

— Вот так, значит?

— Это у меня палец соскочил.

— А… у тебя не соскочил?

— Ага. Смешно. Давай засеем по рядку и засечем, у кого ровнее.

… — И стало нам так ясно, так ясно, так ясно…

— Это точно.

— Ладно, земляк. С тебя бутылка.

— Я и в рыло могу дать.

— Погоди. Ты что, не понял, что просрал?

— Не понял.

— Ну, дефективный. Ладно, еще по рядку? Спинку не ломит?

— Вот ты валяться будешь, а я посею еще три ряда.

— Говори.

…

— Достаточно, — сказала Мэгги неожиданно жестко, и они с Маркусом расстались до завтра.

Ей сняли уютную квартиру в Бронксе. Утром из ее окна виднелись серые громады, похожие на застигнутых рассветом троллей. Вечером галогеновые трубки чертили на фоне черного неба чудеса.

Было хорошо, но немного скучно.

Мэгги от тоски стала ходить в тренажерный зал и быстро накачалась так, что это испортило ее фигурку. Пришлось параллельно записаться на шейпинг.

В восемь она принимала душ, в девять глотала гамбургер с капуччино в закусочной Брамса, а в девять тридцать уже сидела напротив Маркуса в уютном кабинете со светло-серым дизайном мебели.

Глава 14. Задача о посеве редиски (продолжение)

— Мои поздравления, Мэгги. Твой диалог этих двух фермеров богаче коннотациями, чем «Шум и ярость». На, ознакомься, — Маркус протянул Мэгги насилу сшитый талмуд.

— Что это?!

— Перевод и анализ.

— Если можно, Маркус, давай по узловым пунктам.

— Да будет так. Для начала наш монстр-компьютер проинтерпретировал приглашение в Хайфу. Это логично, потому что в Хайфе эти джентльмены занимались бы тем же сельским хозяйством, но в лучшем климате и за большие деньги. Он распутал так: они есть два еврея по матерям, а по отцам татарин и русский. Это удобно в стране, где еще остается рудимент государственного антисемитизма, но еврей по крови (а они числят род именно по матери) владеет правом выезда на историческую родину. Итак…

— Маркус, но где это место насчет приглашения в Хайфу?

— Слушай: po caifu.

— Господь! Но это же слово «кайф» в дательном падеже.

— Постой! — Маркус выставил вперед ладонь, а свободной рукой полистал толстенную книгу. — Вот! В этом контексте не должен быть дательный падеж.

— Учти, Маркус, в деревне никто кроме директора школы и фельдшера не знает, что такое дательный падеж.

— А pretsedatel'?

— Нет. Маркус вытер пот со лба.

— Постой, Мэгги, но, например, тунец тоже не знает, что такое жабры, однако дышит жабрами.

— Это американский тунец. Для понимания русского менталитета полезно представить себе тунца, который не знает, что такое жабры, и поэтому дышит чем попало: легкими, жабрами, просто ноздрями, задницей.

— Понял! — Маркус относительно быстро записал в компьютер русского тунца и довольно умело его изобразил. — Как назвать такого тунца?

— Karas'. — Отлично. Так как насчет Хайфы? Выкинуть? Не жалко?

Мэгги сделала выразительное лицо.

— Ладно! О'кей. Теперь: Громов угощает Хабибулина блином. Полистай, Мэгги, следующие 20 страниц о maslenitsa. Поздравления: ее время действительно примерно совпадает с посевом редиса. Тут сказано о большой конфессиональной деликатности Громова: как русский еврей и с высокой вероятностью православный он приобщает татарского еврея Хабибулина, колеблющегося между иудаизмом и исламом, к христианству через полуязыческий культ и, что особенно ценно, через кулинарию. Это высококультурный жест. Дальше тут про Ivan Kupala, то есть про Джона Баптиста. Это не так актуально.