Вильям Гарвей - Миньона Яновская

И наряду с этими бреднями, которым, однако, умудрялись верить, сквозь все наслоения шарлатанства пробивались его яркий ум и бунтарская натура, ищущая своих путей в науке. Этот мудрец и алхимик восставал против алхимии. Он говорил: «Задача алхимии не в отыскании философского камня, а в том, чтобы изготовлять лекарства для излечения больных».

Парацельс утверждал единство мироздания и пытался заполнить пропасть между живой и неживой природой. Он гениально предугадал существование микробов, призывал врачей развязать руки целительным силам организма, помочь им в борьбе с наводнившим организм врагом. В те времена еще ни один человек в мире даже и не подозревал о существовании этого врага — крохотных, невидимых простым глазом микроорганизмов.

«Химическое учение» Парацельса заключалось в следующем: человек состоит из серы, ртути, солей. Гармоническое сочетание их — здоровье, нарушение равновесия — болезнь. Преобладание серы, например, порождает лихорадку, преобладание солей — водянку и т. д. Для каждой болезни существует лекарство, нужно только найти целебную силу вещества, извлечь из него «эссенцию», имеющую отношение к той или другой болезни. Природа отмечает лекарства особыми значками, например: растение анакардиум следует использовать для лечения сердца, так как плоды его имеют форму сердца; чистотел помогает против желтухи, потому что у него желтый сок, и т. д.

Нелепость этих доводов очевидна теперь для нас. Но нужно помнить об уровне тогдашней науки и сказать кое-что в защиту самого Парацельса и его учения.

Разве ошибался он, когда находил, что организм человека и животных состоит из тех же химических элементов, что и неживая природа? Разве не правда, что нарушение соотношения этих элементов может вызвать болезни? Сейчас доказано, что нарушенный солевой обмен, недостаток или избыток минеральных солей может привести к целому ряду заболевании: подагре, каменной болезни, судорогам и т. д. Разве не применяем мы сейчас множество лекарств, составленных из тех же химических элементов, о которых говорил Парацельс? И, наконец, разве применение химии в медицине не создало эпоху в этой науке?!

Учение Парацельса было разработано его учеником Ван Гельмонтом и получило особенно широкое распространение в Германии.

Это была, по существу, первая попытка европейцев освободиться от влияния древних авторитетов, создать самостоятельную медицинскую доктрину.

Но стараясь внести в физиологию что-то свое, новое, последователи Парацельса основывались на сумбурном, мистическом учении и только еще больше запутывали науку.

В поисках подлинных научных знаний Вильям Гарвей не задержался и в Германии. Он отправился дальше, в прославленную своей оппозицией к древним авторитетам Италию. Так он попал в Падую…

По своей славе в области медицины Италия и Франция соперничали. Но в отличие от французских школ итальянские действительно были очагом и источником научных новшеств. И не только в области медицины: почти все великие ученые шестнадцатого века, развенчавшие неукоснительный авторитет древних, — Галилей, Бруно, Коперник, Везалий — жили, учились или работали в Италии. Итальянские анатомы поколебали тысячелетний культ Галена и создали новую анатомию. В Италию стремился всякий, кого не удовлетворяла наука комментаторов древних текстов.

Это не значило, что научная «ересь» в Италии шестнадцатого века была узаконена. Наоборот, выступления против господствовавших в области естествознания взглядов ставили ученого в положение воинствующего противника церкви со всеми вытекающими отсюда последствиями. Бруно, сожженный на костре; Коперник, объявленный сумасшедшим; Везалий, обреченный инквизицией на гибель по пути к «святым местам»; Галилей, подвергнутый позорному отречению, — они потому и пострадали, что осмелились открыто бунтовать против религиозных доктрин в вопросах мироздания. Но однажды зажженный факел бунтарства уже не угасал, вопреки всем и всяким преследованиям со стороны религиозных и светских властей.

Падуя с ее университетом была самым ярким очагом свободного просвещения в Италии. Особенно славилась Падуя своим медицинским факультетом. Тут преподавали один за другим Везалий, Фаллопий, Кассериус, Минадеус, Коломбо и Фабриций — создатели великой школы анатомов нового естествознания. В конце шестнадцатого века падуанский медицинский факультет достойно поддерживал свою славу. Кафедрой анатомии заведовал один из блестящих реформаторов анатомии Фабриций из Аквапендента.

Сюда, в падуанскую цитадель новой науки, и принес Гарвей свою любознательность и свое большое дарование.

…Сама Падуя показалась ему непривлекательной. Улицы узкие, унылые, однообразные. Город окружен стенами с несколькими воротами в них. Чуть ли не на каждой улице арки, тоже узкие, поддерживаемые колоннами из нетесанного камня. Шаги под высокими арками звучат гулко и немного жутко, особенно вечером, когда на опустевших улицах совсем темно. Крытые сводчатые галереи, соединяющие дома подобно висячим мостам, придают городу очень своеобразный вид. Здания суровые, со строгими линиями, не отличаются разнообразием архитектуры. Декоративных украшений на домах почти нет, на фасадах — по нескольку окон, которые располагаются небольшими группами. Тротуары чисты, но мостовые полны глубокой грязи, в которой зачастую можно увязнуть по щиколотку. Зато очень хороши площади, их много в Падуе. Особенно знаменита площадь вокруг местной святыни — собора Антония Падуанского.

На площади св. Антония Падуанского Гарвей впервые увидел человека в «беретино». Эта одежда пепельного цвета означала, что человек дал обет покаяния, искупая какой-нибудь «смертный грех». Человек в беретино прошмыгнул мимо, сгорбившись, с пристыженным видом.

Гарвей свернул в извилистый переулок. Девушка в покрывале, закрывшем голову, грудь и спину, медленно прогуливалась под охраной сморщенной и безмолвной старухи. Быстро прошел, обогнав Вильяма, мужчина в черном одеянии, все время вытаскивая из-за ворота какие-то непонятного вида обрезки материи, висящие на тесемке; он бережно целовал их и прятал на место. Должно быть, это были «святые» реликвии, полученные только что в церкви.

Невдалеке, за сравнительно широкой улицей показались ворота. Через них то и дело проезжали крестьянские телеги; с грохотом промчалась карета, разряженная старуха подпрыгивала в ней на мягких подушках.

За воротами начиналась дорога на Венецию. Гарвей повернул обратно, к университету. Сердце забилось чаще и сильнее. Он усмехнулся — волнуюсь, оттого и сердце зачастило! Обхватил пальцами правой руки левое запястье. Конечно, пульс тоже стал частым… Это уже не в первый раз он замечает: биение сердца и биение пульса на руке соответствуют друг другу и часто меняются в зависимости от состояния духа.