Человек из очереди - Джозефина Тэй

— Нет, — повторил Денни. — Не видел этого человека никогда в… — Он вдруг замолчал, а потом воскликнул: — Да нет, я его видел! Черт, дайте-ка вспомнить! Где это было? Где? — Ладонью, затянутой в перчатку, он стал хлопать себя по лбу.

«Неужели это игра? подумал Грант. — Если так, то очень талантливо сыграно. Хотя от такого, как Миллер, другого ожидать было трудно».

— Нет, никак не вспомню! Я даже говорил с ним! Имя его я вряд ли знал, но говорил с ним — это точно!

В конце концов Гранту пришлось отказаться от дальнейших расспросов — ему еще предстояло судебное заседание. Но Миллер никак не мог успокоиться. Сознание, что его подвела собственная память, приводило его в бешенство, — такого с ним еще не случалось.

— Никогда не забываю лица, — твердил он упрямо. — У меня память на лица как у шпика.

— Если вдруг вспомните — позвоните. А пока не выполните ли вы одну мою небольшую просьбу? Снимите, пожалуйста, перчатки.

Глаза Денни мгновенно вспыхнули и сузились, как щелка прицела.

— Это что еще за дела? — отрывисто произнес он.

— Да почему бы вам их не снять?

— Откуда мне знать, что вы задумали?

— Послушайте, — добродушно проговорил Грант. — Всего минуту назад вы готовы были заключить пари. Ну вот, я согласен. Снимите перчатки — и я вам скажу, выиграли вы или проиграли.

— А если проиграю?

— Вы же прекрасно знаете, у меня нет на руках ордера на ваш арест, — с улыбкой произнес Грант, спокойно встречая пытливый взгляд острых глаз-щелок.

Денни перестал упрямиться, и на лице его снова появилось вызывающе беззаботное выражение. Он снял правую перчатку и протянул Гранту руку. Грант молча кивнул головой. Тогда Денни проделал то же самое с левой рукой, сунув при этом правую в карман пальто. Предложенная Гранту левая рука была чиста, цела и невредима.

— Вы выиграли, Миллер. Честно выиграли, как настоящий спортсмен, — сказал инспектор.

В тот же миг правый карман на пальто у Денни перестал оттопыриваться.

— Дадите знать, если вдруг на вас найдет озарение и вы вспомните. Идет? — сказал на прощание Грант.

— Можете не беспокоиться. Я не допущу, чтобы собственная память безнаказанно меня подводила.

Грант перекусил и отправился на предварительное слушание. Присяжные, быстро, в один присест завершив самую неаппетитную часть своей работы — ознакомление с трупом, — вернулись на свои места. Вердикт был известен заранее; им не нужно было ломать над ним голову. Теперь они могли целиком посвятить себя захватывающему занятию: слушанию всех подробностей самого нашумевшего из недавних преступлений из уст очевидцев. Грант глядел на них с иронией и благодарил Всевышнего, что ни его дело, ни его жизнь не зависят от их умственных способностей. Вскоре он и вовсе позабыл об их существовании и предался наблюдению за развертывающимся перед ним фарсом — опросом свидетелей. Его всегда поражал контраст между мрачными событиями, о которых шла речь, и комическими типажами самих свидетелей. Он давно знал все эти типажи наперечет, но ему никогда не надоедало наблюдать, до чего четко они выдерживали каждый свою характерную роль. Вот констебль, тем вечером несший дежурство у очереди: он весь блестел и сиял, в особенности его потный лоб! Он был предельно точен в своих показаниях и несказанно доволен собой. Вот Джеймс Рэтклиф — типичный добропорядочный домо владелец, которому претит неожиданная шумиха вокруг его имени и очень не по вкусу сам факт причастности к неблаговидному делу. Но, как честный гражданин, он полон решимости выполнить свой долг до конца. Такие люди, как он, являлись главной опорой законности и порядка. Инспектор знал это как никто другой и отнесся к нему с расположением, хотя тот ничего полезного для дела не сообщил. Он заявил, что не терпит очередей, и, пока еще было светло, читал, потом открылись двери, началась давка, и чтение пришлось прекратить. Затем настала очередь его супруги, которую инспектор видел плачущей и простертой на постели. Она, как и в тот раз, прижимала платочек ко рту и явно рассчитывала, что после каждого вопроса ее будут подбадривать и успокаивать. Ее допрашивали дольше всех, ведь она стояла непосредственно за убитым мужчиной.

— Следует ли нам понимать вас таким образом, будто, простояв почти два часа в непосредственном соседстве с этим господином, вы тем не менее не запомнили ни его, ни тех, кто с ним разговаривал, если таковые были? — спросил председательствующий.

— Но я вовсе не все время стояла за ним! Говорю вам, я обратила на него внимание, только когда он упал!

— Кто же тогда находился между ним и вами?

— Не помню. По-моему, какой-то мальчик. Или молодой человек.

— Ну и что с ним сталось потом?

— Не знаю.

— Вы заметили, как он отошел от очереди?

— Нет.

— Можете его описать?

— Да. Он был смуглый и… и похож на иностранца.

— Он был один?

— Не помню. Кажется, не один. По-моему, он с кем-то говорил.

— Как могло случиться, что вы так плохо помните то, что произошло всего три дня назад?

Она ответила, что была в шоке и поэтому все позабыла.

— Кроме того, — выпрямляясь, добавила она с вызовом; плохо скрытое презрение председательствующего, как видно, прибавило твердости ее слабому позвоночнику, — в очереди обычно никого не замечаешь. И я, и мой муж почти все время читали.

Тут она разразилась истеричными рыданиями.

Ее место заняла толстуха, обтянутая лоснящимся шелком, с лоснящимся от мытья мылом лицом. Она, видимо, уже отошла от оцепенения, в котором пребывала при первом опросе среди толпы в момент обнаружения трупа, и теперь с готовностью отвечала на вопросы. Она говорила, а ее красное, расплывшееся лицо и маленькие темные глазки-пуговки, казалось, выражали мрачное удовлетворение. Ей нравилась роль свидетельницы, и, когда председательствующий, поблагодарив, прервал ее на полуслове, это ее явно разочаровало.

За ней последовал тихий коротышка, по подробности изложения не уступавший констеблю, но явно дававший всем понять, что он невысокого мнения о коронере. Когда сей долготерпеливый джентльмен позволил себе заметить, что ему прекрасно известно, как в очереди люди обычно стоят по двое в ряду, среди присяжных раздались смешки, а коротышка оскорбился. Поскольку ни он, ни другие три свидетеля из очереди не помнили убитого в лицо и не заметили, как кто-нибудь отлучался, то их слушали невнимательно и долго не держали.

Швейцар, очень довольный тем, что именно он обладает самой важной информацией, сообщил, что и прежде видел убитого молодого человека, причем не один раз. Он бывал в Уоффингтоне постоянно. Однако ничего больше швейцар о нем не знал. Одевался молодой человек всегда очень хорошо. Нет, он не припоминает, с кем именно приходил покойный, но уверен, что иногда он бывал не один.

Атмосфера бесполезной говорильни во время слушания угнетающе подействовала на Гранта. Юноша, никому, по всей видимости, не известный, убит ударом кинжала в спину человеком, которого никто не видел. Никаких следов, оставленных убийцей, — за исключением кинжала, да и этот след указывал лишь на то, что у убийцы порез на большом или указательном пальце. Никаких следов, по которым можно выяснить личность убитого, лишь надежда, что один из продавцов фирмы «Братьев Феар» вдруг да вспомнит человека, покупавшего у него светло-коричневый, с розовыми разводами галстук. После того как зачитали предсказуемый в этой ситуации вердикт о совершении убийства неизвестным лицом или несколькими лицами, Грант направился к телефону, обдумывая слова миссис Рэтклиф о молодом иностранце. Являлся ли этот иностранец чистой фантазией, навеянной упоминанием о кинжале? Или же это впечатление возникло у нее само по себе, странным образом совпав с его версией о Даго? Юного иностранца миссис Рэтклиф уже не было поблизости, когда обнаружили убитого. Он исчез, а тот, кто исчез, почти наверняка и был убийцей.

Ладно, сейчас он выяснит в Ярде, есть ли что-нибудь новенькое, и, если ничего не появилось, пойдет и подкрепится чаем. Ему это просто необходимо. И потом, когда, медленно прихлебываешь чай, хорошо думается. Это далеко не так мучительно, как пережевывание, предписываемое главою старших инспекторов, многоумным и благоразумным Баркером. Для Гранта вдумчивое, неторопливое размышление обо всех обстоятельствах было самым продуктивным. Среди его знакомых был один поэт, он же очеркист, который именно так, ритмично и монотонно прихлебывая чай, рождал лучшие свои творения. Пищеварительный тракт у него был в ужасном состоянии, зато он считался одним из лучших стилистов своего времени.

Глава четвертая

РАУЛЬ ЛЕГАР

Однако по телефону Гранту сообщили нечто, заставившее его начисто позабыть о чае. Его ожидало написанное печатными буквами послание. Грант прекрасно понимал, что это означает. В Скотланд-Ярде был большой опыт по части таких посланий. Садясь в такси, Грант про себя улыбнулся. Если бы люди догадывались, что печатные буквы нисколько не помогают скрыть почерк! Он искренне надеялся, что никто об этом не догадается и впредь. Перед тем как распечатать конверт, он посыпал его специальным порошком и обнаружил массу отпечатков. Он аккуратно разрезал этот довольно объемистый, пухлый конверт, бережно придерживая его пинцетом, и достал пачку пятифунтовых банкнот и полстранички печатного текста. Текст состоял всего из одной фразы: «На похороны мужчины, найденного в очереди». Банкнот было пять. Итого — двадцать пять фунтов.