Полное собрание стихотворений - Иннокентий Анненский

Трилистник бумажный

Спутнице

Как чисто гаснут небеса,Какою прихотью ажурнойУходят дальние лесаВ ту высь, что знали мы лазурной...

В твоих глазах упрека нет:Ты туч закатных догораньеИ сизо-розовый отсветВстречаешь как воспоминанье.

Но я тоски не поборю:В пустыне выжженного небаЯ вижу мертвую зарюИз незакатного Эреба.

Уйдем... Мне более невмочьЗастылость этих четких линийИ этот свод картонно-синий...Пусть будет солнце или ночь!..

Неживая

На бумаге синей,Грубо, грубо синей,Но в тончайшей сеткеРазметались ветки,Ветки-паутинки.А по веткам иней,Самоцветный иней,Точно сахаринки...По бумаге синейРазметались ветки,Слезы были едки.Бедная тростинка,Милая тростинка,И чего хлопочет?Все уверить хочет,Что она живая,Что, изнемогая(Полно, дорогая!),—И она ждет мая,Ветреных объятийИ зеленых платьев,Засыпать под сказкиСоловьиной ласкиИ проснуться, щуряЗаспанные глазкиОт огня лазури.На бумаге синей,Грубо, грубо синейРазметались ветки,Ветки-паутинки.Заморозил инейУ сухой тростинкиНа бумаге синейВсе ее слезинки.

Офорт

Гул печальный и дрожащийНе разлился – и застыл...Над серебряною чащейАлый дым и темный пыл.

А вдали рисунок четкий —Леса синие верхи,Как на меди крепкой водкойПроведенные штрихи.

Ясен путь, да страшен жребий,Застывая, онеметь,—И по мертвом солнце в небеСтонет раненая медь.

Неподвижно в кольца дымаЧерной думы врезан дым...И она была язвима —Только ядом долгих зим.

Трилистник в парке

Я на дне

Я на дне, я печальный обломок,Надо мной зеленеет вода.Из тяжелых стеклянных потемокНет путей никому, никуда...

Помню небо, зигзаги полета,Белый мрамор, под ним водоем,Помню дым от струи водомета,Весь изнизанный синим огнем...

Если ж верить тем шепотам бреда,Что томят мой постылый покой,Там тоскует по мне АндромедаС искалеченной белой рукой.

Вологда

20 мая <1906>

Бронзовый поэт

На синем куполе белеют облака,И четко ввысь ушли кудрявые вершины,Но пыль уж светится, а тени стали длинны,И к сердцу призраки плывут издалека.

Не знаю, повесть ли была так коротка,Иль я не дочитал последней половины?..На бледном куполе погасли облака,И ночь уже идет сквозь черные вершины...

И стали – и скамья и человек на нейВ недвижном сумраке тяжеле и страшней.Не шевелись – сейчас гвоздики засверкают,

Воздушные кусты сольются и растают,И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет,С подставки на траву росистую спрыгнёт.

«РАСЕ»[5]

статуя мира

Меж золоченых бань и обелисков славыЕсть дева белая, а вкруг густые травы.

Не тешит тирс ее, она не бьет в тимпан,И беломраморный ее не любит Пан,

Одни туманы к ней холодные ласкались,И раны черные от влажных губ остались.

Но дева красотой по-прежнему горда,И трав вокруг нее не косят никогда.

Не знаю почему – богини изваяньеНад сердцем сладкое имеет обаянье...

Люблю обиду в ней, ее ужасный нос,И ноги сжатые, и грубый узел кос.

Особенно, когда холодный дождик сеет,И нагота ее беспомощно белеет...

О дайте вечность мне,– и вечность я отдамЗа равнодушие к обидам и годам.

Трилистник из старой тетради

Тоска маятника

Неразгаданным надрывомПодоспел сегодня срок:В стекла дождик бьет порывом,Ветер пробует крючок.

Точно вымерло все в доме...Желт и черен мой огонь,Где-то тяжко по соломеПереступит, звякнув, конь.

Тело скорбно и разбито,Но его волнует жуть,Что обиженно-сердитоКто-то мне не даст уснуть.

И лежу я околдован,Разве тем и виноват,Что на белый циферблатПышный розан намалеван.

Да по стенке ночь и день,В душной клетке человечьей,Ходит-машет сумасшедший,Волоча немую тень.

Ходит-ходит, вдруг отскочит,Зашипит – отмерил час,Зашипит и захохочет,Залопочет, горячась.

И опять шагами меритьНа стене дрожащий свет,Да стеречь, нельзя ль проверить,Спят ли люди или нет.

Ходит-машет, а для тактаИ уравнивая шаг,С злобным рвеньем «так-то, так-то»Повторяет маниак...

Все потухло. Больше в ямеНе видать и не слыхать...Только кто же там махатьПродолжает рукавами?

Нет. Довольно... хоть едва,Хоть тоскливо даль белеетИ на пледе головаНе без сладости хмелеет.

Картинка

Мелко, мелко, как из сита,В тарантас дождит туман,Бледный день встает сердито,Не успев стряхнуть дурман.

Пуст и ровен путь мой дальний...Лишь у черных деревеньБесконечный все печальней,Словно дождь косой плетень.

Чу... Проснулся грай вороний,В шалаше встает пастух,И сквозь тучи липких мухТяжело ступают кони.

Но узлы седых хвостовУ буланой нашей тройки,Доски свежие мостов,Доски черные постройки —

Все поплыло в хлябь и смесь,Пересмякло, послипалось...Ночью мне совсем не спалось,Не попробовать ли здесь?

Да, заснешь... чтоб быть без шапки.Вот дела...– Держи к одной! —Глядь – замотанная в тряпкиАмазонка предо мной.

Лет семи всего – ручонкиТак и впилися в узду,Не дают плестись клячонке,А другая – в поводу.

Жадным взглядом проводила,Обернувшись, экипажИ в тумане затрусила,Чтоб исчезнуть, как мираж.

И щемящей укоризнеУступило забытье:«Это – праздник для нее.Это – утро, утро жизни».

Старая усадьба

Сердце дома. Сердце радо. А чему?Тени дома? Тени сада? Не пойму,

Сад старинный, все осины – тощи, страх!Дом – руины... Тины, тины что в прудах...

Что утрат-то!.. Брат на брата... Что обид!..Прах и гнилость... Накренилось... А стоит...

Чье жилище? Пепелище? .. Угол чей?Мертвый нищей логовище без печей...

Ну как встанет, ну как глянет из окна:«Взять не можешь, а тревожишь, старина!

Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!Любит древних, любит давних ворошить...

Не сфальшивишь, так иди уж: у меняНе в окошке, так из кошки два огня.

Дам и брашна – волчьих ягод, белены...Только страшно – месяц за год у луны...

Столько вышек, столько лестниц – двери нет...Встанет месяц, глянет месяц – где твой след?..»

Тсс... ни слова... даль былого – но сквозь дымМутно зрима... Мимо, мимо... И к живым!

Иль истомы сердцу надо моему?Тени дома? Шума сада?.. Не пойму...

Трилистник толпы

Прелюдия

Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумомОна дает гореть, дает светиться думам.Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле,И холодно цветам ночами в хрустале.Но в праздности моей рассеяны мгновенья,Когда мучительно душе прикосновенье,И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,Как спичку на ветру загородив рукой...Пусть это только миг... В тот миг меня не трогай,Я ощупыо иду тогда своей дорогой...Мой взгляд рассеянный в молчаньи заприметьИ не мешай другим вокруг меня шуметь.Так лучше. Только бы меня не замечалиВ тумане, может быть, и творческой печали.

После концерта

В аллею черные спустились небеса,Но сердцу в эту ночь не превозмочь усталость...Погасшие огни, немые голоса —Неужто это все, что от мечты осталось?

О, как печален был одежд ее атлас,И вырез жутко бел среди наплечий черных!Как жалко было мне ее недвижных глазИ снежной лайки рук молитвенно-покорных!

А сколько было там развеяно душиСреди рассеянных, мятежных и бесслезных!Что звуков пролито, взлелеянных в тиши,Сиреневых, и ласковых, и звездных!

Так с нити порванной в волненьи иногда,Средь месячных лучей, и нежны и огнисты,В росистую траву катятся аметистыИ гибнут без следа.

Буддийская месса в Париже

Ф. Фр. Зелинскому

1

Колонны, желтыми увитые шелками,и платья рéсhе[6] и mauve[7] в немного яркой рамеСреди струистых смол и лепета звонков,И ритмы странные тысячелетних слов,Слегка смягченные в осенней позолоте,—Вы в памяти моей сегодня оживете.

2