Умри, а держись! Штрафбат на Курской дуге - Роман Кожухаров

Осколки мин разлетались низко, стелясь над самой землей. Словно вереница адских машин, оснащенных снопами молниеносных серпов и кос, двигалась по полю, свистя над поверхностью, подначивая грунт, разя тех, кто не успел углубиться ниже земляного покрова.

Минометный огонь, не дойдя до левого фланга, словно маятник, качнулся вперед и вправо, накрыв позиции, занятые отделением Пилипчука. Там люди начали закапываться раньше и уже ушли вниз на спасительную глубину, укрывавшую лежащее тело.

XXV

Грохочущее «та-та-та» вдруг гулко понеслось в глубь поля со стороны опушки. Демьян оглянулся на звук и с радостным воодушевлением энергичнее заработал штыком. Одну за другой несколько очередей по вражескому пулемету дал расчет «максима», приданного роте. Значит, замкомвзвода не обманул, штрафников действительно усилили на марше. Несколько винтовочных выстрелов бабахнули в поддержку пулемету.

Огонь вели с правого фланга передового рубежа, где закапывался взвод Коптюка, и из глубины, где во втором эшелоне должен был расположиться третий взвод. Выходило, что бойцы лейтенанта Дударева уже освоились на гребне оврага и вступили в бой.

Пулеметная точка немцев, работавшая прямо перед отделением Потапова, смолкла и не подавала признаков жизни несколько бесконечно долгих секунд.

«Ага! Умылись, гады!.. – всколыхнулось горячей радостью в груди Демьяна. – Так их! Давай, жми, братишки-пулеметчики!..»

Враг тут же отреагировал на усиление огня со стороны штрафников. Плотность минометной стрельбы распылилась по всему пространству. Вражеские мины сыпались и в глубину позиций, разрываясь на опушке, и хаотично взметали землю на всей площади. Постепенно минометный огонь собрался в пучок, сконцентрировавшись на том месте, откуда вели огонь из «максима».

Пулемет умолк. Гвоздев с горькой досадой вслушался в грохот боя. Все, похоже, пулеметный расчет отвоевался… Но вдруг «максим» застучал с новой силой, значительно ближе. Огонь вели из глубины, почти прямо за спиной позиции Гвоздева. Значит, меняли огневую точку. Не меньше сотни метров преодолели всего за минуту с небольшим.

В бытность учебы в танковом училище, на стрелковых занятиях, Гвоздеву довелось и пострелять и потаскать этот тяжеленный пулемет по буеракам камышинского танкодрома. Может, именно внушительный вес пулемета в полной боевой комплектации, с бронещитом и колесной станиной, и внушил Демьяну уважение к этой надежной машине, из которой Чапай с Петькой косили ряды каппелевцев в обожаемой Демой и его друзьями кинокартине.

Гвоздев прекрасно осознавал, что значит сменить позицию и преодолеть сто метров пересеченной местности с семидесятикилограммовым товарищем. Это было нелегко и там, во время полевых выходов в бытность его учебы в Камышинском танковом училище. А здесь, под минометным обстрелом, среди вражеских пуль, трудность задачи возрастала в разы. Молодца, «максимовцы»! Врешь, за дешево не возьмешь!..

XXVI

Пулеметный расчет «максима» занял позицию практически за спиной Гвоздева, и его бугор оказался на линии вражеского огня. Пули стремительно стесывали защищавший Демьяна глиняный нарост, и бугор на глазах превращался в бугорок.

Гвоздев продолжал зарываться в землю, еще ни разу не взявшись за «мосинку». Из-за отсутствия лопатки работа двигалась медленно. Зарайский и другие бойцы по правую от него руку, раньше приступившие к окапыванию, уже дали первый, суматошно-захлебывающийся залп в сторону немцев. Сквозь винтовочную трескотню прорвался голос Потапова, который пытался докричаться до ближних к нему бойцов. Выкрики побежали по цепочке.

– Экономить!.. Бить прицельно!.. Экономить патроны!..

Ячейка Гвоздева стала глубокой настолько, что он мог в лежачем положении укрыться ниже уровня земли. Под верхним плотным и вязким слоем глины начинался более сухой, рыхлый грунт. Копать стало легче, и работа пошла быстрее.

Пулеметчики позади работали короткими очередями, и каждая из них гулко отдавалась между лопатками. Немцы практически сразу отреагировали на смену огневой точки русских пулеметчиков и тут же перенесли огонь своих минометов в квадрат, откуда вел стрельбу «максим».

Недолет накрыл позицию Гвоздева в тот самый миг, когда он успел вычерпать из холодной ямки свежую накопанную землю. Земля задрожала, мелкими толчками запульсировав под грудью Демьяна. Он инстинктивно вжался в грунт еще крепче, ощущая, как над самой спиной свищет, проносится вихрь из стальных осколков, дыма и пороха.

Комья глины, вывороченные взрывами куски грязи сыплются камнепадом на сукно его шинели, ударяют по каске, оглушают. «Следующий – осколок!.. Следующий – осколок!» – вздрагивая от каждого удара, лихорадочно думает Гвоздев. Но вот змеиный шелест, вдавливающий барабанные перепонки, ослабляет свою хватку.

Как будто неведомое ползучее чудо-юдо, неистово бившее своим чешуйчатым змееподобным телом, свивавшееся в кольца, отползло, снова принявшись извиваться и плясать свой дикий танец на опушке леса, с треском выворачивая ели и сосны, ломая стволы и сучья.

XXVII

– Эй!.. Гвоздев?!.. Живой?!

Голос доносился будто совсем издали. Демьян пошевелился. Руки, ноги, голова… Вроде все на месте. Только в ушах будто ваты кто-то натолкал. Повернувшись на бок, Демьян ощутил, как земля ссыпается с него – со спины, с шеи, с ушей и щек.

Он, спешно отряхнувшись, вынул из правого уха кусок мягкой податливой глины, а из левого целую пригоршню сухих грунтовых крошек. Вся какофония боя разом вернулась. Вот и Зябликов, отгребая с себя и из своей ячейки щедро насыпанную немецкими минами землю, радостно кричит ему, что он в порядке. И Гвоздев кричит ему то же самое в ответ, и почему-то ему действительно очень радостно видеть и знать, что Зябликов цел и не ранен. И страх, затаившийся холодным и скользким змеенышем еще на марше, и шевелившийся всякий раз, когда слышна была стрельба, и впившийся в самое сердце, когда они вышли на поле, под немецкие пули и мины, вдруг отступил. Будто уполз вместе с тем минометным чудо-юдой. И осталась только та сила, которую Демьян вдруг ощутил, когда полз к глинистому бугру. Теперь он почти осязательно ощущал ее присутствие, пестовал и привыкал к ней. Именно она заставила его отложить в сторону штык, все это время зажатый в правой его руке, подтащить к себе винтовку и смахнуть с затвора и приклада налипшую грязь.

«Гады… ну, будет вам… минами плевать… пулеметами стучать…» – твердил внутренний голос в голове Демьяна, пока он доставал из вещмешка пачку патронов и заряжал винтовку. Демьян уложил ствол там, где скат бугорка смыкался с насыпанной землей, для чего ему пришлось почти на четверть корпуса выползти из ячейки вперед.

Близкий окоем заштрихованного деревьями горизонта четко проступал впереди на фоне молочно-серого, затянутого тучами неба. От подножия посадки, по левую сторону, с секундными промежутками бил факелочек огня, как будто кто-то часто-часто зажигал и снова гасил фитиль. На правом фланге, метрах в ста от первого, мигая, грохотал второй пулемет. Все расстояние между ними было заполнено вспыхивающими одиночными и мигающими огоньками меньшего размера. Не было видно огневой точки, которая поначалу встретила штрафников лобовым пулеметным огнем. Может, вражеский расчет сменил позицию. А вдруг «максимовцам» удалось их подавить? Эта мысль придала сил.

Демьян выставил прицельную планку на примерно оцененные им до врага пятьсот метров и взял на мушку пламя, бившее в его сторону слева. Оно не сбавляло своего остервенелого темпа, упиваясь им, продолжая грохотать напористо и нагло.

«Будет вам… будет вам…» – приговаривая, Демьян провел сухим языком по шершавым, потрескавшимся губам и нажал на курок.

XXVIII

Ветер задул со стороны врага. Немцы боеприпасов не жалели, и на фоне черной полосы деревьев хорошо просматривалась мутная пелена порохового дыма, поднимавшаяся над вражескими позициями. Воздух над полем наполнился прогорклым запахом пороха.

К этой горечи добавился еще один запах, странная смесь, как будто от горящей керосиновой лампы и жареного мяса. Гвоздев не сразу сообразил, что ветер погнал с середины поля чад от того несчастного бойца, у которого в вещевом мешке взорвалась бутылка с зажигательной смесью. Он лежал метрах в тридцати от переднего края занятых штрафниками позиций, и из ячейки Гвоздева виделся грудой черных, дотлевающих головешек.

Клубы дымной копоти, выделявшиеся лоснящимся черным жиром на фоне поля и неба, одинаково серых и неприглядных, поднимались от мертвого кверху. Их тут же подхватывал ветер, рвал на тяжелые клочья и тянул в сторону штрафников.

– Эй ты, умник, чего штык отцепил? – раздался вдруг суровый голос позади Демьяна.