Меня убил скотина Пелл - Анатолий Гладилин

…В кафе Борис никаких сенсационных тайн не сообщил, кроме того, что проблема увольнения обсуждалась уже месяц. В Париже об этом знали Савельев, Беатрис (Лицемерная Крыса) и адвокат. Почему такое резкое сокращение штатов? Во-первых, Конгресс категорически отказался дать дополнительные ассигнования. Каждый год давали, а на этот раз — баста. Во-вторых, американцы давно подсчитали, что парижские внештатники стоят дикие деньги из-за того, что им оплачивают все социальные нужды, плюс гонорары в Париже выше, чем в Нью-Йорке и Гамбурге. В-третьих, все попытки увольнять в Гамбурге, сам знаешь, кончились плачевно, немецкий суд восстанавливал всех на работе. Новый закон об увольнении во Франции им пришелся очень кстати. Твой Ширак, за которого ты голосовал, провел этот закон. Почему увольняют тебя, штатного сотрудника? У американцев своя логика. Если убирают весь отдел, то зачем оставлять его начальника? И потом, извини, ты вел самоубийственную политику. Ты же сам говорил, что никто, кроме Юры, не годится. Ты же сам предлагал выгнать Самсонова и Путаку, ты не брал в свой журнал передачи Краснопевцевой. Все видели, что отдел не работает.

— Но мой журнал регулярно шел в эфир! Из чего-то я его составлял! И потом, я исходил из интересов дела. Нельзя сейчас, когда в Союзе все меняется, допускать к микрофону людей, которые брызжут ненавистью к стране. Да, я предлагал заплатить им по миллиону и уволить, а на их место взять новых авторов.

— Как видишь, твое предложение об увольнении нашло благоприятную почву. А остальное в Гамбурге просто не захотели услышать.

— Значит, наказали человека, который подал здравую мысль?

— Не совсем так. Ты говорил это мне. Ты говорил это по телефону Матусу. Ты даже дирекции, Уину и Лоту, когда ты видел их здесь десять минут, успел сказать.

Но это все разговоры, колыхание воздуха, ля-ля… Вот если бы написал официальный рапорт…

— Одно дело — говорить в коридоре, другое — требовать увольнения в письменной форме. Лишать людей куска хлеба? Как бы я к ним ни относился, извини, на такое я не способен.

— Благородная позиция, но объективно получилось, что ты покрывал их плохую работу. Что же мы теперь имеем? У них всех есть дополнительные заработки, помимо Радио, один ты — на улице.

— Но ведь можно было меня вернуть на прежнюю должность. Как парижский корреспондент, я получил кучу благодарственных телексов за свои статьи.

— От кого? Прежнего начальства давно нет. Кто ж помнит? Ты думаешь, я им этого не говорил? Когда-нибудь тебе расскажут, как я тебя защищал. Нынешнее руководство… Можно процитировать товарища Говорова? Цитирую: «Для американцев в Гамбурге мы, русские, как китайцы, все на одно лицо». И в этом они последовательны. Или ты не веришь собственным словам?

Что-то от меня останется в парижском бюро, подумал Говоров. Хотя бы то, что я всех приучил говорить «товарищ», а не «господин». Но до чего же мы дожили? Оказывается, меня надо было защищать! И все, что я сейчас говорю, похоже на жалкие рыдания. И если бы не мои девочки, я бы плюнул им в рыло. Но я должен, должен драться ради них.

Кажется, Борис его понял:

— Послушай, Андрей. Все, что я сказал, это мои личные предположения. Официально к твоей работе нет претензий. По тем же причинам не могут перевести тебя в Гамбург. Это будет стоить еще дороже.

То есть так, мимоходом, отметалась его последняя надежда.

— А если позвонить Матусу?

— Он за тебя пальцем не пошевельнет. Но попробуй. Мой совет — иди к адвокату. Пока нет прецедента: Радио не выиграло ни одного судебного процесса.

Сутки не прошли со вчерашнего дня, а как все изменилось! Говоров просит у Савельева совета, Говоров надеется, что Савельев может еще что-то придумать.

Нет человека, есть согбенная фигурка, жадно заглядывающая в глаза. И все потому, что по почте пришло письмо с уведомлением. Кто-то черкнул пером, кто-то небрежно наступил каблуком на муравья. Даже мокрого места не осталось…

Говоров набрал номер Матуса, главного редактора в Гамбурге. По первому звуку его голоса Говоров понял, что Матус ждал его звонка и уже определил для себя позицию. Говоров тут же решил: никаких упреков, никаких выяснений отношений, он должен быть спокойным, даже несколько добродушным.

— Володя, разумеется, поезд ушел, и все остальное — детский крик на лужайке. Тем не менее вопрос: никому не пришло в голову предложить мне переехать в Гамбург в отдел культуры или просто корреспондентом?

— Не-е-ет, не пришло.

— Почему?

— Ну-у, нет ставок, нет свободных мест.

— Будь здоров, Володя.

— А-а-ндрей, я тебе жела-аю…

— Чтоб я не подох с голоду, — смеясь, подхватил Говоров и шмякнул трубкой.

И вот только теперь он постучал в дверь соседнего кабинета, за которой затаилась Лицемерная Крыса. Что будем делать —орать или бить морду, — Говоров еще не знал.

— Беатрис, объясните мне, пожалуйста, ваше чудное послание и вообще все, что вы состряпали за моей спиной.

Но из глаз Беатрис вдруг полились слезы. Первый раз Говоров видел ее плачущей.

— Андрей, мне так больно, так тяжело… Ведь я вынуждена была оформлять все это, а вы ни о чем не подозревали… Мы проработали вместе больше десяти лет… Думаете, я не человек? Но мне сказали: если я вам дам малейший намек, меня саму уволят из бюро. Я маленький чиновник… Мы много говорили с Борисом, как вам помочь, но мы были бессильны… Через неделю приедут Уин и Лот специально для переговоров с вами. Если позволите, хочу вас предупредить… За все годы работы я насмотрелась на американских начальников, но эти… Новое поколение… У них вместо сердца — компьютеры. Они только считают… Борис сказал, что Кире предстоит операция. Как это все вы выдержите?

Он сделал несколько звонков в Америку, и там они произвели впечатление взрывов дальнобойных снарядов, перелетевших океан. Ведь, как правило, оттуда привыкли звонить и писать Говорову с просьбами: помоги, посоветуй, защити, попробуй устроить в штат того-то, дай подработать тому-то…

Потом он прочел «Монд», просмотрел пачку советских газет и журналов, взял с собой то, что показалось интересным (внимательно изучит вечером дома, может, найдет тему для корреспонденции на завтра), но не покидало ощущение, что он действует по инерции, как курица, которой отрубили голову и которая продолжает еще куда-то бежать.

В последнее время у них разладилось с Кирой, особенно после приезда Алены и Лизы. Кира считала, что Говоров стал обращать меньше внимания на Дениса и на нее. Они почти перестали ходить в гости, перестали принимать, а ведь это ее последние лучшие годы, — и крутилась заезженная пластинка мелких упреков, колкостей, завуалированных обвинений, которые он легко угадывал и, в свою очередь заведясь, отвечал тем же. Семейная жизнь превратилась в тупую позиционную войну. А может, просто начала сказываться разница в возрасте: ей еще хотелость повертеть задом (объективно говоря, очень неплохим) на публике и некоторых безумств, а ему — чтоб дома были порядок и чистота и чтобы каждая вещь лежала на своем месте. Взаимное раздражение накапливалось, перерастало почти в ненависть, и, только после того как они оба выкрикивали, все, все, все, что они думают друг про друга, наступала разрядка, облегчение, даже какая-то нежность — и так до следующего раза.

Вот и сейчас, по дороге в госпиталь, продираясь через предпиковые автомобильные заторы и фестиваль красных светофоров, Говоров кипел, как вода в радиаторе его машины. Это все Кира виновата! Надо было откладывать на покупку квартиры, а не шастать летом по побережью и коллекционировать шмотки от Кардена. Теперь у них ничего не скоплено на черный день! Надо было соглашаться на Гамбург, а не талдычить: «Париж, Париж! Подохну со скуки в Германии!» Надо было не тыркать его по вечерам с выяснением отношений — он бы больше писал, и, может, тогда ему бы предложили Гамбург. Надо было не тянуть с обследованием, он же предупреждал — а в ответ слышал: не люблю врачей! И вот допрыгалась! Операция неизбежна! Надо было, надо было, надо было… И пожалуй, было обидней всего — Говоров и это понимал, — что теперь он не имеет права даже намекнуть на катастрофу, Кира и так в диком страхе и напряжении, всю тяжесть случившегося Говоров должен нести один.

Кира встретила его с радостью. Послушай, Андрюша, опять приходила та медсестра, есть вариант, вернусь домой, приму еще один курс антибиотиков, воспаление может рассосаться, ведь если мне все вырежут, значит, никогда больше… надо подождать, послушай, Андрюша…

Окна напротив багровели в отсвете заката.

Говоров сидел с гипсовой улыбкой. В какой-то момент в нем все раскололось, крик подпер к горлу, еще мгновение — он бы заорал, но, поймав взгляд Киры, вспомнил: именно так несколько часов назад он сам смотрел на Савельева, знал, что бесполезно, но искал хоть какую-то тень надежды.