Убить Троцкого - Юрий Маслиев

Михаил, увидев побледневшее и напрягшееся лицо Жени, демонстративно приставил револьвер к его спине, чтобы он сгоряча не удавил эту гниду, и произнес:

– Ну ладно, товарищ, время не ждет – распишись в получении арестованного и давай помоги спровадить эту контру в камеру: он очень опасен.

Чекист снизу вверх оглядел громадного арестанта и, встретившись с ним взглядом, согласно кивнул головой.

Курносов ни в чем не солгал. Да он и не смог бы солгать, поскольку перекрестный допрос Михаил вел профессионально, да еще с применением болевого прессинга. Действительно, оба охранника, один – на лестнице у спуска в подвал, другой – внизу у запертой решетки, отделявшей коридор с камерами от лестничной площадки, находились в пределах видимости.

По разработанному плану, Блюм остановился возле первого охранника с вопросом:

– Огоньку не найдется?

И стал доставать кисет.

Дежурный, не обращая на это внимания, сопровождал арестованного вместе с Михаилом. Стоящий внизу надзиратель, увидев подходящую к нему группу людей, вынул ключи и начал отпирать решетку. Щелчок замка слился с двумя глухими стуками и еле слышным хрустом позвонков.

Не успевший ничего понять чекист оказался в громадных руках Жени, который, прикрыв ему рот, прошептал на ухо:

– Тихо, гнида. Где князь Муравьев? Номер камеры и ключи?! Иначе убью.

Обезумевший от страха тюремщик только с третьего раза понял, что от него требуют, но сказать ничего не мог, так как рот у него был уже забит кляпом.

Евгений брезгливо встряхивал его за шиворот, поскольку от этого отребья, ставшего вдруг похожим на ватное чучело, несло смрадом давно не мытого тела.

Показав на ключи, застрявшие в мертвых пальцах другого надзирателя, молитвенно сложив ладони и что-то мыча, он повел друзей вглубь коридора.

Отец находился в четвертой справа по коридору камере. Вид его лежащего скорчившегося тела был страшен: вся одежда в крови, вместо лица – один большой синяк, выбитые зубы и окровавленные по локоть руки. Свиридов применил свое излюбленное истязание – содрал живьем кожу с рук, при этом он всегда с юмором висельника острил: «Снять белые перчатки с буржуя». Отец глухо стонал в полубессознательном состоянии, при этом вздымая вверх окровавленные огрызки-запястья.

Евгений, копируя холодную отрешенность Михаила, как будто выполняя обыденную работу, свернул шею надзирателю, и, обращаясь к Михаилу, сказал:

– Иди вперед – ты в форме. Я понесу твоего отца.

Он бережно взял старика, как ребенка, на руки.

Четкими шагами Михаил с Блюмом подошли к часовому на выходе:

– Ну что ж, прощай, брат, – двусмысленно произнес Михаил, ткнув пальцем в сонную артерию, и оттащил бесчувственное тело за перегородку.

Саша Блюм, действуя по сценарию, в тот момент уже заводил автомобиль.

Женя со стариком на руках был уже в вестибюле здания, когда на парадной лестнице, ведущей на верхние этажи, появился матрос – один из тех, кто принимал участие в свалке возле трактира. Парень оказался дошлый, он сразу вкурил ситуацию, выхватил пистолет, выстрелил и закричал:

– Стоять!

В этой жизни он больше ничего уже не произнес – пуля, выпущенная из нагана Михаила, проделав у него в переносице аккуратное отверстие, вырвала ползатылка. Михаил стрелял разрывными, со скошенным наконечником, пулями; имея смещенный центр тяжести, они начинают вращаться при попадании.

На улице уже грохотал в руках Блюма ручной пулемет, в одно мгновение скосивший охрану у выездных ворот.

Машина начала трогаться, когда Женя в два прыжка достиг переднего сиденья, посадил туда старика, подхватил пулемет и начал «поливать» окна здания, откуда уже раздавались одиночные выстрелы сотрудников ВЧК, которые по служебной необходимости вынуждены были не ехать на мнимую операцию.

Михаил, прикрывающий отступление, заскочил в набиравшую скорость машину последним и сразу же присоединился к Евгению, начал палить из второго пулемета по окнам и дверям, откуда стреляли или могли стрелять, согласно данным, полученным от покойного Курносова.

Машина, с грохотом выбив металлические ворота, помчалась в направлении, противоположном от Люботина, на восток – в сторону Чугуева. Маршрут движения и все действия были спланированы до мелочей, вплоть до возможной «замены» выбывшего из строя товарища.

Ребята рвались из города, ожидая погони или перекрытия войсками пути отступления. Погоня, скорее всего, еще не была организована, но на перекрестках они несколько раз подвергались обстрелу малочисленных патрулей, которых разметывали шквалом пулеметного огня и точными бросками гранат.

Женька не переставал удивляться хладнокровности, с которой Михаил, как в тире, стрелял точными короткими очередями, при этом умудряясь еще и «жонглировать» гранатами, и корректировать огонь Жени, отдавая четкие команды лишенным каких-либо эмоций голосом. На его волевом, резко очерченном, но гладком, холодном лице не отражалось никакого переживания. Казалось, это работала какая-то военная машина, и ее невозможно остановить на пути к цели. Невзирая на очень напряженную и смертельно опасную ситуацию, в которой они оказались, у Евгения – очень сильного и крупного мужчины – побежали мурашки по коже от мистического ужаса, каким веяло от Михаила. Он впервые видел друга за такой работой – иначе то, как выполнялись эти действия, назвать было нельзя.

За городом машина вылетела на прямой проселочный тракт, который терялся вдали, и только за мостом через небольшую, но глубокую речку начинал петлять между холмами, поросшими густым лесом. Легкий мороз, сковавший дорогу, сделал ее, непролазную в весеннюю и осеннюю распутицу, довольно сносной.

Автомобиль бодро мчался вперед и, только остановившись, чтобы заложить динамит в пролет моста и поджечь бикфордов шнур, ребята увидели появившуюся вдали погоню.

Скрывшись между холмами, друзья свернули с наезженного тракта, заметая свои следы ветками, что прицепили к машине. Замаскировав съезд кустами, они поехали между деревьями к излучине реки, которая в этом месте делала крутой поворот. Ребята очень спешили – отцу Михаила нужна была срочная медицинская помощь.

Сбросив машину с невысокого берега в омут, они сели в припрятанную лодку и переправились, спустившись вниз по течению, на тот же берег, откуда проехали по взорванному мосту. Там их поджидал с пятью лошадьми Евдокимыч – муж покойной бабы Моти. Обменявшись с ним дежурными фразами о том, все ли в порядке, сделав укол морфия Николаю Михайловичу и погрузив его на носилки, что установили между спаренными лошадьми, они неспешной рысью поскакали в противоположную от погони сторону, направляясь в Светлое, к схрону. Перед отправлением Михаил передал Евдокимычу деньги, как благодарность за услугу.

Через двое суток, испробовав все, что можно было испробовать, чтобы помочь Николаю Михайловичу, Лопатин поставил Михаила в известность, что отцу осталось жить несколько часов. Пытки, повреждения внутренних органов, а главное – смерть, страшная смерть жены и дочери, – сломали этого, хотя и пожилого, но очень сильного, живого мужчину. За эти несколько дней он превратился в старого, немощного человека, потерявшего желание бороться за жизнь.

Женя и Саша отправились на поиски тела старшего Лопатина, которое, по их предположениям, находилось в Волчьей балке, где чекисты проводили расстрелы. Михаил остался с отцом. Ощущение наступающей новой утраты уже не могло сломать его закаменевшую душу. Поэтому, когда он услышал шепот отца, понимая, что наступает кончина, Михаил только внимательно слушал.

– Мишенька, – отец впервые в жизни позволил себе назвать сына уменьшительным именем, – я ухожу, никаких идиотских панихид по мне не служи… Я не знаю, что там впереди. Надеюсь, что-то будет… Но оставим философию, у меня мало времени. Всю информацию я тебе уже передал. Как поступать – зависит от твоей воли…

Голос отца начал вырываться с прерывистым хрипом:

– К большому сожалению, ты оказался прав – это наша война. Мы начинаем понимать многие истины только тогда, когда беда коснется нас… Наверное, в этой войне мы проиграем… но я от тебя требую, сын, – накажи их! Накажи всех тех, кто виноват в нашем горе. И пожалуйста, останься живым, сохрани наш род!.. Выживать я научил тебя лучше, чем умел сам… И помни: Россия не виновата, и рано или поздно Муравьевы должны еще послужить ей! Обещай мне…

Голос отца все слабел. Михаил, боясь, что тот может не успеть услышать его, заговорил:

– Отец, я обещаю, я клянусь. Ты же меня знаешь как никто. Я всегда был, с детства, с тобой в одной упряжке… Я их накажу всех и выживу! – как заклинание, произнес Михаил последние фразы, вкладывая всю свою веру и желание в эти слова, усиленные любовью и ненавистью.

Он с удивлением почувствовал какую-то мощную энергетическую поддержку, которую никогда прежде не испытывал, проводя различные медитации, ту, о которой в детстве ему рассказывал китайский монах, утверждая, что только очень сильное и мощное чувство, помноженное на желание и целеустремленность, может протянуть нить обратной связи от Великого Космоса к Человеку.