Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов

на своем «Запорожце» на рыбалку возил. Так он у каждого столба вылезал. Потешный мужик. Мозги набекрень. Берет торчком, плащ копеечный, в нем на рыбалку и на работу.

— Лисокомский, что ли? Доктор наук?

— Ну и что, что доктор? — сказал Леха. — Зимой в шапке из кролика. Срам. Мою возьми — каракуль настоящий, за семьдесят целковых. Вот тебе и доктор. Водку тоже не пьет.

— Нельзя же всех мерить на свой аршин, на бутылку.

— Бутылка бы не помешала сейчас, — оживился Леха. — Поедем в поселок, сообразим, а? От недопоя мне хуже, глаза бегают.

— Ну нет, — сказал Грахов. — Иначе я сажусь на автобус и домой.

— А лошадка?

Разговор напомнил Грахову что-то другое, и он, кажется, хотел о том сказать вслух, но раздумал. Ему стало скучно, он обвел холодным взглядом Леху, самосвал, недоумевая, почему он здесь — не там, куда его тянуло.

— Ну, скажи, скажи, — поддразнил вдруг Леха, от которого не ускользнуло смятение Грахова. — Что у тебя дома — пожар?

— Человек меня ждет, — вздохнув, сказал Грахов. — Три дня ждет.

— Четвертый подождет.

— Будет уже поздно.

— Кушнова, что ли, Светлана? Что темнишь-то?

— Нет.

— Баба все-таки.

— Не баба, а девушка.

— В Тарабанове ждет, верно?

— А ты откуда знаешь?

— Леха все знает, сколько ни темни. Да ты не бойся. Я не продам. Я еще зимой вас видел, у кафе «Пчелка» стояли. Плохо ты знаешь Леху.

Поднимаясь с травы, Леха легонько хлопнул ладонью по плечу Грахова, как бы снял мимолетным подкупающим жестом остатки волнения. Оба повеселели, быстро влезли в кабину и поехали. Впереди, за широким холмом, обозначилось задымленное небо: там был поселок, бывший районный центр.

Теперь, уломав Грахова, Леха весело сощурился на бойкое место, словно взял его на мушку.

— Видел я вас, — повторил Леха. — Девочка ничего. Игрушка. Поиграться можно. Или для чего другого ты ее держишь?

— Не совсем ясно, что ты имеешь в виду? — сказал Грахов.

— Для баловства или для пользы. Зачем она тебе?

— Это вопрос сложный, — проговорил Грахов. — Нельзя так утилитарно рассуждать.

— А ты не прячься за слова, — сказал Леха. — Ничего тут сложного нет. Я понимаю, вот Светка Кушнова — она для пользы. У нее под ногами земля горит. С такой бабой жить проще. Не особо смазливая, цену себе знает. Бегать не будет, за мужика будет держаться. Если он не тряпка, конечно. А то сразу под каблук. Знаю я ихнее семейство. Как сыр в масле будешь. А с этой игрушкой еще неизвестно, до чего доиграешься. Она ж красивая, верно?

— Красивая, — подтвердил Грахов, становясь рассеянным, нежно расслабленным, как если бы увидел ее сейчас. — Прекрасная.

— Вот и будет она своей красотой жить, — сказал Леха. — Где красота, там не жизнь, а сплошная канитель. Пользы никакой. Говоришь вот: лошадка красивая и талант от природы, а какая нам польза? Хотя вру. Ты-то от нее пользу имеешь. Она тебя кормит.

— Косвенно, да, — согласился Грахов, участвуя в разговоре вполсилы.

— Диссертацию про них пишешь?

Знакомое слово будто толкнуло Грахова, он выпрямился, говоря глазами и всем своим видом, что Леха полез не туда, но что-то помешало ему отдалиться от Лехи. Потом он понял, что причина тому — голые ноги, голый живот, что, как ни смешно, без одежды он не может возвыситься над шофером, который полез в святая святых. Он произнес с издевочкой:

— Пишу сказку про белого бычка. Хочешь знать, как она называется? «Газоэнергетический обмен и метаболизм в пищеварительной системе кобылиц при разных температурах». Не понятно?

— А чего мне понимать, — без удивления сказал Леха. — Я другое понимаю — надо. Не черту лысому, тебе надо. Дураку понятно. И ты понимаешь, что я тоже не одним окладом живу. Кому-то, может, и не нравится. Такой как собака на сене: ни себе, ни другому. Или как моя Татьянка, по дурости продаст. Дочь у меня, в шестом учится. Задали им сочинение: кто, мол, ваш отец? Что она пишет? Отец продал ворованные доски, напился пьяный, спьяну купил мне пальто. Мне до этого пальто три года расти, не по росту, значит. Прибегает учительница, сует мне сочинение. Что, мол, это значит? Кое-как выкрутился. Хорошо еще, трезвый сидел. Ну, а Татьянке-то я потом всыпал на три года вперед, чтоб знала!

— Так нельзя, — сказал Грахов. — Не тот метод.

— А я так, как учил меня отец язык за зубами держать. Сначала рюмку водки выдаст, потом ремень снимет. И весело, и больно.

Подъем кончился, распахнулась ширь, на ней дымно и тускло тянулся поселок.

— Посмотреть надо, как там лошадь, — сказал Грахов. — И одеться непременно.

— Не бойся, — успокоил Леха. — Я знаю, как проехать. Не первый раз.

— Лошадей возил?

— Кирпич подвозил. Какая разница, тут гаишников днем с огнем не сыщешь. Вы постоите в проулке, а я в чайную сбегаю.

— За бутылкой?

Но Леха уже свернул с дороги, проехал мимо забора, мимо крайнего яблоневого сада, завел самосвал на пустырь. Пока Грахов искал сложенную у ног одежду, Леха, натянув штаны и рубаху, успел убежать.

5

Вернулся Леха не один. Человек, кативший за ним на велосипеде, отстал у обочины. Леха сел за руль и, разворачивая машину, следил за человеком, тот, медленно вращая педали, поехал впереди. Грахова удивила важность, с какой Леха и незнакомец двигались неизвестно куда. Леха молчал, пока не въехали во двор. Каменный дом, веранда, сарай.

— Лошадь больная, что ли? — спросил хозяин, поставив велосипед в тень. — А то мою скотину заразит.

— Сосенковская, — ответил Леха. — Дорога-то какая. Технику гробишь, себя тоже.

Хозяин с виду казался нездешним, с желтовато-смуглым лицом, но что-то в нем было обтертое, круглое, какая-то особая мягкая неприметность, которая делала его не лишним нигде. Он скользнул взглядом по Грахову так быстро, что тот потом долго не мог избавиться от ощущения, будто его взвесили. Будто стрелка весов, незаметно для него показав на деление, чего он стоит, снова замерла на нуле. Казалось, Леха с хозяином знаком давно, и отсюда приятельская обходительность, отсюда понимание с полуслова. И когда Леха сказал, что лошадь сосенковская, хозяин что-то отметил про себя, успокоился; когда Леха добавил насчет дороги, которая гробит технику, он тоже что-то сообразил.

— Доски у тебя есть? — спросил Леха, не найдя их своими глазами.

— Дверь старая, — сказал хозяин.

— Годится.

Хозяин отправился в сарай.

— Обедать, кажется, заехали, — предположил Грахов, глядя на Леху, чтобы тот подтвердил.

— Угадал, — обрадовался Леха. — Лошадь пока сгрузим, поставим в сараюшке, напоим, накормим. Ей-то тоже отдохнуть малость надо. — Подождав, пока доходило до Грахова сказанное, улеглось, он тихо закончил: — А мы