Сказка Андерсена - Елена Катасонова

- Да... А откуда вы знаете?

- Догадался! - Он радуется как маленький. - Сам был двоечником, закоренелым, матерым двоечником!

- Правда? - Аленка прерывисто вздыхает, неуверенно улыбаясь.

- Честное слово... Ну вот мы и пришли! Сейчас нас с тобой покормят, а потом мы посмотрим роль - ты уж нас выручай, хорошо?

***

Оранжевый абажур над круглым столом, фаянсовая белая супница, фотографии и афиши, таинственно всплывающие из полутьмы, - все видится смутно, неясно, сквозь надвигающийся, наваливающийся на Аленку сон. Она сидит на диване, и глаза ее закрываются сами собой. Даже в собственной комнате не чувствует она себя так спокойно: дома страшно без мамы. Усыпляюще тикают ходики, за окном бесшумно хлопьями валит снег, женский голос доносится как сквозь вату:

- Смотри, Митя, какой снегопад.

Чьи-то руки кладут ей подушку под голову, поднимают на диван ее ноги, укутывают пушистым пледом. Руки ласковые и теплые, почти как у мамы.

- Поищи, Митя, в тетрадке, у тебя же есть адрес. Надо предупредить, а то там, наверное, беспокоятся, - последнее, что слышит, засыпая, Аленка.

- Нет, - бормочет она через силу, - никто там не беспокоится.

- Ну уж никто, - ворчит в ответ Дмитрий Михайлович, - так не бывает.

Но Аленка уже спит.

***

Дмитрий Михайлович едет в трамвае на другой конец заносимого снегом города. Кондуктор, закутанная в клетчатый платок, с большой старой сумкой, с катушками билетов на толстом ремне, простуженно выкрикивает остановки, дергает за старую, с бахромой, веревку, с легким звоном отправляя промерзший трамвай; они подолгу ждут, пока расчистят пути, - давно не было такого сильного снегопада! Пассажиры беззлобно бранят снег, а заодно и трамвайные власти с их всегдашней растерянностью перед стихией, и только Дмитрий Михайлович стоит молчаливо и безучастно.

Он думает о спящей в его доме девочке, думает с давно забытой нежностью, он вспоминает сына - того, маленького, увезенного от него навеки, потом опять видит Аленку, свернувшуюся на диване клубочком. Думы странным образом переплетаются, чем-то нерасторжимо связаны, и заслоняет их взволнованное лицо Тани.

- С Богом, Митенька, с Богом, - шепчет она, оглядываясь на Аленку. Верхний свет погашен, у дивана горит ночник, чтобы девочка, если проснется, не испугалась. - Ты же смотри, Митенька, ты скажи, что, мол, устала, переночует у нас, пусть не волнуются. Ничего, если и школу пропустит.

И вот он едет, не зная толком куда и к кому, с кем она там живет - с тетей, с бабушкой? Вдруг они на него рассердятся? Дмитрий Михайлович сам знает, что робок, от грубостей - обычных, другие и не заметят - совершенно теряется. В длинном коридоре он не сразу находит Аленкину комнату. Робко, стучит, но его не слышат, потому что в комнате кто-то играет на скрипке. Тогда, поколебавшись, Дмитрий Михайлович открывает дверь и входит.

Стол, стулья, диван, две кровати в алькове, над диваном размытая фотография со штампом в углу - отклеили с паспорта, увеличили. Молодая женщина смотрит вошедшему прямо в глаза, брови страдальчески сведены, будто знает заранее о своей судьбе. А у кровати играет на скрипке девочка, косы чуть не до пояса, нога отбивает такт. Она чувствует чужой взгляд и, опустив смычок, поворачивается. Старше Аленки, выше и крепче, но очень похожи: та же пустота, та же усталость, взрослая усталость в глазах. "Какая печаль...

Никакой грим такую не сделает..." - механически отмечает Дмитрий Михайлович.

- Я и не знал, что у Аленки есть сестра, - мягко говорит он. - Ты ведь сестра, правда? Тебя как зовут?

- Ира.

- Ты в каком классе?

- В шестом... А где Аленка? Тетя Фрося волнуется...

При упоминании о какой-то тете Дмитрий Михайлович пугается.

- Понимаешь, какое дело... Иду с репетиции, вижу - знакомая девочка, приходила к нам, во Дворец... Бредет куда-то совсем одна...

Но тут распахивается настежь дверь, в комнату врывается невысокая плотная женщина, за ней - встревоженный чем-то мужчина.

- Вы кто такой? - сразу подступает она к Дмитрию Михайловичу. - Что вам здесь нужно?

- Я Леночкин преподаватель, - старается казаться уверенным Дмитрий Михайлович, - то есть не совсем, конечно... Вообще я актер...

- Акте-е-р... - тянет женщина подозрительно, и Дмитрий Михайлович обижается.

- Да, актер, а что? Что здесь такого? А вы, наверное, их тетя?

"Эх, надо было Таню послать..."

- Вот что, давайте знакомиться, - решительно вмешивается мужчина и протягивает Дмитрию Михайловичу руку. - Борис Васильевич, а это моя жена Ефросинья Ивановна.

Снова открывается дверь, входят еще три женщины, и с ними девочка. Она проскальзывает между взрослыми к Ире, становится рядом, берет за руку. Дмитрий Михайлович понимает, что рассказывать надо всем, потому что все здесь каким-то образом к сестрам причастны. И он рассказывает, зачем-то достает документы - хорошо, что оказались с собой, есть даже партийный билет, потому что в театре сегодня собирали взносы.

Как ни странно, сам вид документов действует успокаивающе. Впрочем, Борис Васильевич паспорт берет и внимательно изучает, остальные стоят и ждут.

- Ну ладно. - Он возвращает паспорт Дмитрию Михайловичу. - Значит, Хотите, чтобы она ходила во Дворец пионеров?

- Да погоди ты, Боря, - - не выдерживает Ефросинья Ивановна, - при чем тут Дворец? Как мы ее ночевать-то отпустим? Все-таки чужой человек, мы вас не знаем...

- Так ведь жена... Она присмотрит...

Дмитрий Михайлович снова начинает рассказывать о себе, о Татьяне Федоровне, зачем-то хвалит свой дом - какой он просторный и светлый. Он говорит, говорит, а из угла не отрываясь смотрят на него детские большие глаза.

- Я боюсь одна, - дождавшись паузы, шепчет Ира.

- Мам, пусть она поспит у нас, - испуганно вступается за подружку Света и крепче сжимает Ирину руку.

- А то как же! - восклицает Ефросинья Ивановна. - Неужто здесь бросим?

Она подходит к Ире, проводит рукой по ее опущенной голове.

- Поспишь сегодня у нас? Со Светой, вальтом. Во сне Не брыкаешься?

- Зачем со Светой? - Это уже Пелагея Ильинична. - У меня место есть, на диване...

- Вы не возражаете, если, кто-нибудь съездит к вам, прямо сейчас, посмотрит, как там Аленка? - вежливо предлагает Вера Павловна и краснеет. Могу, например, я.

- Верно, верно, - подхватывает Ефросинья Ивановна, - надо взглянуть, уж вы не сердитесь. И Борис с вами, Верочка, - вдвоем веселее.

- Если товарищ не возражает... - откашливается Борис Васильевич.

- Конечно, я понимаю, - торопливо соглашается Дмитрий Михайлович, хотя ничего он не понимает: кто такие все эти люди? Кто они для Иры с Аленкой?

***

В тот вечер они долго сидят за столом в старом деревянном доме. Вера Павловна рассказывает об Аленке с Ирой, об их матери, несчастной Анечке, а Борис Васильевич, если что не так, ее поправляет. Впервые при посторонних Татьяна Федоровна достает из шкатулки фотографии мужа и сына, а Дмитрий Михайлович, волнуясь, горюя, - детские рисунки Саши.

Рвутся в бой танки с красными звездами на зеленой броне, падает самолет, сбитый врагами... Дмитрий Михайлович смотрит и смотрит на черный траурный шлейф, застилающий небо: мальчик будто предвидел свою судьбу, оставил о ней отцу вечную память.

Расстаются далеко за полночь. Гости уходят домой, совершенно за Аленку спокойные: действительно, лучше один раз увидеть...

- Пусть отоспится, - великодушно решает Вера Павловна, - Бог с ней, со школой. Надо восстанавливать силы, это я как врач говорю.

- Значит, Ирочка завтра приедет к нам, хорошо? - прощаясь на крыльце, еще раз для верности спрашивает Татьяна Федоровна. - Я отпрошусь с работы, я обед хороший сготовлю... И скрипку свою пусть захватит, туги позанимается - у нас места много...

***

Потом, когда обе выросли, когда Аленка стала учительницей, а Ира детским врачом, когда разъехались они со своими семьями по городам, а встретились на семидесятилетии Дмитрия Михайловича, Аленка уверяла сестру, что в эту снежную ночь и решилась дальнейшая их судьба. В эту, а не полгода спустя, когда после всяких сложностей и долгих переговоров, в которых принимал участие весь коридор, решено было отпустить сестер насовсем в домик у Волги: все равно с утра до ночи они там пропадали.

А тут и квартиры стали людям давать. В разных концах большого города оказались тетя Фрося и Вера Павловна, бывшая фронтовичка Наташа и старенькая Пелагея Ильинична, которая так любила купать малышей в большом деревянном корыте - всех малышей, по очереди. А Борис Васильевич умер, в одночасье умер, от сердца, и тетя Фрося рыдала, когда ей дали квартиру: не хотела жить без соседей. Да и Света всплакнула, потому что как раз влюбилась в Витальку из угловой, а тут уезжать...

- Правда, Ира, правда, - уверяла сестру Аленка. - Сквозь сон я все слышала: как они говорили о сыновьях и о нас с тобой - что нас нельзя разлучать, - о судьбе, о войне - столько сирот... Дмитрий Михайлович тогда и сказал: "Возьмем, Таня, девочек, если окажемся им нужны?" А Татьяна Федоровна сказала, что сама все время об этом думает.