Литературоведческий журнал № 32 - Александр Николюкин

Та же мысль развивается и в дальнейшей переписке. Так, 20 февраля 1874 г. Гиляров делился с приятелем впечатлением от одной из катковских передовиц: «На душе неимоверно скверно. Видишь положительно борьбу двух нигилизмов, радикалистического и консервативного; последний еще хуже первого. Первый, по крайней мере, по-своему честен, но от чтения “Московских ведомостей” можно получить истерику; лесть никогда не доходила до такого бесстыдства: от статьи, восхваляющей Габсбургов, обругавшей славян и выдавшей все эти похвальные чувства за мнение Москвы и России, я сделался почти болен»26. (Речь идет о передовой статье, приуроченной к визиту императора Франца-Иосифа и носящей подчеркнуто официозный характер; в ней, в частности, утверждалось: «В России высказывались сочувствия к соплеменным народностям, живущим под скипетром Габсбургского дома, но не в ущерб целому, которого единство и сила заключаются в этом скипетре»27.)

24 октября 1880 г. Гиляров прямо обвиняет Каткова в разгуле терроризма (в частности, в связи с покушением на императора А.К. Соловьёва): «…Воспоминание о роли, которую исполняли “Московские ведомости” последние три-четыре года особенно, не может не вызывать раздражения; но источник его не личный. Ужасающие выходки революционной шайки должны быть на бóльшую половину поставлены в вину “Московским ведомостям”. Они были органом всякой реакции, глашатаем всякой репрессии, противником всякой свободы. Аракчеевщина – вот был бы их идеал. <…> Разумеется, не они подуськивали Соловьёва и его братию, но они отлично распахивали почву, рассеивая недовольство и озлобление в публике, так что публика под конец пассивно относилась к злодействам. <…> Пред обществом была дилемма: революционная дерзость возбуждала омерзение, но не меньшее и идеалы “Московских ведомостей”»28.

В том же письме Гиляров возлагал на Каткова и вину в усилении влияния на общество антинациональных сил и утверждал, что такая безответственность подпитывается только тщеславием: «…Либеральная фраза, праздная оппозиция получает в обществе незаслуженный авторитет, благодаря душительному направлению “Московских ведомостей”, которым общество не может же сочувствовать. И добро бы их мнение было жизненным убеждением. При своем несомненном таланте, при уме и образовании Катков движется только личным самолюбием, безграничным самолюбием. Он убежден на ту минуту, когда он говорит, в том, что говорит. Но убежден по самолюбию. <…> Надо уметь отыскать клапан; всякая дальнейшая реакция, всякая репрессия будет уголья горячие на голову»29.

Приведем еще суждение Гилярова, развивающее эти его последние мысли о славолюбии Каткова. 6 декабря 1872 г. он писал Победоносцеву: «“Моск<овские> вед<омости>” хотели быть русским “Times’ом”, насколько это возможно в России, давать лекции министрам и Госуд<арственному> совету, соуправлять им, помогать в законодательстве и администрации. <…> В сущности, вся независимость, которою хвалились “Моск<овские> вед<омости>”, есть пуф <…>. Говорю это не по внешнему наблюдению, но по внутреннему опыту; я ведь стоял отчасти около самой этой лаборатории»30. И далее Гиляров очень резко высказывается о якобы безыдейном политиканстве Каткова: «Да, впрочем, что об этом толковать; это слишком известно и несомненно, как несомненно и то, что начиная с 1856 г., т.е. с “Русского вестника”, было, может быть, до десятка перемен декорации в quasi-убеждениях по известным вопросам, оказывавшихся на деле отчасти внушениями личного самолюбия редакторского, отчасти торговыми соображениями, отчасти подслуживанием сначала пошлому либерализму, а потом властям»31.

В духе этих своих рассуждений, не становясь, впрочем, на сторону гонителей Каткова, Гиляров (в уже цитировавшемся письме от 24 октября 1880 г.) осмыслял как само собою разумевшуюся и неизбежную попытку либерально настроенных писателей во главе с Тургеневым исключить «ренегата» Каткова из числа участников Пушкинских торжеств в июне 1880 г.: «Разве мог встретиться с Катковым Тургенев, разве могли встретиться представители всей петербургской печати?»32

Следует упомянуть, что свое неприятие практических действий Каткова-публициста, и именно публициста всероссийского масштаба и влияния, Гиляров не только выражал в частной переписке, но и открыто оспаривал их в печати. Например, он язвительно обсуждал передовицу М.Н. Каткова, где разгул революционного движения конца 1870-х годов уподоблялся периоду Польского восстания 1863 г. и автором глухо рекомендовалось ужесточить административные меры, в том числе и в области цензуры33. Гиляров требовал уточнений: «…Друзья порядка не посетуют, если и еще усиленнее будут преследования злой подземной шайки, столь дерзко тревожащей покой России. Но спасительно было бы, наоборот, развязать руки и язык благонамеренной части общества. <…> К какому практическому выводу газета клонила сегодняшнюю речь <…> трудно догадаться; но во всяком случае видим – в сторону, противоположную свободе и общественному простору, и об этом нельзя не пожалеть с точки зрения общественного порядка, основами которого мы столь же дорожим, как и “Московские ведомости”»34. Своему ученику князю Н.В. Шаховскому Гиляров комментировал этот свой вызов Каткову так: «Вы хвалите Каткова за мужество. В чем оно и что он сказал? Вы теперь уже прочитали мой запрос ему, на который он, вероятно, ничего не найдет нужным ответить, потому что ответить нечего. <…> Нет, я похвалил бы Каткова, если бы он имел мужество отказаться от графа <Д.А.> Толстого и признать его одним из виновников анархии. Я поставил бы ему памятник, если бы он во время пребывания своего в Крыму, где он почти ежедневно обедал у Государя и гулял с ним, если бы он, воспользовавшись этою редкою от Царя милостию, доложил ему истинное положение России, чем она недовольна и чего желает. Это было бы мужество. А смущать Россию сравнением настоящего положения с 1863 годом, обвинять правительство в слабости, не указывая определенных мер, к каким оно должно прибегнуть, – это есть тоже своего рода агитация»35.

Очевидно, что Гилярову, как публицисту-философу, была ближе позиция умозрителя, только осмысляющего ситуацию, а не практического деятеля, не утилитарного политика. Поэтому в своей критике правительства и разрушительных сил, ему противостоящих, он был антиподом Каткова. Но тут стоит продемонстрировать ту «стереоскопичность» зрения Гилярова, то его умение «видеть ясно оба полюса каждой мысли», о которой писал И.В. Павлов. Когда Катков скончался, Гиляров посвятил ему поминальную статью, которая из-за смелости своих чеканных формулировок послужила материалом для донесения Московского цензурного комитета в Главное управление по делам печати. На защиту редактора «Современных известий» тогда встал исправлявший в тот период должность начальника этого учреждения Ф.П. Еленев, резко одернувший подчиненных, – он высоко оценил статью Гилярова: «Из множества статей по поводу кончины М.Н. Каткова статья Гилярова в № 202 выдается по уму, верности оценки, блестящему изложению и в полной мере правительственному направлению. Только канцелярский взгляд может находить резким и неблагонамеренным все умное и сильно выраженное и одобрительным только бесцветное и льстивое. Цензура, руководящаяся такими канцелярскими взглядами, приносит больше вреда, чем пользы»36.

А Гиляров в этой своей статье действительно сумел взглянуть на дело жизни Каткова под иным, может даже неожиданным для самого себя, углом зрения – и увидел личность, вклад которой в русскую культуру и в политическое самосознание народа неоценим. При этом надо учитывать, что Гиляров всегда был противником этикетного принципа «о мертвых либо хорошо, либо ничего» и обычно давал сошедшим с жизненного поприща деятелям самые нелицеприятные характеристики. Катков для него уже не адепт «аракчеевщины» и «всякой реакции», а «явление небывалое, беспримерное», поскольку «постоянное соединение государственного деятеля и публициста в одном лице <…> самое понимание обязанности публициста как стража государственных интересов – это явилось с Катковым и, должно полагать, с ним прекратится». И далее: «Нужно было польское восстание, нужна была анархистская пропаганда, чтобы голос со Страстного бульвара получил силу трубную архангельского гласа, который будил мертвых в обществе и от которого содрогались даже власть имущие»37. И то, что раньше раздражало Гилярова в Каткове («до десятка перемен декорации в quasi-убеждениях»), теперь оказалось наполненным новым, благодетельным смыслом. Он писал: «Катков был не догматик, не творец, а боец <…>. Отсюда нередкие противоречия в его частных положениях: их должно судить с точки зрения общей идеи, которой они подчинялись. А идея эта – единство Русского Государства и его мощь. Частные факты, теоретические права и интересы преклонялись пред ней, исчезали в ней»38.