Копия Афродиты (повести) - Василь Когут

После детального изучения плана Алеша вышел к водохранилищу. Вдали виднелся новый мост, дугой соединявший два берега. Раньше, чуть ниже этого, был старый, деревянный. Знаменитый мост! Во время войны танк Т-34 удерживал его целые сутки, отразив двенадцать атак фашистов. Танкисты погибли, но враг через мост так и не прошел…

Алеша не спеша шел по дамбе в направлении бабушкиного дома, сиротливо жавшегося к громадному ясеню и почти скрывавшемуся под его могучей кроной. Порыжевшие занавески закрывали изнутри маленькие окна, дверь была заперта, и в ней холодным глазком зияло отверстие для проволочного ключа. Вокруг дома поднялись сорняки, словно заживляли свежую рану. Алеша в дом не зашел, а только посмотрел на него. В груди защемило, стало тоскливо. Он отвернулся и направился к сирени.

Куст этот на плане обозначен тремя точками. Значит, когда составлялись чертежи, он уже был большой. Правее, метрах в десяти от мельницы — два родника. Один из них тот, который звали Серафиминым. Наверняка тот самый «мой», упомянутый ею перед смертью. Почему она вспомнила именно его? Какую тайну хранит он, давно затопленный водами, заросший камышами и осокой? Да и сохранился ли? Надо рискнуть. Взять лодку, поискать.

Вспомнив рассказ матери, Алеша стал осматривать сирень… Ту самую, которую Серафима посадила после смерти дочери. Она разрослась на несколько метров в ширину, а теперь была покрыта крупными цветущими кистями, ярко выделявшимися на фоне зелени. Над цветами летали шмели, бабочки. Несколько веток обломаны, и еще ободранная кора, не успев скрутиться, висела, словно клочки кожи на живом теле. Многие стволы сирени старые, покрыты зеленым налетом. Но рядом тянулись вверх молодые отростки, крепкие, ровные, как стрелы. Процесс жизни и обновления здесь не прекращался. Погибали старые, отслужившие свой век стебли, тут же поднимались молодые.

Внутри куста — прогалина. Здесь можно укрыться от дождя, спрятаться во время игр. Неужели теперь без присмотра погибнет и эта сирень, память о бабушке Серафиме?..

Алеша подошел к причалу, где крепилась низкобортная и густо просмоленная лодка, открыл замок, освободил от цепи, сел в нее. Плыл без весел. Загребал воду руками, направляя лодку по чистым, свободным от камыша, местам.

Солнце грело по-летнему. Но вода еще была прохладной. Алеша подплыл к мельнице, вытащил карту. Показалось, что легче всего определить место родника, ориентируясь на здание мельницы. Взяв против течения, он направил лодку в камыши. На вычисленном расстоянии увидел «окно» — чистое, не заросшее место. Таких «окон» в зарослях было много. Одни естественные, другие — сделанные рыбаками. Алеша разделся. Эх, была не была!

Прыгнул «солдатиком». Вода обожгла тело, но через несколько секунд он уже освоился и попытался достать дно. Озеро в этом месте было глубокое. У самых камышей Алеша ощутил под ногами скользкий камень. Вынырнул, вдохнул на полные легкие и снова нырнул — будто провалился в яму, в леденящую воду. Так и есть — родник! Значит, действует, живой! В несколько взмахов Алеша доплыл до лодки.

Что дальше? Возможно, он наткнулся не на тот родник, а на другой, тоже обозначенный на карте. Да и какой Серафимин, не просто определить. Значит, придется исследовать оба. Может, то и вовсе не родник, а вода еще на дне холодная. Но камень…

Он подгреб чуть дальше, стянул с себя майку и снова нырнул. Здесь, на глубине, вода была теплее. Значит, родник был все же там. Главное — он пульсирует, живет. Даже не убрали ограждения. Бабушка это знала.

Закрепив на берегу лодку, Алеша побежал домой. Мать, еще издали увидев его, накинулась:

— Кто же купается в такой холодной воде?

Чтобы как-то отвлечь ее внимание, Алеша предложил:

— Мама, давай перенесем бабушкину сирень к нашему дому. Старый дом все равно сносить будете. Хоть сирень сохраним.

— Можно, — согласилась мать. — Сирень красивая. Память о бабушке останется. Только не время сейчас — цветет.

— Пусть цветет. Там же есть молодые побеги.

— Хорошо, хорошо, только переоденься.

Алеша собрался было уйти, но, вспомнив о линии на карте от мельницы к хатам, спросил:

— Мама. А что раньше от мельницы к деревне тянулось через болото?

— Навесная дорога, — пожала плечами Антонина Тимофеевна. — Деревянная, метра полтора шириной. Крепилась тросами к столбам.

— Куда же она девалась?

— Растащили. Как и мельницу. Доски-то были крепкие…

Мать ушла в сторону магазина.

Алеша стал прикидывать, куда перенести сирень. Решил: лучше всего сажать под окнами со стороны озера. Здесь больше солнца, простора, а когда вырастет, украсит дом. Рассуждая так, зашел в комнату. И тут заметил старенькую сумочку, лежавшую на диване. Она всегда находилась в шкафу. В ней хранились семейные документы, награды, разные бумаги. Он никогда не рылся в сумочке, но сейчас, увидев, решил посмотреть. И почему она лежит здесь? Первое, что попало ему в руки, — старый, пожелтевший, сложенный вчетверо и протертый по краям лист. Алеша развернул его.

Дело по обвинению Мельника-Голоты Тимофея Игнатьевича 1914 года рождения — до ареста, 18 октября 1938 года, работал мельником в колхозе «Пограничник», дер. Заречное Рябининского района — пересмотрено военным трибуналом Белорусского военного округа 27 ноября 1957 года. Постановление от 14 декабря 1938 года в отношении Мельника-Голоты Тимофея Игнатьевича отменено и дело прекращено за недоказанностью обвинения. Мельник-Голота Т. И. реабилитирован посмертно…

Под документом стояла печать и фамилия выдавшего справку. Другой документ словно обжег Алешу с первых слов.

Гр. Мельник-Голота Тимофей Игнатьевич умер 8 сентября 1943 года.

Причина смерти — склероз сосудов сердца,

о чем в книге записей актов гражданского состояния

о смерти 1957 года ноября месяца 30 числа

произведена соответствующая запись за № 32.

Место смерти — нет.

Место регистрации — в Рябининске.

Заведующий…

Алеша всматривался то в один, то в другой документы. Почему он их не видел раньше? И почему мать о них ничего не говорила? Да, не говорила. И он обвинял ее в том, что она не предпринимала мер в поисках родных. А ведь не так! Предпринимала. Эти справки… Страшные, жуткие, непонятные… Умер дедушка 8 сентября 1943 года, а места смерти нет. Как же так? Причина смерти — склероз сердца. А говорили — дедушка мешки с мукой носил под мышками… Что-то все здесь не так. Неужели его расстреляли в сорок третьем, когда фронту позарез нужны были солдаты?

Алеша уже знал, что репрессированных расстреливали тысячами, без суда и следствия. В сорок третьем территория республики была оккупирована фашистами. Значит, дедушка был в других местах. Не в родных. Где?

Не долго думая Алеша взял документы и направился к Томковичу. Старый учитель должен помнить, знать, за что арестовали дедушку, где и как он погиб. В прошлый раз Томкович рассказал многое, но не все. Может, что еще вспомнит?

Приоткрыв дверь, Алеша оторопел. У Томковича сидела его мать. Учитель возбужденно что-то доказывал ей, она согласно кивала головой. Мелькнула мысль — уйти, но Томкович, заметив парня, поманил Алешу пальцем. Алеша зашел, присел на краешек стула.

— Мы с твоей матерью одно дело обсуждаем, — сказал Томкович, — думаю, не помешает и тебе.

— Продолжайте, Елизар Сильвестрович, — Антонина Тимофеевна исподлобья посмотрела на сына и снова повернулась лицом к Томковичу.

— Хорошо, — сказал старый учитель. — Ворошить старое раньше было не принято. Даже нам, историкам. Какой парадокс! Но сегодня можно вспомнить, поразмыслить. Что же получилось в том далеком тридцать восьмом? Журавский, будучи председателем колхоза, пытался скрыть падеж пяти коров и лошади на колхозном дворе. В то время падеж скота расценивался однозначно: вредительство. О случившемся кто-то написал донос. Арестовали сразу пять человек, в том числе и Тимофея. Пошли слухи, что он выдал на ферму по заданию польской разведки отравленную муку, от чего погиб скот. Выходило, что Тимофей был шпион, да не какой-нибудь, а скрытый под фамилией жены. Но никто не задался вопросом, почему из стада в сто коров погибло только пять? Журавского тоже забирали. Но месяца два спустя он приехал для передачи колхозных дел. Остался на свободе, да еще и работу ему в столице нашли…

— Сам Журавский вам ничего тогда не говорил? — поинтересовалась Антонина Тимофеевна.

— После того мы с ним виделись лишь один раз, — сказал Томкович. — Посидел он у меня, погоревал О случившемся, в грудь бил и клялся, что не виноват ни в чем, хотя его никто не упрекал. На том и расстались. Но, кажется мне, без него не обошлось.

— Мне тоже так кажется, — заметила и Антонина Тимофеевна.