Дочь русалки. повести и рассказы - Александр Кормашов

Лось тоже поднялся, отклеив свой зад от кочки. Он словно бы понимал, что сейчас эти двое волков-родителей захотят повторить урок, но не хотел быть учебным пособием и тоскливо водил головой. Градька вдруг показалось, что эта бедная животина вдруг увидела человека и теперь смотрит. Смотрит именно на него. Обреченным, несчастным взглядом, да еще как-то мелко-мелко поддергивая губой…

Всё из-за этой губы.

Далеко не с первого выстрела Градька понял, что волки нашли другую игрушку.

Ненормальные, они задирали носы, принюхивались, словно впервые увидели эту двуногую, незнакомо попахивающую дичь и толком еще не знали, как к ней подступиться. Будто никогда не имели навыков для охоты по человеку, либо навыки притупились, даже стерлись в их генофонде.

Вскоре Градька быстро отступал на болоту, пятясь и подталкивая ногой рюкзак. Дина волокла рюкзак волоком и за него же пыталась спрятаться.

На первые выстрелы волки еще приседали, оглядывались, и снова стелились по мху, потом лобасто приподнимались, отряхивали от воды лапы и снова подкрадывались, подползая все ближе и ближе, готовя прыжок. Градька не успевал выцеливать то одного, то другого. Дым слоисто висел над болотом. Рыжий и голубая не уходили, а вновь собирали стаю и вновь заводили волков по кругу.

Жалко было тех гильз, что не успевалось убрать в карман, и они, латунно сверкнув, навсегда исчезали во мху. Жалко было и рыжего мужа той, голубой. Пуля, скользнув меж ушей, срикошетила по хребту и красной глубокой рытвиной, надвое, распустила его остевой ремень. Жалко было и дроби, которой пришлось отгонять волчицу (последнюю из всей стаи), когда кончились пули.

Была уже ночь, а Градька все уходил по болоту, неся Дину на спине, на закорках, глубоко проседая на каждом шаге и все удивляясь, до чего же длинные у нее ноги. Натыкался на озерца – сворачивал. Натыкался на сухостой – ломал. Натыкался на кочки – переползал на коленях. Редкую кочку он не использовал для передышки, сваливал на нее свой вялый измученный груз, но, отдышавшись, снова подсовывал под него хребет. Рюкзак был давно уже брошен, на шее болталась только двустволка, и запах дымного пороха то долетал до его ноздрей, то вновь отлетал. Через каждые двадцать-тридцать шагов Градька выворачивал шею, краем правого глаза ловил на небе желтую дырку Полярной звезды и уточнял направление. Потом, полуразвернувшись, оглядывался – два зеленые огонька неотступно держались сзади. И так все болото, все глубже и глубже в болото.

Большая Медведица провернула свой ковш еще на пятнадцать градусов – когда под ногами неожиданно оказалась лежневка. Градька почти бегом добежал до застрявшего трактора, из последних сил закинул Дину в дощатый шалаш на стоящих дыбом санях, сам лег поперек входа и замкнул пальцы на грязном цевьё ружья.

Он стремительно погрузился в сон, но при первом же сновидении вылетел из него, как пробка, и больше не мог уснуть до рассвета.

Они возвратились в Селение лишь во второй половине дня.

Максим увидел их с того берега Панчуги, подхватил Дину посреди брода, и сразу отнес в палатку. «Я сейчас-сейчас, без меня не рассказывайте», – потребовал он не столько от Градьки, сколько от мужиков.

Потом на листе лопуха Градьке дали жареную плотвичку с куском спрессованной каши, и он, разбирая рыбешку, в двух словах рассказал, что случилось.

Потом все смотрели, как Градька обрезал ножом ногти. Толстые, на ногах, отмахнул без труда, на руках оказалось сложнее, а прокушенный бурундуком палец вообще не давал к себе прикоснуться. Градька и не стал его трогать, лишь немного понянчил, хотя тут же смутился, заметив, как Гена, кривясь, оглаживает свои распухшие ступни ног. Помлесничего выглядел плохо. Глаза его, цвета нежной сосновой коры, текли гнойным соком.

Градька подставил Гену плечо и вместе они отковыляли в зимовку – немного поспать, пока не спадет жара.

На желтом закате их разбудили выстрелы, и вскоре торжественно был предложен ужин – дичь. Каждому досталось по тушке, пареной под ведром и набитой багульником, чтобы отбить запах тины. Этим роскошеством общество было обязано большой стае крякв, что безбоязненно опустилась на воду почти напротив избы и была облаяна Вермутом.

– Больные, а ничего, есть можно, – говорил Севолодко, обгладывая тремя зубами утиное крылышко. (Это он побежал к реке первым и дуплетом выстрелил прямо в утиное скопище: несколько штук тут же опрокинулись гузками вверх).

– Да вы это… ешьте, ешьте, не бойтесь, – поворачивался он к Дине: – Психически, я о чем говорю, больные. А психика мясо не портит. Я то говорю, Максим?

Максим улыбался и кивал: «то». Всеволод лоснился от удовольствия.

После долгой и сытной трапезы положение не казалось уже таким беспросветным. Первым просветом был путь по реке, которая уж наверное выводила из леса к людям. Вторым просветом – квартальная просека, что от Селения уходила строго на запад. Путь был неблизкий и непростой: лесоустройства не проводилось лет двадцать, просеки заросли. Но этот путь был реален не меньше, чем путь по реке на юг. Никакой реальной дороги не было лишь на север, в силу известных причин, и на восток – оттуда к Селению примыкали непролазные топи на многие и многие версты.

Вечер пролетел быстро и с настроением, а ночь прошла тяжело.

Лампа сильно коптила, приходилось держать открытою дверь, внутрь несло мозглостью старого нежилого дома. Помлесничего-Гена часто постанывал и просил воды. Пальцы на ноге нарывало уже со-вчера, но сейчас отечная краснота перекинулась уже на ступню. Максим как пришел с своей походной аптечкой, так больше не уходил. Лекарства он положил на железную бочку, рядом с кремнем, и даже слегка того испугался: «Фу ты!..» Красное чадное пламя горящей солярки тускло играло в глубине камня.

Севолодко бухтел: «ёчи-мачи, да будет вам!» – и опять засыпал. Сано похрапывал в глубине нар. Максим и Градька шепотом переговаривались. Разговор крутился возле Геновых ног.

– День-два, а там… – Максим потер щетину. – Не знаю. Тревожно все это. Помощь нужна. Нас-то, положим, искать не будут, но вас по идее должны. Кто-то ведь должен. Кто-то ведь должен видеть всю эту метаморфозу с лесом? Согласны? Да и не только с лесом. С погодой тоже неладно. Вы давно смотрели на небо?

Градька кивнул: «Смотрел». Максим продолжал:

– Оно было не таким, когда мы стали сплавляться. Я ведь каждое лето хожу по рекам, когда на байдарке, когда вот так… Нет, пожалуй, я вынужден объясниться. Noblesse obligе, так сказать. Положение обязывает. Пойдемте на воздух.

Они пригасили пламя коптилки и вышли в темную душную ночь. Было тихо, птицы давно отпели, тишина стелилась туманом на многие километры. Если бы не звон комаров да не плеск рыбы в реке, можно было бы думать, что этот мир умер.

Максим и Градька расположились на вертолетных креслах возле крыльца.

– Я просто вынужден объясниться, – сразу заговорил Максим. – Думаю, вы уже не думаете, что я такой неопытный человек. Шел в одну реку, а попал в другую? Честно сказать, кроме Дины я никого обманывать не хотел, но даже и для нее мой обман не более чем сюрприз. Она еще удивлялась, зачем я так много беру продуктов? Ну, да ладно. Моя фамилия Селяков. Вот такой интересный факт. Я вырос в детдоме. Фамилия и отчество – по отцу. Но это и все, что о нем известно. Я, конечно, наводил справки, нашел несколько Селяковых и даже двух Валерианов, но ничего внятного. А в позапрошлом году отдыхал я на Белом озере и вдруг натыкаюсь на вашу газету, в ней статья некого Селякова. Выясняю, и что оказалось?.. Селяков – это псевдоним, а фамилия его Щепкин, он редактор вашей районной газеты. Ваш местный писатель, вы его наверняка знаете. Знаете?

– Вроде нет, – с сомнением сказал Градька.

– Да? А по говору вроде местный.

– Это благоприобретенное.

– Благоприобретенное? Интересно. Ну, хорошо, коль скоро я первым начал рассказывать о себе, то продолжу. Но должен оговориться. Я считаю, что прошлое, настоящее прошлое – это самая скучная и неинтересная в мире штука. Оно – как черный ящик самолета, который еще не разбился. И если мы все же интересуемся прошлым, значит чувствуем какую-то катастрофу.

Градька внимательно посмотрел на Максима. Тот, впрочем, уже увлекся:

– Тогда я Щепкину написал, он отозвался, и мало того – прислал свой рассказ, «бывальщину», как он определил этот жанр. Рассказ вот об этом Селении беглых рекрутов, где мы сейчас находимся. Я попытаюсь сначала пересказать. Итак, сначала было две легенды. Первая утверждала, что в середине прошлого века некий охотник с низовьев реки заплутал на болоте. Но вышел на остров, забрался на дерево, и вдруг вдалеке заприметил дымок. Другая легенда гласила, что как-то раз, в половодье, рыбак из деревни, стоящей внизу по течению реки Панчуги, увидел поплывшие по воде щепки, в то время как всеми единогласно принималось на веру, что верховья реки совершенная глухомань.