Миссия "Алсос" - Сэмюэль Гоудсмит

Он позвал своего клерка, который и принес нам посылку на имя мистера Цварта с уже известным нам адресом на улице Квентин Бошар. Мы были на правильном пути. Мистер Цварт был одним из молодых голландских служащих.

— О, чуть не забыл! — внезапно воскликнул наш хозяин. — Я же получил на днях письмо от него! Он очень славный малый. Дайте‑ка я попробую найти это письмо. Я не прочел его тогда внимательно и сейчас просто не помню, о чем оно.

Письмо нашли. Из него стало ясно, что Цварт живет сейчас у дальних родственников в маленькой деревушке Пон Сен — Пьер, возле Руэна. Это было именно то, что нам хотелось узнать, но мы не могли уехать, не дав хозяину понять того, что имели более серьезные мотивы для визита, чем это случайное обстоятельство. Нам пришлось пробыть у него некоторое время, чтобы выслушать еще несколько рассказов об оккупации. А в магазине становилось все холодней и холодней. Наконец мы вышли. Чтобы согреться, мы зашли выпить в небольшой бар, где и начали строить планы относительно нашей завтрашней поездки в деревушку возле Руэна.

В деревушке с помощью местного командира ФФИ (французские подпольные вооруженные силы) мы быстро нашли то, что нам было нужно. На наш звонок дверь открыл молодой человек, в котором я сразу же узнал голландца. Есть такие мелкие детали в одежде, прическе и выражении лица, которые много говорят наблюдательному человеку и очень часто позволяют определить национальность незнакомца. Немцы, например, предпочитают зеленые и коричневые тона в одежде и шляпы из грубого фетра. Голландцев часто можно узнать по их небрежным позам. Конечно, могли быть и ошибки, но этот молодой человек, открывший нам дверь, явно «не вписывался» в пейзаж французской деревушки.

— Вы мистер Цварт, — сказал я, поставив ногу так, чтобы он не мог закрыть дверь. — Можно войти? Нам надо поговорить с Вами.

Когда мы сказали, что нам нужно, он отказался разговаривать. Даже когда я намекнул о том, что нам уже кое‑что известно относительно этой таинственной фирмы, и упомянул несколько имен, он ответил лишь следующее:

— Я постоянно чувствовал, что в этой фирме «Целластик» было что‑то не то, но не имел с ней никаких дел. Я не хочу впутывать лиц, в такой же степени невиновных, как и я, и поэтому не желаю больше с вами разговаривать.

Я наконец потерял терпение. Я сам родился в Голландии и не считал более необходимым соблюдать вежливость по отношению к голландскому коллаборационисту, квислингу, окончившему Лейденский университет, т. е. тот же, что и я.

Я попросил товарищей выйти и, когда мы остались с ним одни, внезапно обрушился на него на голландском языке и высказал ему полностью все, что я думал о его поведении, измене, трусости, эгоизме. Он не знал, кто я, но моя неожиданная атака на его родном языке достигла цели. Весь его вид говорил о том, что он напуган и сознает свою вину.

На меня самого это подействовало, вероятно, не меньше, чем на него. Встреча с предателем, хотя бы даже и покорным, во много раз хуже, чем встреча с врагом. На протяжении всего пути обратно в Париж я был в подавленном состоянии.

На следующее утро мы информировали о нашем открытии голландского военного атташе в Париже. Он приказал мистеру Цварту явиться. К этому времени тот стал уже весьма послушным и готовым к сотрудничеству и сообщил нам все, что знал об этой компании.

Позднее, после прорыва фронта, мы захватили несколько немцев, участников этой шайки по научному шпионажу.

Один неразборчивый в средствах голландец по имени Клейтер, делец в области патентов, предложил немцам вывеску своей фирмы «Целластик» как ширму для технического шпионажа. Парижскую контору фирмы возглавлял некто Ручевей, скрывавшийся теперь в Альпах, в небольшом княжестве Лихтенштейн. Среди немецких сотрудников конторы был известный химик, профессор Криге из университета в Карлсруэ, который позднее рассказал нам, что он был прикомандирован к парижской конторе «Целластик» как активный сотрудник немецкой военной разведки (Абвер).

Всем сотрудникам фирмы вменялось в обязанность быть в личном контакте с французскими учеными, не спускать с них глаз, не допускать использования их работ против Германии и делать все, чтобы любое ценное открытие их могло быть немедленно применено в интересах Германии. Так, молодая румынская женщина — физик мадемуазель Тэнэску находившаяся в Сорбонне, оплачивалась очень хорошо, хотя ее единственной обязанностью было докладывать по телефону этой шайке в «Целластике» о всех заметных в ученом мире посетителях университета и о читавшихся там важнейших лекциях. В ее обязанности входило также знакомить деятелей из «Целластика» с французскими учеными. Именно ее телефонные вызовы были наиболее многочисленными среди записей телефонистки на коммутаторе, которые мы нашли.

Мы допросили ее подробно, но она клялась, что не делала ничего плохого. Когда началась война, она оказалась «на мели», без всяких доходов, и вдруг появилась возможность зарабатывать очень легко хорошие деньги только за то, чтобы передавать по телефону некоторые сведения, большинство из которых можно было свободно найти на доске объявлений. Она утверждала, что ей ничего не было известно о самой фирме и лишь с трудом вспомнила о своем единственном посещении ее. Я не верю, чтобы такая ловкая девица, как мадемуазель Тэнэску, так уж ничего и не подозревала, но в те времена она должна была как‑то добывать средства к существованию.

Двум знаменитым голландским ученым, профессору X из Лейдена и профессору Y из Амстердама, имена которых мы также нашли в Париже, с самого начала был известен истинный характер деятельности фирмы «Целластик». В действительности ее директора Клейтера еще до войны серьезно подозревали в шпионаже в пользу немцев. Но недостаточно оплачиваемые профессора нуждались в деньгах и полагали, что они могут легко перехитрить дельцов из «Целластика». Профессор X и его супруга пользовались необыкновенными привилегиями в путешествиях. Такие возможности обеспечивали им связи этой фирмы в те времена, когда пересекать границы разрешалось только самым высокопоставленным лицам. В конце концов они через Швейцарию удрали в Лондон, но там «забыли» информировать голландские власти о характере организации «Целластик», пока не были уличены в этом миссией Алсос. Несомненно, что главным фактором в поведении профессоров было скорее недопонимание происходящего, чем сознательная измена.

«Но, — сказал бывалый офицер — разведчик и законовед из нашей миссии, — большинство преступлений совершается скорее по глупости, чем по злому умыслу».

Правда, чего я не могу простить профессорам X и Y, так это того, что именно они толкнули в объятия фирмы «Целластик» двух своих молодых и совсем еще зеленых ассистентов. Это они порекомендовали этим молодым людям работать в качестве служащих У мистера Цварта и доктора К — Цварт не устоял перед соблазном пожить в Париже— в городе, о котором мечтает большинство гол ландских юношей, так же как и молодежь и пожилые люди в других странах. Он имел великолепный оклад, машину в военное время, мало работы и много досуга. О глубине его падения можно судить по той лжи, которую он допускал на своих французских визитных карточках, совершенно незаконно именуя себя «доктором» Цвартом и официальным представителем химической лаборатории профессора Ван Аркеля — одного из преданных голландскому подпольному Сопротивлению людей.

Годом позже мне пришлось ненадолго побывать в Голландии, главным образом в связи с делами «Целластик». На месте я увидел, что в голландских университетских кругах дела эти были восприняты куда серьезнее, чем я ожидал. Голландская военная разведка, обыскав служебные помещения этой фирмы в самой Голландии, собрала еще больше данных, проливавших свет на ее деятельность.

Моя поездка дала мне возможность посетить дом моих родителей в Гааге, где я воспитывался ребенком и учился в высшей школе. Я вел свой джип через лабиринт знакомых улиц, которые теперь казались мне такими маленькими и узкими, и с надеждой думал о том, что вдруг найду моих старых родителей ожидающими меня дома, такими же, какими я видел их в последний раз. Но, к сожалению, я знал, что это только мечта: в марте 1943 года я получил от них прощальное письмо, на котором был штамп нацистского концентрационного лагеря. Письмо дошло до меня через Португалию. Это было последнее письмо от них.

Дом не был разрушен, но когда я подъехал ближе, то заметил, что все окна выбиты. Поставив свой джип за углом, чтобы не привлекать внимания, я через окошко проник в дом. Внутри был полный разгром. Все, что могло гореть, было растащено горожанами и пошло на топливо в последнюю холодную зиму оккупации. Лестничные клетки выломаны, двери сорваны, выдраны куски потолка, стен — одним словом, все, что могло быть использовано как горючее. Но каркас еще стоял.