Враги по оружию - Виктор Глумов

— Ну, капитан! — Глыба улыбнулся от уха до уха, во всю ширину своей рожи. — Как ты там говорил в первый раз? За Омегу?

— За тех, кого с нами уже нет, — отобрав у него фляжку, поправил Лекс.

Выпил. Давно прошло то время, когда самогон драл горло и слезы выступали на глазах. Но у танкистов жидкость была ядреной, Лекс чуть не подавился. Барракуда рассмеялся, у него не хватало трех зубов — одного сверху и двух снизу.

— А наш рядовой Кусака… Да ты его знаешь, капитан, он в танкере дрыхнет… — закурив, начал Глыба. — Так вот, Кусака-то из Москвы. Башмачникnote 4. Изгнали его из клана за общее…

— Разгильдяйство, — подсказал Лекс.

— Разгильдяйство, правильно запомнил. Вот Кусака с горя и запил: на свой город войной идет, на свой, можно сказать, дом. А у него, наверное, еще родители живы. Вот скажи, капитан, — Глыба внезапно стал серьезным, — нормально это?

— Это приказ, — коротко ответил Лекс.

Пить с Глыбой и Барракудой ему расхотелось. Война вошла в жизнь Лекса и предъявила на него свои права: одно дело, когда едешь в гарнизон со взводом и по пути зачищаешь гидропонную ферму наркоманов, совсем другое — когда твоя рота выдвигается в поход к Москве, до которой не один день пути, и действовать предстоит по заранее определенному плану, а каждый метр пути контролируется из Цитадели. Тут забудешь и о панибратстве, и о развлечениях. Глыба недоверчиво ухмыльнулся одним углом рта (Лекс всю жизнь учился такой улыбке):

— Вас понял, капитан. Барракуда отдал честь и скрылся в люке, прихватив с собой фляжку.

— Только, капитан, последний совет дам. Ты еще не воевал. Ты не понимаешь: мы — одна семья. Одной кровью мазаны. И от наших отношений, а не от твоей крутизны зависит, как мы будем сражаться. А приказ… Я приказов никогда не нарушал. И за свой экипаж отвечаю: мы не подведем.

Лексу стало неловко. Получается, он обидел лейтенанта, а ведь Глыба дольше служит и опытнее, конечно: в бою был, друзей терял. Танкист щелчком отбросил в сторону окурок. Скрывая неловкость, Лекс отвернулся и оглядел свою роту. Грузовики, шесть танкеров, полевая кухня, машина связистов. Ревут двигатели, наполняя утренний воздух вонью, перекрикиваются взводные, суетятся перед отъездом… К Лексу подбежал заместитель: все готовы, можно выступать. Лекс отдал команду и полез в танкер вслед за Глыбой.

За креслами на груде тряпья по-прежнему спал Кусака. Барракуда возился с приборами и на Лекса не смотрел, Глыба вообще сидел спиной к капитану. Маршрут Глыба знал, и сейчас Лексу оставалось только трястись на своем месте да завидовать тем, кто при деле. Но Глыба молчал недолго: либо решил, что выходка Лекса не стоит потраченных нервов, либо признал за капитаном право на командование.

— Движемся до обеда, потом останавливаемся, — напомнил Глыба, — привал. По опыту, капитан: на первом привале ни еды нормальной не будет, ничего. Окажется, что соль забыли или масло. Или котел. Придется в ближайшей деревне забирать…

— Припасы приказано пополнять в деревнях.

— Эвона как… Значит, грабежом займемся. Сначала мужчин на службу угнали, теперь последнюю еду отнимем. Ох, капитан, не знаю, о чем думает командование, а только оставляем мы за спиной гадюшник. Нас так ненавидеть и проклинать будут, как никто еще никого не проклинал.

— Сейчас — да. А потом, когда война закончится и порядок установится…

— Порядок? Эх, капитан… Знаешь, какое сообщение сегодня по радио передали? По всем деревням, по всем гарнизонам? Чтобы, значит, девки солдат Омеги привечали. А если ребенок случится — мамочке после войны мешок муки кукурузной и всякие блага. Вот как ты думаешь, бабы рады? Пляшут и танцуют, наряжаются, моются? Думаешь, их «потом» твое волнует?

Лекс не нашелся, что ответить. Встрял Барракуда. Этого, похоже, вопросы субординации не волновали вовсе:

— Волнует, не волнует, а я бы девочку потискал. Как у тебя с женским полом, капитан?

— Как? Бабы — потребность организма. Есть — хорошо, нет — тоже неплохо.

Барракуда приоткрыл редкозубый рот и уставился на Лекса, как на диковину. Крякнул Глыба. Танкер пер по дороге, в кабине трясло, и ревел двигатель, набирая обороты.

— М-да, капитан… — Глыба поскреб подбородок. — Вот что значит военный человек. Никакой семьи, кроме Омеги, никаких интересов, кроме Омеги. Хорошо я на тебя не похож, а то бы со своим танкером спал. Или вон с Барракудой. У братишки твоего, Артура, что ли, ну, ефрейтором еще был, семья же. Говорили, ушел он из наемников, ферму держит…

— Держит, — Лекc вспомнил отчаяние на лице побратима, — дочка у него…

— И мобилизовали?

— Лично мобилизовал. В наших рядах Артур больше пользы принесет семье. Его дочь должна взрослеть в обновленном мире.

По рациям переговаривались водители танкеров и грузовиков, перекликались взводные. Лекс представил, как тянется к Москве цепь техники, как разбегается в панике мелкая шушера. Нет, он не мечтал о новом мире, это были только слова. Он хотел жить так, чтобы больше не погибали друзья. А новый мир, справедливый мир закона, Лекс представить себе не мог. Когда он думал об этом, перед внутренним взором вставали казармы Цитадели Омега.

С высоты полета авиетки, если бы нашлись желающие посмотреть, продвижение войск Омеги выглядело бы величественно.

Вероятно, сперва несуществующий наблюдатель удивился бы: из всех гарнизонов, разбросанных от Донной пустыни до Кавказа, от Кавказа до Москвы, уезжали грузовики и танкеры. Это началось по команде, на рассвете. По пыльным дорогам Пустоши, поднимая клубы пыли, ползли сотни единиц боевой техники: на север, на восток и на запад, навстречу друг другу и вперед, к Москве. Разрозненные колонны должны были объединиться позже и создать несколько фронтов, чтобы нанести решающий удар. В полдень, повинуясь сигналу, полученному из Цитадели Омега, войска остановились на привал в заранее намеченных местах.

Если бы наблюдатель все же был, он присвистнул бы удивленно: над всей Пустошью поднялись дымки полевых кухонь.

И еще наблюдатель отметил бы: кетчеры, шайки наркоманов, мелкие кочевья мутантов разбегались и прятались кто куда, испуганные внезапно начавшейся кампанией.

Но наблюдателя не было. И для большинства жителей Пустоши масштаб событий оставался неясен.

Когда солнце взобралось в зенит, обе роты — капитана Лекса и капитана Тойво — подъехали к деревне. Это было селение на берегу небольшого озера, местные выращивали кукурузу и ловили рыбу, пока оно не пересыхало. Жили здесь небогато, спокойно: гарнизон находился недалеко, и жители могли не бояться кетчеров. Мужчин, способных держать в руках оружие, уже мобилизовали, остались женщины, подростки, старики и калеки. Лекс готовился к тяжелому разговору, к слезам и крикам, но ворота распахнулись, и навстречу высыпали улыбающиеся, довольные люди.

Техника остановилась. Лекс вылез на броню танкера и услышал: девушки пели. Они приветствовали героев, идущих в бой.

Деревня выросла, как и многие селения Пустоши, на месте древних развалин и свалки. Поэтому стены ее были сооружены из листов жести, автомобильных дверей, покрышек, а по верху шла колючая проволока. Снаружи к стене лепились сараи — кузовы грузовиков и остатки самоходов. За кособокими, но крепкими воротами располагались жилые дома (были и каменные), склады. Кукурузное поле так же обнесли стеной, и по четырем его углам высились дозорные башни — ржавые, в пятнах облупившейся краски.

И над всем этим тянулась, лилась протяжная песня — с однообразной мелодией, почти без смысла. К танкеру Лекса приблизилась древняя старуха — обычно люди Пустоши не доживают до такого возраста. Она, наверное, уже прабабка, и правнуки взрослые… Старуху Лекс смутно помнил: вроде бы она приходилась старосте мамой.

Бабка шаркала, руки ее, держащие буханку хлеба на полотенце, мелко дрожали. Следом за матриархом выступали две юницы, чистые и красивые, нарядившиеся в просторные линялые платья. Груди девушек соблазнительно колыхались под тонкой материей. Старуха попробовала поклониться и чуть не уронила хлеб. Девушки поддержали ее под локти.

— Сынки, — дребезжащим слезливым голосом завела она, — приехали, родимые! Хлеб-соль вам, солдатики! Заходите, отдохните с дорожки!

Рядом с Лексом возник Глыба, от лейтенанта несло потом — танкер нагрелся на солнце.

— Вот те на, — протянул Лекс, — сейчас еще девок предложит…

— Заходите, сынки, — с маразматической настойчивостью повторила бабка, — не обижайте слабых женщин…

Лекс обернулся к своей роте: народ выбрался из грузовиков и танкеров поглазеть на представление. По плану привал должен был продлиться не более двух часов, но рядовые представления не имели о такой единице времени, а объяснять им Лекс не стал, объявил только, что остановка «ненадолго».