Собрание сочинений. Том 3 - Варлам Шаламов

* * *[12]

Не старость, нет, — все та же юностьКидает лодку в валуныИ кружит в кружеве буруновНа гребне выгнутой волны.

И развевающийся парус,Как крылья чайки, волны бьет,И прежней молодости яростьМеня бросает все вперед.

И сохраняющая смелостьИ гнев галерного раба —Такой сейчас вступает в зрелостьМоя горящая судьба.

Ее и годы не остудят,И не остудят горы льда,У ней и старости не будет,По-видимому, никогда…

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Какою необъятной властьюТы в этот день облечена,Поборница простого счастья,Как мать, как женщина, жена…

Но, как ни радуется сердце,А в глубине, на самом дне,Живет упрямство иноверца,Оно заветно только мне.

Ты на лице моем не сможешьРазгладить складок и морщин —Тайгой протравленный на кожеРельеф ущелий и лощин.

Твоей — и то не хватит силы,Чтоб я забыл, в конце концов,Глухие братские могилыМоих нетленных мертвецов.

И, понимая с полусловаМои желанья и мечты,Готова вся природа сноваВписаться в скорбные листы,

Чтоб, выполняя назначеньяМоих знахарок и врачей,Она сама была леченьемОт одиночества ночей.

Здесь суть и высшее значенье,И все покорно служит ей:И шорох трав, и рек теченье,И резкость солнечных лучей.

Тому, кто выпросил, кто виделЕе пророческие сны,Людские боли и обидыБывают вовсе не страшны.

И солнце выйдет на заставы,Забыв про камень городской,Сушить заплаканные травыСвоей родительской рукой.………………………………Во всяком счастье, слишком зрелом,Есть червоточинка, изъян,И только с ним, по сути дела,Оно вмещается в роман.

Вулканом трещины застонут,И лава хлынет через край,Тогда чертит рука МильтонаПотерянный и Возвращенный рай.

И возмечтать о счастье полномРешались только дураки,Что вспять повертывают волныИ шепчут грустные стихи.

Во всяком счастье, порознь жданном,Есть неоткрытый материк,Чужая звездная туманность,Непобежденный горный пик.

Но, не наскучив восхожденьем,Стремимся к новой высоте,И каждое твое движеньеПод стать душевной красоте.

Земля нехоженые тропыОберегает от людей,По гроб напуганных потопомИ толкотней ковчежных дней.

На устаревшие двухверсткиМы полагаться не должны,И ни Чарджуя, ни ОбдорскаНам измеренья не нужны.

Мы карту новую начертимДля нашей выдумки — земли,Куда пути сильнее смертиНеотвратимо привели.

И в такт лирическим балладамРоманса вздрагивает ритм:Она идет со мною рядомИ про любовь мне говорит.

* * *

Мы дышим тяжело,Мы экономим фразы,Спустившись вниз, в теплоСгустившегося газа.

Но здешний кислород,Расхваленный рекламой,Почти не лезет в рот,Хотя он тог же самый,

Который много разКогда-то мы вдыхали,Еще не пяля глазНа сумрачные дали.

Мы ищем на землеСоснового озона,Расцвеченных полейИ летнего сезона.

Целебный кислородСобрав с лесной опушки,Сосем, прижавши ротК резиновой подушке.

* * *

Едва вмещает головаКруженье бредаИ эти горькие словаТверской беседы.

Иероглиф могильных плитВ дыму метели.Мы сами тоже, как гранит,Оледенели.

И лишь руки твоей теплоВнушит надежду,Что будет все, судьбе назло,Таким, как прежде.

И мимо слов и мимо фразВдвоем проходим,И ты ведешь скупой рассказКаким-то кодом.

И у окна придется мнеПред Новым годомНа лунном корчиться огнеЗа переводом.

Круженье лет, круженье лицИ снега бисер,Клочки разорванных страницПоследних писем.

И одинокий старый храмДля «Всех Скорбящих»,И тот, ненужный больше нам,Почтовый ящик.

* * *

Чтоб торопиться умирать,Достаточны причины,Но не хочу объектом статьСудебной медицины.

Я все еще люблю рассветЧистейшей акварели,Люблю луны латунный светИ жаворонков трели…

* * *

Я с лета приберег цветыДля той могилы,Куда легли бы я и тыСовсем нагими.

Но я — я все еще живу,И я не вправеЛечь в эту мертвую травуСебя заставить.

Своими я похоронюТебя руками,Я ни слезы не уронюНа мерзлый камень.

Я повторю твои слова,Твои проклятья,Пускай седеет голова,Ветшает платье.

И колют мне глаза кусты,Где без дорогиШагали только я и тыПутями Бога.

* * *

Иду, дорогу пробиваяВо мгле, к мерцающей скале,Кусты ольховые ломаяИ пригибая их к земле.

И жизнь надломится, как вехаПутей оставшихся в живых,Не знавших поводов для смехаСреди скитаний снеговых.

* * *[13]

Цветка иссушенное телоВторично встретилось с весной,Оно худело и желтело,Дрожа под коркой ледяной.

Все краски смыты, точно хлоромБелели пестрые цветы.Остались тонкие узоры,Растенья четкие черты.

И у крыльца чужого домаЦветок к сырой земле приник,И он опасен, как солома,Что может вспыхнуть каждый миг.

ПЕРЕД НЕБОМ

Здесь человек в привычной позеЗовет на помощь чудеса,И пальцем, съеденным морозом,Он тычет прямо в небеса.

Тот палец — он давно отрезан.А боль осталась, как фантом,Как, если высказаться трезво,Химера возвращенья в дом…

И, как на цезарской арене,К народу руки тянет он,Сведя в свой стон мольбы и пениИ жалобный оставив тон.

Он сам — Христос, он сам — распятый.И язвы гнойные цинги —Как воспаленные стигматыПрикосновения тайги.

ПОЭТУ

В моем, еще недавнем прошлом,На солнце камни раскаля,Босые, пыльные подошвыПалила мне моя земля.

И я стонал в клещах мороза,Что ногти с мясом вырвал мне,Рукой обламывал я слезы,И это было не во сне.

Там я в сравнениях избитыхИскал избитых правоту,Там самый день был средством пыток,Что применяются в аду.

Я мял в ладонях, полных страха,Седые потные виски,Моя соленая рубахаЛегко ломалась на куски.

Я ел, как зверь, рыча над пищей.Казался чудом из чудесЛисток простой бумаги писчей,С небес слетевший в темный лес.

Я пил, как зверь, лакая воду,Мочил отросшие усы.Я жил не месяцем, не годом,Я жить решался на часы.

И каждый вечер, в удивленье,Что до сих пор еще живой,Я повторял стихотвореньяИ снова слышал голос твой.

И я шептал их, как молитвы,Их почитал живой водой,И образком, хранящим в битве,И путеводною звездой.

Они единственною связьюС иною жизнью были там,Где мир душил житейской грязьюИ смерть ходила по пятам.

И средь магического ходаСравнений, образов и словВзыскующая нас природаКричала изо всех углов,

Что, отродясь не быв жестокой,Успокоенью моемуОна еще назначит сроки,Когда всю правду я пойму.

И я хвалил себя за память,Что пронесла через годаСквозь жгучий камень, вьюги заметьИ власть всевидящего льда

Твое спасительное слово,Простор душевной чистоты,Где строчка каждая — основа,Опора жизни и мечты.

Вот потому-то средь притворстваИ растлевающего злаИ сердце все еще не черство,И кровь моя еще тепла.

* * *