Избавление - Василий Соколов

И вновь, как наяву, всплыла перед глазами Кострова ползущая, занесенная метелью транспортная колонна из нескольких машин, блуждающая по нашим тылам. Колонну нужно обстрелять. Короче говоря, уничтожить. Так приказал генерал Ломов. Приказал в пылу гнева, скорее потому, что кто-то его самого обстрелял, нагнал на него страху. Может, этот случайный выстрел понудил генерала рассвирепеть и дать приказ смести подчистую всю колонну. Ведь когда подъехали близко, после первых предупредительных выстрелов колонна встала, немцы суматошно поспрыгивали, кинулись врассыпную. Тех, кто пытался бежать, настигли пули, остальные побросали оружие. Подошли к машинам, крытым брезентами, заглянули внутрь: в кузовах стонали раненые, обмотанные старыми, пахнущим йодом и кровью бинтами, лежали с почерневшими руками и лицами обмороженные...

И припомнил Костров последнюю встречу и разговор с Ломовым в Черткове. Каких только слов не говорил ему генерал: "Я же приказал уничтожить!.. Как разбежались? Какие раненые и обмороженные?" - "Но товарищ генерал... - пытался оправдаться Костров, - я же сам видел... Мы же стреляли в тех, кто убегал..." Ломов резко оборвал капитана: "Ты что же, в белых перчатках по войне пройти хочешь? Щи лаптями тебе хлебать, а не батальоном командовать!" И тогда Костров сорвался. Он припомнил ему сорок первый год, смоленский лес и старичка в драной шинели и лаптях...

Лежало ли в основе приказа Ломова чувство справедливости, говоря языком юристов, законности? Не было ли это личной местью? А может, так и должно быть. Они же обстреляли машину Ломова, вызвездили переднее оконце и в отместку должны нести расплату... А как бы поступили фашисты в таком случае с нами? Кому-кому, а Кострову, узнавшему превратности войны, известно, как жестоки и бесчеловечны оккупанты. Окажись сам Костров в такой же колонне, нетрудно предугадать, как бы с ним обошлись фашисты. Скорее всего, тут же без зазрения совести пустили бы в расход. А перед смертью заставляли бы побоями, пытками развязать язык: "Где?.. Кто?.. И сколько?.." Оккупанты это делают, не моргнув глазом, у них методы пыток разработаны, как приемы боя... И гнили бы теперь кости Кострова в бесприютной сырой земле. А он... миндальничал, пощадил - какой сердобольный правдолюбец! Правильно угодил в штрафную роту... Правильно? А может, нет? Скорее всего, по ошибке. Случайно. По злому произволу Ломова. И как можно оправдывать его действия?

- Боец Костров, правее возьмите! Куда вас заносит? - крикнул старший лейтенант. - Опять, наверное, размечтались? И что у вас за голова какими-то иллюзиями набита!

Костров увидел сбоку от себя глубокую, залитую стоячей водой ямину, в которую чуть не рухнул. Рванул в сторону, мысленно поблагодарив старшего лейтенанта.

- Так о чем же вы мечтали, Костров? - поинтересовался старший лейтенант.

- Задача с двумя неизвестными, - буркнул Костров и вскинул воспаленные глаза на старшего лейтенанта. - Вот вы скажите: противник нападает на противника, ставшего беззащитным существом, кого винить нужно - нападающего или его жертву? Можно ли к ним относиться одинаково?

Старший лейтенант помедлил с ответом, какое-то время шагал в раздумчивости и мысль свою выразил так:

- Вообще-то испокон веку считалось запретом добивать свою жертву. Лежачего ведь не бьют.

- Вот именно, не бьют, - не удержался Костров.

- Но жертва может быть наказуема, - продолжал старший лейтенант. Все зависит от того, что раньше натворил противник, ставший жертвой... Жертвой собственных преступлений... А кого вы имеете в виду, говоря о жертве?

- Немцев.

- Тоже мне жертва! - от удивления старший лейтенант даже присвистнул и тотчас изменился в лице, побагровел: - Их мало бить, их надо вешать, как оккупантов, затеявших преступный поход и столько бед натворивших на нашей земле!

- Я о раненых немцах...

- Положенные на обе лопатки и запросившие пощады - это уже пленные, и на них не тратят порох.

А Костров, горячась, допекал его и самого себя:

- Значит, вы считаете правильным, что нельзя добивать на поле боя раненых?

- Да, считаю. Такова наша советская мораль.

- И считаете, что поступать иначе, то есть добивать их, пусть эти раненые и доводятся нам врагами, преступление?

- Да, преступление. Такое преступление, которое низводит человека до положения зверя.

Костров выждал, пока старший лейтенант поравнялся с ним, и, в упор поглядев на него, спросил требовательным тоном:

- Почему же меня осудили именно за то, что я встретил колонну, в которой оказались и раненые, и не добил их? И разве можно бездумно исполнять приказы?

- Опять свое! - сокрушенно махнул рукою старший лейтенант. - Почему вы не доказывали свою правоту там, в трибунале? А теперь мечете громы и молнии передо мной... Не в силах я отменять приговоры!

- Эх... - сникшим голосом выдавил из себя Костров и затем гневно выпалил: - Нечего медлить. Вводите скорее в бой! Двум смертям не бывать, а одной не миновать!

Вмиг он будто уж смирился со своим положением и, неожиданно для самого себя, вопреки укору совести, стал внушать себе, что, собственно, где ни воевать - лишь бы воевать, бить врагов. И крайняя опасность, которая ждет его с минуты на минуту, показалась ему естественной: кто-то же должен прорывать трудный, дышащий на каждом шагу смертью, участок фронта.

Думать об этом было тяжело, но, переболевший сердцем, от сознания, что нужно отвоевывать и этот опасный рубеж, он на время заглушил в себе муки обиды, хотя и не прощенной, и уже готов был идти куда угодно...

К рассвету, отмерив за ночь километров двадцать, вышли к Северному Донцу. Прибрежный участок был песчаный. В песке вязли ноги. Песок скрипел на зубах, набивался в уши. От нагретого в дневную жаркую пору песка было душно даже ночью. И лишь с реки охолаживало свежестью.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Клонило к вечеру, когда шефы прибыли в расположение штаба дивизии, и Верочка, несмотря на утомительную дорогу, вконец измотавшую ее, пытливо и совсем в этот момент незастенчиво бегала глазами по лицам военных, собравшихся у штабной палатки, стараясь скорее увидеть среди них своего Алешку Кострова и, не стыдясь посторонних глаз, кинуться к нему в объятия. "Пусть все видят и знают, что я для него желанная, - подумалось Верочке, и тотчас, как тень от облачка, печаль легла на ее побледневшее лицо: Алешки среди них не было. - Почему же не пришел встречать и что за причина? Неужели не получил?" Мелькнуло в мыслях, что где-нибудь на полевой почте затерялось драгоценное для обоих письмецо, в котором она загодя уведомляла Кострова о своем приезде. "А может, и знает, но прибыть нельзя. Он же военный и не волен делать так, как ему захочется. Вдобавок сам командир не может же он подчиненных людей оставить на поле боя одних", - стала внушать себе Верочка, хотя с такой мыслью и не хотелось примиряться.